Людмил Стоянов - Избранная проза
«Она еще хвастается своим „родом“», — думал Матей Матов и снова прислушался: разговор в соседней комнате продолжался, смех усилился. По всей вероятности, смеются над ним. Жена, считающая, что он притворяется, должно быть, выражает это мимикой, а остальные ей верят. Разбойничий род! Надо называть вещи своими именами.
Он лежал в полном одиночестве. Из другой комнаты доносился шум, неясный, приглушенный. А он все не мог забыть смеха тети Доры. Как хихикала эта старая ведьма, — впрочем, лицо ее сохранило еще остатки красоты, — и как успокаивала его, что все пройдет, что это ерунда. Ничего себе ерунда! Довести человека до припадка, свалить в постель — разве это ерунда?
Оставаться одному в тишине, не видеть этих людей доставляло ему удовольствие. Хотелось, чтоб было еще тише, совсем тихо, как на дне моря. Закрыть бы глаза и никого не видеть. Надоело ему убеждать бестолковых, упрямых глупцов, давать советы, которые пропускались мимо ушей, искать сочувствия у посторонних людей, делать мелкие долги, бороться с недобросовестными квартирохозяевами, с писаками, отрицавшими его военные заслуги, с канцелярскими крысами, сожравшими прослуженные им годы при установлении пенсии, — зачем все это? Чтобы явилась жена и начала пилить его и попрекать тем, что он ни на что не способен, ничего не приносит домой, что у его дочери одна-единственная юбка… Уф!
Обычно он отвечал на это спокойно:
— Деревенщина я, из простого рода, что с меня возьмешь?
Она чувствовала насмешку в его словах и огрызалась:
— Из простого, конечно, — не барон же ты!
— А вы? Тоже мне — графы, потомки Коце Маждраганова, ха-ха-ха! — И он корчился от смеха, сухого, отрывистого, как блеяние овцы.
2При этом воспоминании Матей Матов улыбнулся про себя. И вправду, было над чем посмеяться, — если знать, кем был Коце Маждраганов, дед нынешнего «знаменитого» депутата.
Но да бог с ним — он ведь жил еще до Освобождения, был предусмотрителен, скупил участки под Софией, дома в самом городе, чуть не все торговые ряды. Портрет его висел в гостиной тети Доры: иконописный лик, с обвислыми усами и косматыми бровями, в крытом сукном тулупе и овчинной шапке. Нос длинный и острый, нос скряги. Но портрет ничего не говорил о том, скольких бедняков он разорил и как нагрел руки при бегстве турок, — разве мог он иначе заиметь такое богатство?
Впрочем, пожил он и после Освобождения. Легенда о том, что он принимал в своем доме апостола Левского[4], была только легендой, и Матей Матов не раз вступал в пререкания с депутатом, утверждая, что никаких доказательств этому нет. Дед был общинным советником — это верно, но верно и то, что он не умел даже подписаться и вместо подписи ставил отпечаток пальца. Вот какова была его образованность.
Другое дело сын Коце — Лазар Маждраганов. Разумеется, яблоко далеко от яблони не падает, но старый Коце, учтя новые веяния, решил дать сыну образование. Он послал его учиться в коммерческое училище, затем — за границу и сделал главным секретарем министерства финансов. А что это означало? Это значило, что он был в курсе всех государственных поставок и предприятий, всех государственных займов, одним словом, имел возможность запускать обе руки в казну. Матей Матов помнил эти времена. Лазар стал правой рукой Стамболова[5].
Но сообщество разбойников всегда недолговечно. Они или переругаются меж собой, или же о них пронюхают другие разбойники — и тогда юнец компании. Лазар, решив спасти честь министра, своего благодетеля, подал в отставку. Содружество их хотя и продолжалось, но уже под другой вывеской. Он стал подрядчиком: строил железные дороги, казармы, гимназии, — новому государству нужно было благоустраиваться.
Матей Матов знал все тайны старика и любил подшучивать над ним. Лазар принимал его охотно и симпатизировал ему. С неизменной угодливой улыбкой на устах, со старательно прилизанными волосами, остренькой, всегда аккуратно подстриженной бородкой, с хитрыми масляными глазками, он встречал Матова в домашних туфлях и халате и любезно приглашал садиться. Старик осуждал своих зятьев и дочерей за высокомерное отношение к Матею Матову и в свое время помог ему перейти на службу в гвардейский полк.
Матей знал, что у старца есть деньги, но ни разу ему не удалось получить у него хотя бы малую толику взаймы. Старик в таких случаях сразу начинал жаловаться на сыновей и дочерей, на зятьев, уверял, что они разорили его своими гарантийными векселями, что он сбежит из этого «карамазовского дома» и переберется куда-нибудь в село, что теперь он понял, почему в прежние тяжелые времена люди уходили в монастыри, — от подобных неблагодарных домочадцев и всевозможных житейских неурядиц. Красноречивый Матей Матов немел, слушая этот поток жалоб, и испытывал такое чувство, словно он должен выложить последнее и помочь этому жалкому нищему.
Все братья и сестры жены жили отдельными семьями. Все, кроме Йовки, были хорошо устроены, — об этом своевременно позаботился их отец. Старик жил вместе со старшей дочерью Дорой, муж которой вел его денежные дела и управлял имуществом. Под их кровом собиралась порой вся многочисленная родня, дед, сыновья, дочери, внуки — около двух дюжин, целый улей трутней, которых Матей Матов изучал, как изучают зоологические экземпляры. Два сына и две дочери жили в провинции. Зятья, богатые фабриканты из Габрова, использовали свояка — председателя Верховной торговой палаты — для разных ходатайств, получения льгот при поставках, торгах, приносивших миллионную прибыль, в то время как Матей Матов бедствовал, живя на свое мизерное жалованье. Ему они помогли только в одном — устроиться на скромную должность преподавателя гимнастики в техническом училище…
Перебирая в уме всех представителей «рода» — сплоченного, организованного, фанатически преданного своим интересам, — Матей Матов часто приходил к заключению, что попал сюда по ошибке. Хотя ни в одной из ветвей «рода» не было ни одного военного, не считая его самого, все, кого он называл «штабными крысами», чувствовали себя здесь как дома. Особенно они увивались около двух красавиц дочерей тети Доры, блиставших на балах в Офицерском клубе, счастливых лотерейных билетов, предназначенных для молодых гвардейцев — сегодня для одного, завтра для другого. На их образ жизни все смотрели сквозь пальцы, а от отца, строгого моралиста и педанта, авантюрные похождения дочек, ночевки вне дома, аборты тщательно скрывались. И это Матей Матов должен был наблюдать молча, закрывать на все глаза в ожидании лучших времен.
Что он мог поделать? Дни ползли, проходили годы, а заправилой по-прежнему оставался Коста Маждраганов — человек, пользовавшийся влиянием в высших кругах. Правда, что касается сговора, то и Матею Матову пришлось отдать ему дань: он участвовал в борьбе с коммунистами во время «событий»[6]. Но Матов-то делал это по долгу службы, мобилизованный как полковник в отставке, это хоть его извиняло, а Коста, этот маменькин сынок, пошел добровольно, как настоящий башибузук.
Припомнилось Матею Матову одно сожженное село во Врачанском округе. Близ дороги, в низкорослом, плешивом лесу были навалены трупы повстанцев — мужчин, женщин, подростков. А неподалеку оттуда он встретил шпицкоманду[7], предводительствуемую Костой Маждрагановым, который восторженно, широким жестом указал на место казни «предателей». Ну как же, конечно, это был немалый «подвиг»…
3Шум в соседней комнате стих, и Матей Матов подумал, что гости разошлись. Он почувствовал облегчение, как человек, получивший возможность отдохнуть после долгого пути. Пусть они оставят его в покое, у него — своя дорога… Первым делом после выздоровления он отправится на мельницу и, засучив рукава, возьмется за дело. Да, да. Пусть себе жена ворчит, всю жизнь она была помехой во всех его начинаниях.
Вот и вчера. Что ей стоило промолчать? Так нет же, ей обязательно нужно настоять на своем, сесть ему на голову, — она ведь из знатного рода.
Вспомнился ему и разговор с женой о его сослуживцах, ставших генералами. «Ну и выходила бы замуж за богатого», — ехидно заметил он тогда. И до сих пор еще стоит в ушах ее визгливый голос. Злорадно улыбаясь, глядя на него полными презрения глазами, она с грубым самодовольством говорила:
— Э-эх, сударь! Да знаешь ли ты, кто добивался моей руки? Известно ли тебе, кто такой Никола Перелингов, полномочный посланник в Берлине? Сколько подметок он истрепал, увиваясь за мной! Знаешь ли ты, кто такой Тодор Тапов, директор железных дорог? Имеешь ли ты понятие, сколько у него одних домов? По целым ночам он распевал серенады под моим окном. А Досю Марангозов — директор бумажной фабрики в Пловдиве? Да ты и представить себе не можешь, какие букеты он мне присылал, один дороже другого! Ну что, прикажешь перечислить тебе всех? Все люди с положением. На руках бы носили меня, жила бы припеваючи.
