Юлий Крелин - Суета
А двойственность в работе мне даже удобна: в кино независим, защищен своим основным делом и уверенно могу хвататься за новое в лечении, операциях, в больничных переделках, имея за спиной очередной сценарий. И машину сумел купить на сценарные доходы. А машина и вовсе облегчила существование: успеваю и на работу, и к Марте, и домой. И написать, и полечить, и поесть, и погулять…
Марта называет меня Лёв, как, говорят, называл себя Толстой… И все ж, наверное, чистая халтура — мои занятия во второй половине дня. Или «царствие божие внутри нас», как считал мой великий тезка? В конечном итоге все зависит от того, как я сам отношусь к своему делу. Если в душе халтурю, то и работа — халтура.
Сценарии свои я пишу на отдельных листочках, на карточках, как когда-то диссертацию. Смотрю нужные книги, делаю кое-какие пометки на разбросанных по столу карточках, потом раскладываю их, словно пасьянс, расцвечиваю цветными фломастерами; тогда-то и появляется потребность в дополнительной литературе, Марта нагружается новыми заказами и начинает таскать из библиотеки книги.
Попив чайку, я стал рассказывать Марте о новой больнице, что там, дескать, пока еще и конь не валялся. Марта с ее практическим умом быстро оценила прелесть ситуации:
— Вот и хорошо. Немного передохнешь. По-быстрому там свое отхалтуришь, пока больных нет, и сюда. Я на работе, никто тебе не мешает. Будет задел на то время, когда начнете оперировать.
Она, конечно, права. Да только человек предполагает…
Сегодня мы с Мартой дружными рядами идем в гости. Надо. К режиссеру, который будет делать фильм об аллергии. Фильм частично игровой — придут и артисты. Не звезды, вестимо. Еще будет консультант — доктор наук, занимающийся аллергологией. Идти необходимо.
Конечно, там будут пить, но я-то не могу — за рулем. Я всегда за рулем — тьфу-тьфу, не сглазить бы. Иногда вечерами у Марты чуть себе позволю, но тогда уж домой не еду, не имею права, за руль не сажусь.
Ну вот, сейчас переоденусь в выходной мундир. Здесь у меня второй гардероб, тайный. Тайный для того дома. Как хамелеон, меняю цвета в зависимости от окружающего пейзажа. Попробуй не раздвоись…
СВЯТОСЛАВ ЭДУАРДОВИЧ
Коллеги мои начали работать вовсю. Вот уж никак не ожидал. С одной стороны, они правильно себя ведут; может, я их даже понимаю. Но не знаю, стал бы я так на их месте… В конце концов, какая разница, что здесь, что в другой больнице. Ну еще если бы привыкли, притерлись… А то они друг друга и не знают толком.
Вообще смех один, как получилось. Еще неизвестно, сколько б они без дела по больнице телепались. И я бы еще ездил и ездил по магазинам, конторам, выколачивая разный дефицит для больницы. Доставал бы им всякую аппаратуру, иголки, нитки… Ходил бы по этажам, следил за окончанием работ. Смотрел, как рабочие оборудование вносят. И они бы толкались. Короче, занимались бы крайне нужным и совсем непроизводительным делом — и для больницы, и для себя. Нам и свои дела делать надо как-никак. На зарплату я не проживу — это уж точно.
А тут сразу так хорошо образовалось, все получилось ладненько, и все сразу оказались задействованы. И мой полковник довольный сидит. Забегали все прилично. И наше начальство, и районное, и доктора мои все.
Как снег на голову комиссия приехала. Мне нравится, как приезжают комиссии. Вдруг входят несколько человек и заявляют: «Мы комиссия». И сразу все вокруг начинает кружиться, толком даже никто ни о чем не расспросит. Хлестакова на них нет. А нам от этого жить веселее и разнообразнее.
И эти пришли — сразу с главным в корпус. А там шаром покати, только доктора мои, пайщики, без дела маются. Как говорится, имеют право, а тугрики капают. Пристроились они к комиссии и тоже ходят. И острят — то не так, это не так. От безделья, известно, прежде всего шутить начинаешь, иронизировать. О строительстве рассуждают, о проекте, о дефектах. Все не о себе. Так и ходят. Комиссия идет молчит, а мои ходят и острят.
Впереди высокая женщина из горсовета, за ней высокий мужчина из горздрава, следом наш главный семенит понять хочет, зачем приехали. Держусь поближе к главному — мне тоже интересно, да и мало ли что… Мне-то известно золотое правило: если кто приезжает невесть зачем, начальство или комиссия, — молчи и слушай, чтоб лишнего не брякнуть. Потом век не расхлебаешь. Мне-то, как говорится, все до коленки. Я-то самый маленький тут, я просто на подхвате иду.
Мужчина говорит женщине из горсовета:
— Первый этаж под приемный не подойдет.
— Ничего, его можно под служебные помещения. А прием на втором.
— Придется так.
Тут Руслан-богатырь не выдержал, влез:
— А прием у нас с того корпуса будет. Потом по переходу в наш — тоже не дело, конечно. Ведь если…
Мужик глянул на него насмешливо, а я за рукав дернул. Слушать надо, а не образованность показывать. К чему здесь говорить, когда глупость. А если на глупость неинформированность…
Начальники все в очках. Пожалуй, я себе тоже заведу.
Ну вот, забрались на самый верх — до операционного блока дошли. И опять мужик какую-то странность несет. И не нашим, а только ей:
— Этого много здесь. Столько не нужно. Одно крыло закрыть придется.
Руслан говорит мне шепотом:
— Совсем очумели. Тут операционных вдвое меньше, чем надо. Ерунда какая-то!
Наконец начальница обращается к нам:
— Спасибо, товарищи. Я вас больше не задерживаю. Я вижу, вы понимаете нужды здравоохранения. — И берет под руку главного. — Ну, пойдемте к вам, Матвей Фомич.
Я сразу понял — беда! А пайщики мои обсуждают, что это все значит. Я тоже досконально не понял, но, как говорили у нас на флоте, явно какой-то «поворот все вдруг». Так и оказалось. Потом уж нам объяснили: хотят вместо хирургического корпуса родильный дом открыть.
Мне-то все равно. Я и в роддоме могу работать, а вот их куда девать? И район заинтересован в хирургии. Городу-то, может, и не хватает родилен, но району нужно свое. Из района тут же кинулись в город — воевать, бороться, доказывать.
А я к Моте, к Фомичу, побежал — идею толкаю. Как можно быстрее затащить в корпус все оборудование — оно у меня полностью в сараях стоит. И больных из района положить. Тот давай думать, рассуждать, где ему рабочих найти. Да ведь ясно, никто не даст ему с ходу никаких рабочих. Ни стройтрест, ни сами рабочие не заинтересованы. Год они будут оборудование таскать. Самим надо. Кто больше всех заинтересован? Мудрец Руслан, общественник наш, самый главный пайщик, допер.
— Конечно, район. Надо по району субботник объявить. Фомич только рукой махнул. А Лев Михайлович сразу все сообразил:
— Сами занесем, Матвей Фомич. Нас семь мужиков! Как сказал поэт: «Не страшно потерять уменье удивлять, страшнее потерять уменье удивляться!»
Ну мужик! Не понимал он, за что берется. Оборудование на семь этажей и в подвал — и все без лифта!..
Пока главный думал да советовался, хирурги начали таскать. Как звери таскали. Одних только кроватей четыреста штук, стулья, столы, аппараты, белье. Операционные столы — это ж по нескольку центнеров каждый. А какой-то аппарат был — больше семисот килограммов весил. Затащили! Месяц работы. Вот затащили и удивились, к радости Льва, их начальника.
И ведь на совесть таскали. Заинтересованы были! А вот почему заинтересованы были — ну хоть убей, не пойму. Понятно, что хочется… Но ведь месяц тяжелой, непривычной, такелажной работы! Охота, как говорится, пуще неволи. Правда, вечерами по моей подсказке тайно, чтоб не засекли, лифт иногда включали. Операционные столы, лампы, автоклавы, рентгены — ну при всем желании по лестнице не затащить. Непрактичные мужики. Я приеду — дам совет. Хватает сообразительности, слушают. И удивляются моей практичности, тоже к радости главного пайщика. Лифт включали либо утром до восьми, либо ближе к вечеру. Они со временем не считались.
А женщины — и сестры, и врачи — в это время оттирали, отскребали, отмывали полы и стены.
Тут мы узнали, что в соседнем районе больница на ремонт закрывается. Я и говорю Моте: пусть к нам переведут, кого оперировать не надо, а выписывать нельзя. Перевели. И гнойные больные были, и с кишечными свищами… Какой уж тут роддом! После этого для родов снова ремонтировать надо.
Похудели мои коллеги, но довольны до смерти. Если подумать, то они, конечно, чокнутые. Мне-то удобнее, если эти пайщики всем гуртом хирургией района были бы. Нравится мне, как они заводятся. И меня даже немного заразили. Особо-то я не поддамся — этот их завод не обеспечит мне жизненный уровень. Но все ж что-то живое в них, непохожее, отличное от многих. Интересно, все они такие случайно подобрались или кто-то заводила, как теперь говорят, генератор? Не разберусь пока.
Еще неизвестно, будет ли хирургия, а они толкуют, что нет японских гастроскопов, что какой-то им рентген особый нужен. Пока они таскают грузы, я тоже поработал: достал им и гастроскопы, и электронную приставку для рентгена. Такую кутерьму закрутил для этого сложную! Одному пайщику помог достать продукты для сорокового дня по отцу; он мне достал билеты на приезжий ансамбль, то ли шведский, то ли штатский, — билеты отдал парню из конторы, где распределяют по городу медицинскую аппаратуру; тот с начальником своим меня свел; начальнику этому устроил ремонт машины в «Автосервисе» без очереди и с заменой дефицитных деталей. Ясно ж, после этого дело в шляпе. Коллеги теперь души во мне не чают. Мотя-то давно знает мои возможности, но пусть не рассчитывает, все равно на место зама не пойду. Зачем мне?
