Анри де Ренье - Провинциальное развлечение
Вы хорошо знаете зал ресторана Лаплас, так что мне не стоит описывать его вам. Он дает прекрасный – элегантный и уютный – фон современной жизни. Чтобы получить доступ туда, нужно принадлежать к числу так называемых привилегированных. Это дорогое место, которое не посещается людьми с легкими кошельками. В тот вечер зал имел свой обычный вид. Летом кли-ентела его состоит большею частью из случайных людей и иностранцев. В октябре сезон возобновляется. Метрдотели исполняли свои обязанности серьезно, а не с тою презрительною снисходительностью, которую они проявляют в течение мертвого сезона, когда они выказывают плохо скрытое пренебрежение к обедающим, которые вместо того, чтобы следовать моде и отправиться вкушать прелести Довиля или Динара или наслаждаться охотою и другими развлечениями в замке, продолжают мять асфальт парижских тротуаров, не желая подчиняться обычаю летнего отдыха на лоне природы. Итак, в этот вечер ресторан снова обрел свою обычную физиономию. Много столиков было уже занято. Мне, однако, удалось найти свободный по своему вкусу. Сев за него, я принялся наблюдать присутствующих.
Благодарение случаю, я не замечал ни одного знакомого лица. Это одиночество было как бы знаком уединения, в котором мне отныне предстояло жить. Мне казалось, что я перестал уже быть тем, кем я был раньше. Расстояние, которое отделяло меня от моего прошлого, обращало меня в призрак самого себя. Но согласятся ли метрдотели прислуживать людям такого рода? Мое новое положение было, вероятно, ощутимо только мне одному, потому что вскоре передо мною на столе дымился великолепный суп, за которым аккуратно последовали другие заказанные мною блюда. Мало-помалу мною овладели тысячи воспоминаний из моего прошлого и перенесли меня в ту эпоху, когда я был одним из завсегдатаев заведения. При этих воспоминаниях я становился снова живым и переставал считать себя окончательно невосприимчивым по отношению ко всему, что было некогда моею жизнью, как если бы нападение человека из Булонского леса обратило меня в бесчувственное тело, распростертое на дорожке, окаймляющей озеро… Итак, я был еще человеком, похожим на других. Я мог приказывать, чтобы мне было подано такое-то блюдо или такое-то вино, мог встать, поговорить с этим господином направо, мог, если мне заблагорассудится, дать пощечину тому-другому господину, подойти к той женщине, которая снимала свое пальто у входа в зал и смеялась. В зале было некоторое количество ей подобных, сидевших за различными столиками, и все они были элегантны и нарядны. Я разглядывал их с внезапно вспыхнувшим интересом. Я смотрел на них теми же глазами, какими смотрел на них раньше. Должен, кстати, отметить одну особенность моей натуры и моего характера. Есть люди, у которых при виде красивой и нравящейся им женщины тотчас же начинает разыгрываться воображение. Я вовсе не имею в виду говорить при этом о физическом желании; испытываемое ими впечатление совсем другого рода. Близкое или далекое присутствие женщины рождает в их уме то, что я охотно назвал бы атмосферою приключения. Они считают, что женщина является в их жизни сигналом ряда более или менее романических обстоятельств, которые преобразят их жизнь и сделают ее драматическою, трагическою и химерическою, если только не поведут их прямою дорогою к счастью. Женщина приводит таких людей в удивительное состояние иллюзии или транса, вследствие чего случается, что они утрачивают способность пользоваться средствами, которые позволили бы им завоевать ее, и вместо того, чтобы действовать, ожидают обладания ею от какого-то чудесного вмешательства случая.
Признаюсь, я никогда не замечал у себя этой только что описанной мною особенности, которую мне довольно часто приходилось наблюдать у других. Что касается женщин, которых я имел, то при завоевании их я никогда не рассчитывал ни на какую внешнюю помощь: обладанием ими я всегда был обязан более или менее верной оценке возможностей этого обладания. Я очень отчетливо сознавал, что одни из них ускользнут от моих домогательств, другие же, напротив, по всей видимости, окажутся чувствительными к ним. В этом отношении я почти не ошибался.
В любви, или по крайней мере в любовной тактике, я всегда был реалистом. Я имел женщин, которых практически мог иметь и логически должен был иметь. Благодаря этому мои любовные воспоминания не содержат ничего романического. Прибавлю, что они не содержат также ничего мучительного. Возможно, что мне приходилось страдать от некоторых женщин, но эти страдания никогда не принадлежали к числу тех, что оставляют в памяти неизгладимые следы. Правда, женщины никогда не давали мне также того опьянения чувств и сердца, которое испытываешь от них, когда они достаются не как награда за расчетливо веденную осаду, но как чудесный подарок жизни.
Я передаю эти подробности и позволяю увлечь себя этими отступлениями лишь для лучшего доказательства того, что я был вовсе лишен качеств, присущих герою романа или делавших бы меня человеком исключительным. Я знавал самые фантастические жизни, но моя не принадлежала к их числу. Я покорно принимал свою ординарную жизнь и, однако, в самой глубине своего существа не мог заглушить мысль, что напоследок судьба подарит меня приключениями, если только, как я верил, известная часть их должна выпасть на долю каждой человеческой жизни. Втайне я был глубоко убежден, что эта часть рано или поздно достанется мне, каковы бы ни были условия жизни, в которых я буду находиться. Куда бы я ни забрался, судьба сумеет настигнуть и схватить меня, когда сочтет это нужным. Она может захватить меня за этим ресторанным столиком, как могла бы сделать раньше и как сможет сделать в поезде, куда я собирался вскоре сесть, – словом, как она может захватить меня всюду и в любое время, в обществе любого человека, если только таково было ее решение.
Эта вера в то, что судьба, по каким-то ей одной ведомым соображениям, держит что-то про запас, чрезвычайно усиливалась только что приключившимся со мною. В самом деле, не многого недоставало для получения мною в грудь удара ножа неизвестного, который так странно напал на меня. Апаш ли это был или сумасшедший, все равно он представлял собою действительную опасность. Если это был апаш, то не знаю уж, каким чудом я ускользнул от него. Если же я имел дело с сумасшедшим, то он вполне мог не ограничиться одною только демонстрациею. В обоих случаях жизнь моя подвергалась очень ощутительной опасности. Следовало ли мне поздравлять себя с избавлением от нее? Может быть, я мог найти признак некоторой привязанности к жизни в сожалении, которое я испытывал при мысли, что сейчас нужно будет встать из-за этого стола, за которым я так покойно смаковал изысканные кушанья, погрузиться в туман и направиться к вокзалу. К этому впечатлению примешивалось воспоминание о нескольких вечерах, проведенных мною в этом самом месте иногда в одиночестве, иногда в обществе друзей. Я припоминал симпатичные лица, интересные разговоры, тысячу маленьких приятностей парижской жизни; я видел себя входящим в какой-нибудь театральный или концертный зал, посещающим какую-нибудь выставку; перед глазами моими вставали кое-какие салоны, которые я посещал с удовольствием, кое-какие лица, общество которых доставляло мне развлечение. Из всего этого получалась картина жизни легкой и возбужденной, на фоне которой рисовалось несколько более интимных образов. Чьи-то руки сжимали мои руки; я смаковал сладость губ, прелесть улыбки, красоту прически, такую разную кожу красивого тела. Тысяча жестов, тысяча поз, тысяча подробностей проходили перед моими глазами. Род чувственной и эмоциональной памяти стал просыпаться во мне, возбуждая желание схватить и сжать какую-нибудь влекущую меня живую форму.
В зале было несколько женщин, и взгляд мой переходил с одной на другую с такою настойчивостью, что некоторые замечали его, но очень скоро я подметил в себе любопытное явление. От каждого из этих лиц я отвлекал какую-нибудь черту, какое-нибудь выражение, затем эти черты, эти выражения сливались, сплавлялись в моем сознании, и возникал облик… По мере того как он складывался, мне казалось, что я узнаю его. На язык мне навернулось имя, и я почти вслух произнес его: Клара. Как только это имя было произнесено, образ носительницы его стал таким отчетливым, таким близким, что у меня возникло ощущение, будто она присутствует здесь. Я видел ее гибкую шею, ее рот, ее глаза, массу ее волнистых волос, которые были ее наибольшею прелестью.
Клара, Клара Дервенез! Эта Клара была моею любовницею в продолжение двух лет и одною из причин моего теперешнего разорения. Впрочем, "связываясь с нею", я прекрасно знал, каковы будут последствия. Как я уже сказал, у меня был реалистический взгляд на любовь. Я знал, что Клара – женщина дорогая, и представлял, во что она мне обойдется. Она разорила уже нескольких моих друзей, и не было никаких оснований думать, что я избегну их участи. С какой стати Клара, женщина, всегда бывшая на чьем-нибудь содержании и привыкшая к широкому образу жизни, – с какой стати Клара отказалась бы ради меня от своих вкусов к расточительности и роскоши? С какой стати она сделалась бы вдруг для меня особою бескорыстною? Нужно принимать каждого человека таким, как он есть. Для Клары Дервенез естественно было быть разорительною. Она и была разорительною. Желая ее, я знал, какой опасности я подвергаю себя. Я знал, что по прошествии очень небольшого времени меня постигнет полное разорение и что я не вправе буду сделать ей ни одного упрека по этому поводу. Клара не выдавала себя за то, чем она не была. Ее продажность была добросовестною. В обмен на свое красивое тело она принимала соответствующее приличное вознаграждение. Что уплата этого вознаграждения стоила мне свободы, независимости моей жизни, это было моим делом. Клара предоставляла мне наслаждаться своею особою в продолжение времени, когда я буду способен давать ей взамен денежный эквивалент, – предоставляла мне свое лицо, свой смех, свои ослепительные зубы, свое довольство красивого создания – равнодушного, любезного и кроткого.
