Кнут Гамсун - В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу (пер. Лютш)
Я остаюсь сидѣть за своимъ сплошь уставленнымъ столикомъ, и кельнеръ ничего не принимаетъ. Это и хорошо; если мнѣ все-таки въ концѣ концовъ захочется съѣсть кусочекъ мяса, мнѣ не будетъ въ этомъ отказано. И дѣйствительно, я начинаю поглядывать на ѣду; кто будетъ увѣрятъ меня, что кофе и табакъ неумѣстны при этомъ? Коротко сказать, я здѣсь самъ себѣ господинъ и могу принять любое рѣшеніе. И я храбро приступаю къ мясу.
Сижу и чувствую себя какъ дома, совершенно въ своей стихіи. Это самый уютный ресторанъ, въ которомъ я когда-либо бывалъ. Вскорѣ я встаю съ мѣста, подхожу къ иконѣ, кланяюсь передъ ней и трижды крещусь, совсѣмъ такъ, какъ, видѣлъ я, дѣлаютъ это другіе. Никто, ни слуги, ни посѣтители не обращаютъ на это вниманія, и я не ощущаю ни малѣйшаго смущенія, когда снова возвращаюсь на свое мѣсто. Единственное испытываемое мною чувство это — радость, что я нахожусь въ этой великой странѣ, о которой столько читалъ. Все это выражается внутреннимъ ликованіемъ, котораго я въ настоящую минуту не имѣю малѣйшей охоты обуздывать. Я начинаю напѣвать, не желая тѣмъ никого оскорбить, а единственно для того, чтобы порадовать себя самого. Я взглядываю на масло, стоящее на моемъ столикѣ и вижу, что оно было отжато руками, на немъ ясно видно два явныхъ оттиска пальцевъ. Ничего, думаю я, на Кавказѣ можетъ случиться и хуже; масло нѣжный товаръ. Самъ того не сознавая, провожу я нѣсколько разъ вилкой по маслу, чтобы сгладить слѣды пальцевъ. Затѣмъ я ловлю себя на такой психологической непослѣдовательности и не поддаюсь дальнѣйшимъ внушеніямъ.
Я могъ бы еще гораздо дольше посидѣть въ ресторанѣ, но подошелъ нѣмецъ и спугнулъ меня. Онъ хотѣлъ пройти за загородку въ садъ и мимоходомъ заговорилъ со мною, предлагая мнѣ свою дальнѣйшую помощь въ случаѣ нужды.
Онъ необыкновенно любезенъ, и я долженъ быть очень благодаренъ этому человѣку, но онъ принижаетъ меня и возвращаетъ на землю. Какъ только онъ уходитъ, я расплачиваюсь и произношу слово, которому научился еще въ Финляндіи: извозчикъ, а служитель тотчасъ же доставляетъ дрожки его превосходительству.
Кучеру я говорю: вокзалъ. Но въ Москвѣ пять вокзаловъ, и кучеръ спрашиваетъ: который? Я дѣлаю видъ, что вспоминаю. Такъ какъ это продолжается черезчуръ долго, то кучеръ начинаетъ угадывать, и когда доходитъ до Рязанскаго вокзала, я подтверждаю и говорю: да, онъ и есть. Кучеръ везетъ меня туда и крестится трижды на каждую церковь, мимо которой мы проѣзжаемъ, и на каждыя ворота, гдѣ есть образъ.
Я имѣю лишь смутное представленіе, что мнѣ нужно именно на Рязанскій вокзалъ, но, по нечаянности, оказываюсь правъ. Доѣхавъ до него, я уже безъ труда нахожу свою гостиницу.
III
Сегодня уже поздно было помышлять объ отъѣздѣ; мы уѣзжаемъ только на слѣдующій день. Ахъ, если бъ только мнѣ удалось еще разокъ взглянуть на Москву! На вокзалѣ мы снова къ нашему изумленію встрѣчаемъ даму со множествомъ брилліантовыхъ колецъ. Она собирается ѣхать съ тѣмъ же поѣздомъ. Эта странная встрѣча нѣсколько разъяснилась лишь позже далеко въ области донскихъ казаковъ. И молодой кавалергардъ снова тутъ же, онъ встрѣтился съ дамой, они говорятъ другъ съ другомъ и смотрятъ другъ на друга восхищенными глазами. У него на груди Георгіевскій крестъ. Я замѣчаю, что его портсигаръ изъ золота и украшенъ гербомъ и короной. Для меня загадка, какимъ образомъ эти двое людей стали такъ неразлучны, у нихъ есть даже собственное купэ, недоступное для постороннихъ. Это, вѣроятно, мужъ и жена, новобрачные, остановившіеся ради удовольствія дня на два въ Москвѣ. Но на вокзалѣ въ Петербургѣ они, казалось, вовсе не были знакомы, да и слуги ихъ не одновременно прибыли на вокзалъ.
Мы ѣдемъ по дачной мѣстности подъ Москвою: безчисленные, скучные домики въ современномъ швейцарскомъ стилѣ. Но послѣ трехчасовой ѣзды мы уже миновали ихъ, и катимъ среди безконечныхъ полей ржи и пшеницы по черноземной полосѣ Россіи.
Началась уже осенняя пахота. Здѣсь пашутъ гусемъ, двѣ или три лошади одна за другой, каждая тянетъ маленькій деревянный плугъ, сзади тащится лошадь съ бороной. Мнѣ вспоминается, какъ мы дни и недѣли пахали своими десятью плутами въ Америкѣ, въ долинѣ Красной рѣки, по безконечнымъ преріямъ. Мы сидѣли на плугѣ, какъ на стулѣ, внизу были колеса, а мы сидѣли, пѣли и ѣхали.
Здѣсь и тамъ копошатся по равнинѣ люди, мужчины и женщины заняты полевой работой; женщины въ красныхъ блузахъ, мужчины въ бѣлыхъ и сѣрыхъ рубахахъ, нѣкоторые съ накинутыми сверху овчинными тулупами. По всему пространству попадаются села съ соломенными кровлями.
Благодаря нашимъ спутникамъ, семьѣ инженера, въ вагонѣ распространяется слухъ, что здѣсь ѣдутъ двое людей, желающихъ пробраться за Кавказъ и не умѣющихъ говорить по русски, — семейство же инженера собирается взять путь на Дербентъ, а оттуда ѣхать пароходомъ по Каспійскому морю въ Баку, между тѣмъ какъ мы ѣдемъ черезъ горы и Тифлисъ. Одинъ офицеръ стоитъ по близости, когда контролеръ прорѣзаетъ наши билеты и слышитъ, что мы ѣдемъ на Владикавказъ; онъ идетъ и приводитъ съ собой другого офицера, который заговариваетъ со мною и разсказываетъ, что онъ охотно поможетъ намъ при нашемъ путешествіи черезъ горы. Онъ ѣдетъ тою же дорогою, но хочетъ только сдѣлать прежде крюкъ на Пятигорскъ, городокъ съ сѣрными источниками и купаньями, гдѣ собирается высшее общество. Онъ останется тамъ съ недѣлю, а мы пока можемъ подождать его въ Владикавказѣ. Я благодарю офицера. Это плотный, уже пожилой человѣкъ, съ замѣчательно щеголеватыми манерами; говоритъ онъ на множестве языковъ, громко и смѣло, но съ ошибками. Лицо его еврейскаго типа и несимпатично.
Инженеръ, который все умѣетъ и все знаетъ въ этой странѣ, предлагаетъ подкупить за пару рублей кондуктора, чтобы получить для себя отдѣльное купэ. И мы подкупили и были переведены. Попозже инженеру пришло въ голову подкупить кондуктора еще разъ, чтобы онъ совсѣмъ взялъ къ себѣ наши билеты. Иначе насъ будутъ будить ночью при каждой смѣнѣ кондукторовъ. И мы, по мѣрѣ возможности, подкупили его еще разъ. Все это было живо устроено. Преудобная практическая система — эта система подкуповъ. Останавливаютъ кондуктора во время его служебнаго обхода поѣзда и закидываютъ словечко насчетъ отдѣльнаго купэ. Это нисколько не обижаетъ кондуктора, черезъ нѣсколько времени онъ возвращается: купэ для васъ уже приготовлено. Онъ самъ нагружается большей частью вашей поклажи, идетъ впередъ, и мы всѣ гуськомъ позади, и вскорѣ сидимъ уже въ маленькой комнаткѣ, принадлежащей исключительно намъ. Тогда наступаетъ моментъ, когда мы совершенно просто всовываемъ нашему кондуктору въ руку два рубля. Всѣ мы поглядываемъ на него, онъ отвѣчаетъ намъ тѣмъ же, благодаритъ насъ, и обѣ стороны довольны. Разумѣется, приходится уговариваться съ каждымъ вновь приходящимъ кондукторомъ, но тому уже можно, не краснѣя отъ стыда, предложить гораздо менѣе значительную сумму подкупа, скорѣе маленькій дружескій подарокъ.
Ночь наступаетъ, дѣлается все темнѣе и темнѣе. Купэ освѣщается двумя стеариновыми свѣчами въ стеклянныхъ фонаряхъ, но освѣщается плохо, и намъ ничего не остается дѣлать, какъ лечь и уснуть.
Время отъ времени я слышу во снѣ свистъ локомотива. Это не обычный свистокъ, какъ у локомотивовъ всѣхъ другихъ странъ на свѣтѣ, онъ звучитъ, скорѣе, какъ свистокъ парохода. Здѣсь, среди русскихъ равнинъ желѣзная дорога и есть единственный корабль.
Поздно ночью я просыпаюсь отъ жары въ купэ. Я стараюсь привстать и открыть вентиляторъ на потолкѣ, но это мнѣ не удается. Я откидываюсь назадъ и снова засыпаю.
Ясное воскресное утро. Шесть часовъ. Мы стоимъ на станціи въ городѣ Воронежѣ. Здѣсь родина Алексѣя Васильевича Кольцова; здѣсь бродилъ онъ по полямъ и писалъ свои стихотворенія. Онъ во всю жизнь не могъ научиться безъ ошибокъ писать на родномъ языкѣ, но былъ дѣйствительнымъ поэтомъ, и уже шестнадцати лѣтъ отъ роду написалъ цѣлый томикъ лирическихъ стихотвореній. Его отецъ, бывшій всего только скототорговцемъ, не имѣлъ права владѣть крѣпостными, но былъ достаточно богатъ для этого и, несмотря ни на что, покупалъ ихъ и бралъ также въ залогъ. Между ними была и Дуняша, та молодая дѣвушка, которую любилъ Кольцовъ, и которая платила ему тѣмъ же. Ей посвятилъ онъ нѣсколько прекрасныхъ стихотвореній. Онъ стерегъ скотъ своего отца въ лугахъ и тамъ писалъ къ ней безчисленныя, пылкія, страстныя стихотворенія. Но разъ, уславъ его за покупкой скота, отецъ взялъ и продалъ Дуняшу одному помѣщику далеко на Донъ. Молодой Кольцовъ вернулся домой и, когда узналъ о случившемся, опасно заболѣлъ. Поправившись, онъ никогда не могъ забыть Дуняши и сталъ писать лучше, чѣмъ когда-либо прежде. Затѣмъ онъ былъ «открытъ» однимъ дворяниномъ по фамиліи Станкевичъ, переѣхалъ въ Москву, потомъ въ Петербургъ, испортился, сталъ пьянствовать и сошелъ въ могилу тридцати четырехъ лѣтъ.
