Эдвард Бульвер-Литтон - Пелэм, или приключения джентльмена
Менее многогранен образ Торнтона. Это — грубый, наглый, тщеславный негодяй, на долю которого не оставлено ни одного человеческого чувства. Все же этот образ по-своему конкретен. Дело в том, что блистательные залы аристократических особняков не особенно интересуют Бульвера. Зато грязная лестница, ведущая на четвертый этаж, поражает Пелэма совершенно так же, как подобная же лестница поражала в то же время Печорина[6]. И описание неряшливой комнаты Торнтона дается так же тщательно, а порою так же выразительно, как в повестях и романах Бальзака. Торнтон посреди своего жилища, в котором прочитана автором всякая мелочь, — такой же genius loci[7], как г-жа Вокэ, старик Гранде или кузен Понс; связь Торнтона с его жилищем, с игорными домами, где он свой человек, с притонами всякого рода придает конкретность этому образу отнюдь не романтического злодея.
Нужно сказать, что еще более в бальзаковском духе, до Бальзака, изображены улицы Парижа, запечатлевшие в себе его историю. Пелэма поражают «окаменевшие останки старого строя» с их обликом отчаяния и утраченного величия, а рядом — новехонькие роскошные дома богатых буржуа.
Чисто парижской является трагикомическая фигура болезненно тщеславного ловеласа Марго; анекдот с корзиной, в которой он висел за окном, — самая веселая страница романа.
Женские образы, кроме матери героя и герцогини Перпиньянской, не особенно интересны. Но портрет мисс Гленвил, возлюбленной Пелэма, дан в романе с большим искусством.
В языке романа много живости, много остроумия. Сравнения порой предвосхищают юмор и неожиданную меткость диккенсовских сравнений: на ногах у Джоба «сапоги, очень напоминавшие изображение Италии на географической карте»; косящие глаза Джоба напоминали «ирландские ружья, специально рассчитанные на то, чтобы стрелять из-за угла», и тут же: «Косматые брови сильно смахивали на кустики куманики, в которых прятались хитрые, как у лисы, глаза» (гл. LXIX).
Многие сравнения носят характер литературных реминисценций; так, один из персонажей романа, говоря о склонности англичан все заимствовать у иностранцев, вспоминает героя Лесажа, постоянно менявшего слуг, но имевшего одну ливрею для высокого и низкого, для тощего и для толстого. «Так и мы перенимаем чужие повадки, как бы ни были они нелепы и несообразны с нашей природой».
Характерен строй фразы с несколько возвышенным началом и неожиданно прозаическим концом: «Отец дал мне свое благословение и чек на своего банкира» (гл. IX). «Я все выдержу, но выдержит ли веревка?» (гл. XVII).
Многообразие лексики и фразеологии романа вызвано сочетанием легкого великосветского юмора и серьезной, то задушевной, то резонерской, то насыщенной мыслями беседы, реалистического описания улиц и зданий Парижа с готической романтикой кладбища и ночных скитаний героев. Однако основной авторский повествовательный тон романа действенный, точный, почти деловой. Автору чужды живописные красоты романов Скотта и Купера, его явно восхищают житейская будничность в повествовании Стерна и трезвая сжатость автора «Калеба Вильямса».
Совершенно понятно поэтому, что Пушкин, который явно предпочитал аналитически точную прозу Констана и Стендаля пышной прозе Шатобриана и блистательной прозе Гюго, проявлял такое сочувствие к роману Бульвера.
Пятнадцатая глава начинается совершенно в духе зачинов незавершенных пушкинских романов и повестей: «У месье де В. был званый вечер…»
Язык «Пелэма» насыщен французскими словами. Правда, в романе нет ни писем, ни речей, ни даже целых фраз (кроме эпиграфов и стихов), написанных или сказанных по-французски. Но слова французские встречаются постоянно,
Какова роль французской лексики в составе английского романа? Во-первых, мышление денди — офранцуженное мышление. Множество понятий Пелэма, Винсента, Гленвила, всех людей, принадлежащих к аристократическому кругу, заимствовано у французских аристократов. Разоренные революцией, морально ничтожные, презираемые Пелэмом и Винсентом, парижские маркизы остаются законодателями не только в сфере мод, но и в сфере модного образа мыслей. Французские слова, в которых кристаллизуются понятия избранного общества, отделяющие его от всего человечества, не соответствуют по своему значению словарному значению слова, в них сосредоточивается то или иное особое содержание. «Distingue» в устах Пелэма я его компании означает не просто «воспитанный» или «изящный», но и всю совокупность признаков, отделяющих светского щеголя от плебея. «Deg: age» не просто означает «непринужденный», оно означает человека, который в csere чувствует себя, как рыба в воде… «Я сделал величайшее усилие, чтобы быть приятным и в высшей степени sedui-sant». Последнее слово означает «обольстительный», именно в светском смысле слова, в том смысле, как может быть обольстителен истинный денди посреди «блестящей» компании. Эту же роль играют французские салонные выражения и каламбуры.
Во-вторых, Бульвер обильно вводит французские слова в главах, посвященных пребыванию Пелэма в Париже, для придания национального колорита. В этих главах названы по-французски не только гостиная, но и ужин, карточная игра, даже лестница и пр.
Другого рода значение имеют латинские цитаты, тоже обильные в тексте романа. Они не только характеризуют эрудицию Винсента и Клаттербака, но и придают роману в целом «ученый» вид.
В романе восемьдесят шесть глав, и к каждой дан эпиграф (часто к одной главе — два эпиграфа), английский, французский или латинский. Некоторые из них громоздки и вряд ли украшают роман. К чему, казалось бы, прославление книг стихами Чосера перед LXIII главой, где речь пойдет о страстном библиофиле — бедняге Клаттербаке? Но дело не столько в перекличке между эпиграфом и содержанием главы, сколько в перекличке между Чосером и автором романа. Шекспир и Байрон, Мольер и Гораций становятся соучастниками автора в его трудах при создании новой книги.
Связи Бульвера с английской и мировой литературой не мнимые, а настоящие связи. В частности, когда Бульвер, вспоминая свою молодость, говорил, что его наставниками были прежде всего Шекспир и Еврипид, то это замечание вполне соответствовало самой сути его творчества: анализ сложных, раздвоенных характеров, раскрытие трагических ситуаций составляет наиболее ценное в романе «Пелэм».
Главное же в литературе конца двадцатых годов XIX века, в период крутого перелома и формирования критического реализма, он принимает самое деятельное участие в создании произведений в новом духе.
Гиганты критического реализма Диккенс и Теккерей, кроме выдающихся романистов XVIII века, кроме Вальтера Скотта, имели целый ряд менее значительных, но по-своему талантливых предшественников, чьи сочинения многое объясняют в закономерности развития английской литературы.
Особенно интересно, что господствующая тема «Пелэма» — тема бессмысленной суеты политической и частной жизни английской знати и тщеславия как позорной язвы, разъедающей это общество, через девятнадцать лет получает зрелое и полное завершение во всемирно известном романе Теккерея.
Самое слово vanity, означающее и тщеславие и суету, проходит через весь роман Бульвера-Литтона. Пелэм признает, что он сам пропитан тщеславием и суетою. Его мать — крайнее воплощение и того и другого порока. Француженка — герцогиня де Г., «осколок старого режима», эмигрантка периода первой революции, — живая «смесь самомнения и невежества». Герцогиня Перпиньянская из одного только оскорбленного тщеславия кончает жизнь самоубийством. Это признак, объединяющий лондонское и парижское великосветское общество. Бульвер не только изображает светское общество, но и безоговорочно осуждает его.
Образы «Пелэма», конечно, не достигают ни жизненности, ни идейной остроты теккереевских образов; примеси сентиментального, мелодраматического, «ужасного» ослабляют действие бульверовского романа. И чрезвычайно характерно двойственное отношение Теккерея к Бульверу, которое видно по письмам и статьям первого из них на протяжении многих лет. Теккерей часто восхищается Бульвером, порою преувеличивает его талант, ставя его рядом с Диккенсом. И в то же время Теккерей постоянно нападает на Бульвера: он особенно ясно видит, что мешает автору «Последнего барона» и «Моего романа» стать до конца реалистическим, большим романистом.
Бульвер после «Пелэма» то порывает с реализмом, создавая уголовные романы, то уходит в мелочное и дробное изображение жизни, только внешне напоминающее естественность манеры Стерна.
В это время Н. Г. Чернышевский противопоставил Бульверу Годвина. Чернышевский высоко ценит ум и остроту в произведениях Годвина. У Бульвера не было той целеустремленности и цельности, которые были у автора «Калеба Вильямса». Не отрицая таланта Бульвера, Чернышевский из этих антиподов решительно предпочитает более раннего писателя, чьи произведения проникнуты духом французской революции[8].
