Владимир Набоков - Прозрачные предметы
7
В те далекие ночи, когда на Хью находили приступы сомнамбулизма, он выходил из спальни в обнимку с подушкой и спускался по лестнице. Просыпался в странных местах: на ступенях, ведущих в погреб, или в кладовке в прихожей, среди галош и дождевиков; и хотя не слишком бывал напуган этими босоногими вылазками, тем не менее, не желая «походить на привидение», просил запирать его на ночь. Впрочем, и это не помогало, потому что он вылезал через окно на скат крыши над галереей, ведущей в школьное общежитие. В первый раз, когда он это проделал, холодок черепицы под его ступнями разбудил его, и он вернулся назад в темноте, обходя стулья и другие препятствия скорей на слух, чем на ощупь. Глупый старый доктор посоветовал родителям расстелить на полу у кровати мокрые полотенца и расставить тазы с водой на его пути, — несмотря на это, он преодолел все преграды в своем волшебном сне и очнулся дрожащим от холода рядом с дымоходом на крыше, в компании со школьным котом. Вскоре после этого инцидента призрачные похождения пошли на убыль, они практически прекратились в позднем отрочестве. Предпоследним эхом этих чудес запомнился курьезный случай борьбы с прикроватным столиком. Произошло это, когда Хью учился в колледже и снимал с однокурсником Джеком Муром (нет, не родственник Джулии) две комнаты в недавно построенном Снайдер-холле. Джек был разбужен среди ночи, после изнурительного дня предэкзаменационной зубрежки, грохотом в смежной комнате. Он пошел посмотреть, в чем дело. Хью приснилось, что его прикроватный столик, маленький трехногий уродец, перекочевавший к нему из-под телефона в коридоре, отплясывает яростный воинственный танец, как это было уже однажды в присутствии Хью на спиритическом сеансе, когда захожую тень Наполеона спросили, не скучает ли она по весенним закатам на острове Св. Елены. Джек Мур обнаружил друга энергично свесившегося с кровати, обеими руками обхватившего невинный предмет в уморительной попытке остановить его воображаемую пляску. Книги, пепельница, будильник, пузырек с микстурой от кашля валялись на полу, а истязаемая вещь кряхтела и потрескивала в объятиях безумца. Джек Мур расцепил борцов. Хью молча повернулся на другой бок и заснул.
8
В течение десяти лет между первым и вторым визитом Хью в Швейцарию он зарабатывал на жизнь теми унылыми способами, что становятся уделом незаурядных молодых людей, которым недостает конкретного дара и честолюбия, в результате чего они привыкают вкладывать лишь малую часть своей души в рутинные или жульнические занятия. Что они делают с другой куда большей частью, как и где прячутся их подлинные мысли и чувства, — не то чтобы это было тайной, теперь здесь нет никаких тайн, но ответ на этот вопрос потребовал бы объяснений и разоблачений, увы, слишком печальных и страшных, чтобы заглянуть им в глаза. Ибо только специалисты должны исследовать нищету духа.
Он умел умножать в уме восьмизначные цифры, но утратил эту способность за несколько тусклых тающих ночей во время своего пребывания в больнице с вирусной инфекцией в двадцатипятилетнем возрасте. В университетском журнале он опубликовал поэму — длинную, извилистую вещь, начинавшуюся весьма многообещающе:
Загадка многоточия… Вот солнце на закате — Пример для подражанья озерцу… Отправил перепечатанное несколько лет спустя в сборнике «Дорогая редакция» письмо в лондонскую газету «Таймс», в котором, между прочим, говорилось: «Анакреон умер в восемьдесят пять, подавившись „позвонком виноградной плоти“ (как сказал другой иониец), Алехину предсказала цыганка, что он примет смерть в Испании от мертвого быка». По окончании университета семь лет он служил секретарем и безымянным помощником известного шарлатана — ныне покойного символиста Атмана — и целиком в ответе за примечания вроде: «Кромлех (каменные постройки эпохи неолита, ассоциирующиеся с молоком: milk, milch, mleko), очевидно, символ Великой Матери, подобно тому как менгир (нем. „майн хер“) — символ мужественности».
Какое-то время подвизался в торговле канцелярскими принадлежностями, и чернильная ручка, которую он рекламировал, получила название «авторучка Персона». Она осталась самым большим его достижением.
Двадцатидевятилетний угрюмец, он устроился в большое издательство, где работал младшим сотрудником, охотником за талантами, заместителем редактора, редактором, и корректором, и приставленным к авторам льстецом. Усталый раб, он был отдан на время в распоряжение миссис Флэнкард, экзальтированной и претенциозной даме с пунцовым лицом и глазами спрута, чей тяжеловозный роман «Жеребец» был принят к публикации при условии, что он будет радикально переделан, безжалостно сокращен и частично переписан. Двух-трехстраничные заплаты, наложенные тут и там, должны были закрыть черные кровоточащие раны на месте щедро вырезанной повествовательной ткани меж уцелевшими главами. Эта работа была выполнена одной из коллег Хью, блондинкой с лошадиным хвостиком, затем уволившейся из издательства. У нее писательского таланта было еще меньше, чем у миссис Флэнкард, и теперь Хью предстояло не только устранить образовавшиеся швы, но и удалить оставшиеся нетронутыми жировики и бородавки. Он несколько раз пил чай в гостях у миссис Флэнкард в ее очаровательном загородном доме, украшенном исключительно живописью ее покойного мужа: ранняя весна — в прихожей, летний день — в гостиной, все богатство осенних красок Новой Англии — в библиотеке, зима — в спальне. Хью не стал задерживаться в этой комнате, так как не мог отделаться от странного чувства, что миссис Флэнкард не прочь быть изнасилованной под розоватыми снегами мистера Флэнкарда. Как многие переспелые дамы с признаками сохранившейся красоты, посвятившие себя искусству, она как будто и впрямь не понимала, что большой бюст, морщинистая шея и затхлый запашок женского увядания, смешанный с одеколоном, может оттолкнуть чувствительного мужчину. Он вздохнул с облегчением, когда «наша» книга наконец вышла в свет.
Благодаря коммерческой прыти «Жеребца» он тут же получил более престижное задание. «Мистер R.», как называли его в редакции (игнорируя громоздкую немецкую фамилию из двух частей и благородной частицы, застрявшей меж замком и утесом), писал по- английски гораздо лучше, чем говорил. На бумаге все приобретало пропорциональность, богатство, показной блеск, которые надоумили некоторых наименее требовательных рецензентов на его новой родине, где он почти не бывал, приветствовать в нем мастера стиля.
Мистер R. был обидчивым, неприятным, сварливым адресатом. Общению с ним через океан (мистер R. жил то в Швейцарии, то во Франции) недоставало сердечной теплоты отношений с миссис Флэнкард; зато мистер R., не будучи, возможно, художником самой чистой пробы, был по крайней мере настоящим сочинителем, сражавшимся на собственной территории своими средствами за право пользовать ся непринятой пунктуацией, соответствующей необщей мысли. Издание в мягкой обложке одного и ранних его произведений быстро было подготовлено к печати нашим неплохо приспосабливающимся к обстоятельствам Персоном, но затем началось долгое ожидание нового романа, который R. обещал закончить до конца весны. Весна прошла, не принеся результата, и Хью полетел в Швейцарию для личной беседы с ленивым автором. То была его вторая из четырех поездок в Швейцарию.
9
С Армандой он познакомился в вагоне швейцарского поезда, между Туром и Версе, ослепительно- ярким днем, накануне своей встречи с мистером R. По ошибке Хью сел в медленный поезд, ею выбранный потому, что останавливался на маленькой станции, откуда шел автобус прямо в Витт, где у ее матери было свое шале. Арманда и Хью оказались рядом, друг против друга, на двух креслах у окна, с неизменным видом на озеро. Американское семейство заняло четырехместный отсек через проход от них, Хью развернул Journal de Genève.
Ах, какая хорошенькая, и была бы еще лучше, если бы ее губки были чуть полней. Темные глаза, светлые волосы и кожа медового оттенка. Две складочки, на манер молодого месяца, по бокам скорбного рта. На ней был черный костюм и кружевная блузка. На коленях — книга, придерживаемая руками в черных перчатках. Ему показалось, что он узнал мягкую обложку, расцвеченную языками пламени и сажей. Сценарий их знакомства был восхитительно банален.
Они обменялись взглядами благовоспитанного неодобрения по поводу трех американских детей, принявшихся вынимать из чемодана брюки и свитера в неистовых поисках чего-то забытого по рассеянности (стопка комиксов, которой теперь завладела, вместе с использованными полотенцами, быстрая гостиничная горничная). Один из двух взрослых, перехватив холодный взгляд Арманды, взглянул в ответ с благодушной беспомощностью. Вошел кондуктор и стал проверять билеты.
Хью обрадовался, подглядев сбоку, что не ошибся: то действительно была книга «Силуэты в золотом окне».
