Джозеф Конрад - Победа
Но, неспособный открыто показать свою симпатию, он живо ощущал этот недостаток. Самая утонченная любезность не является лекарством против сильных волнений. Оба они должны были пережить в каюте брига несколько довольно тяжелых минут. Наконец Моррисон, мучительно старавшийся найти выход в беспросветной тьме своего отчаяния, придумал пригласить Гейста плавать с ним на его бриге и принимать участие в его коммерческих делах, покуда он не возместит одолженной суммы.
Тот факт, что он смог принять это предложение, крайне характеристичен для отрешенности Гейста от прочего мира и для бродяжнической жизни, которую он вел. Нет никаких оснований предполагать, чтобы для него в данный момент было особенно заманчиво отправиться на бриге рыскать по углам и закоулкам Архипелага, по которому плавал Моррисон. Отнюдь нет! Но он был готов согласиться на что угодно, чтобы положить конец раздирающей сцене в каюте. В этот момент разыгрался театральный эффект: Моррисон поднял свою поверженную ниц голову и вставил в глаз монокль, чтобы с нежностью посмотреть на Гейста; откупорили бутылку вина, как это вы можете себе представить. Решено было не говорить никому ни слова об этом договоре. Моррисону, как это легко понятно, нечем было гордиться, и он побаивался безжалостных насмешек.
— Такая старая лисица, как я! Попасться в ловушку этих проклятых португальских мерзавцев! Я никогда не переслушаю всего! Главное — ни слова об этом!
По совершенно другим причинам, главной из которых была его врожденная деликатность. Гейст был еще больше озабочен сохранением тайны. Роль посланника небес, которую приписывал ему Моррисон, не могла не быть противна порядочному человеку, и Гейста она стесняла. Может быть, ему также не хотелось, чтобы знали, что его средства позволяли ему ссужать деньги. Поэтому они пропели вдвоем дуэт заговорщиков из оперетки: «Шш, шш, молчи, молчи!»
Пикантнее всего было их серьезное отношение к этому. И в течение некоторого времени заговор их удался в том смысле, что все мы считали, будто Гейст находится на борту брига в качестве пансионера этого прекраснодушного Моррисона — как говорили одни — или в качестве паразита при этом идиоте — как утверждали другие. Но вы знаете судьбу всех подобных тайн. Где-нибудь непременно получится утечка. Сам Моррисон отнюдь не был надежным хранилищем для тайн; в нем бурлила благодарность, и под этим давлением он высказал невольно что-то смутное, как раз достаточное, чтобы дать пищу сплетням на островах. А вы знаете, как великодушен свет, комментируя то, чего он не понимает. Начали ходить слухи о том, что Гейст, приобретя над Моррисоном неограниченную власть, присосался к нему, чтобы выжать его до основания. Те, которые доискались источника подобных слухов, остерегались им верить. Автором их был, по-видимому, некто Шомберг, парень рослый, внушительный, бородатый, тевтонского происхождения, одаренный языком без костей, который, должно быть, двигался на роликах. О том, чтобы он был лейтенантом запаса — как он сам заявлял — мне ничего не известно. Во всяком случае, в данное время он был содержателем гостиницы и работал в качестве представителя этой профессии сначала в Бангкоке, затем еще где-то и, наконец, в Сурабайе. Он всюду таскал за собой по тропикам маленькую, молчаливую и перепуганную женщину с длинными локонами и глупой улыбкой, обнаруживавшей испорченные зубы. Я не знаю, почему так много наших покровительствовали различным заведениям Шомберга. Это был зловредный осел, удовлетворявший свою страсть к сплетням за счет своих клиентов. Однажды вечером он таинственно шепнул разношерстной группе, собравшейся на веранде, указывая на проходивших мимо Гейста и Моррисона, которые не были его клиентами:
— Вот, господа, прошли муха с пауком.
И затем, очень многозначительно и конфиденциально, прикрывая рот толстой лапой, добавил:
— Мы, господа, находимся в своем кругу; так вот все, что я могу вам сказать: не водитесь никогда с этим шведом, не давайте ему завлекать вас в свои сети.
III
Человеческая природа так создана, что к известной доле глупости в ней всегда примешивается известная доля низости. Поэтому нашлось немало людей, которые притворились негодующими, не имея других поводов, кроме своей обычной склонности верить всякому злостному слуху; другим показалось просто забавным называть Гейста «пауком» — разумеется, за его спиной. Он оставался в блаженном неведении этого прозвища, равно как и всех остальных. Но нашлись и другие вещи, которые можно было говорить о нем. Он оказался вскоре выдвинутым на передний план более важными делами. Он спустился в нечто определенное. Он предстал перед взорами публики в качестве местного директора Тропического Угольного Акционерного Общества, которое имело конторы в Лондоне и Нью-Йорке и устраивало грандиозную рекламу. Конторы в обоих столицах состояли, быть может — и даже вероятно — из одной комнаты каждая, но на этом расстоянии из глубины Востока все это казалось крупнее. Правду говоря, мы были скорее озадачены, чем ослеплены, но даже самые осторожные из нас начинали верить, будто что-то в этом все же было. Контора «Тесман» избрана была для коммерческого представительства; заключен был контракт на снабжение углем казенных почтовых пароходов; на островах наступало царство пара. Это был большой «шаг вперед» — по словам Гейста.
И все это возникло в результате встречи потерпевшего аварию Моррисона и бродячего Гейста, встречи, в которой, быть может, можно было усмотреть непосредственный эффект молитвы. Моррисон не был дураком, но можно было бы предположить, что положение его по отношению к Гейсту представлялось ему в особо туманном освещении. Ведь если Гейст был послан с деньгами в кармане специальным приказом всемогущего в ответ на молитву Моррисона, то не было никакого основания питать к нему особую благодарность, ибо очевидно, что он был тут ни при чем. Но Моррисон одновременно верил в силу молитвы и в бесконечную доброту Гейста. Он благодарил бога за его милость со смешанной со страхом искренностью и не мог достаточно благодарить Гейста за оказанную ему, как человеком человеку, услугу. В этой — впрочем, весьма почтенной — путанице сильных чувств Моррисон из чувства признательности непременно пожелал, чтобы Гейст был приобщен к великому открытию. Мы, наконец, узнали, что Моррисон поехал на родину через Суэцкий канал, с целью лично отвезти в Лондон сказочный проект угольного предприятия. Он расстался со своим бригом и исчез, но мы слышали, что он прислал Гейсту письмо, или несколько писем, в которых говорил, что Лондон мрачен и холоден, что ему там не нравятся ни люди, ни вещи, что он там «так же одинок, как ворона в чужой земле». В действительности он тосковал по «Козерогу» — я говорю не только о тропике, но и о судне. Наконец, он отправился навестить родных в графство Дорсет, схватил сильную простуду и через несколько дней умер, к великому смущению семьи. Возможно, что деятельность его в лондонском Сити подорвала его жизненные силы, но, во всяком случае, я уверен, что эта поездка вдохнула жизнь в проект угольного предприятия. Как бы то ни было, Тропическое Угольное Акционерное Общество возникло вскоре после того, как Моррисон, жертва собственной признательности и родного климата, присоединился к своим предкам на одном из кладбищ Дорсетшира.
Гейст был страшно поражен, он узнал об этом от конторы «Тесман» на Молуккских островах; после этого он на некоторое вовремя исчез. Говорят, что он отправился в Амбойну, к одному голландцу, правительственному врачу и своему другу, который приютил его в своем бунгало. Потом он внезапно появился снова с ввалившимися глазами и таким видом, точно ожидал, что его станут обвинять в смерти Моррисона.
Наивный человек! Как будто кому-нибудь могло прийти в голову… Люди, возвращавшиеся на родину, совершенно переставали нас интересовать. Они уже не шли в счет. Уехать в Европу — это было почти так же безвозвратно, как отправиться на тот свет. Человек переставал существовать для мира случайностей и приключений.
И действительно, большинство из нас услышало об этой смерти лишь несколько месяцев спустя, от Шомберга. Он ни за что ни про что ненавидел Гейста и выдумал гнусную клевету, которую нашептывал нам на ухо.
— Вот что значит якшаться с этим субъектом! Он выжимает вас, словно лимон, потом швыряет прочь; он отправляет вас на родину умирать. Пусть участь Моррисона послужит вам уроком!
Разумеется, мы только смеялись над мрачными намеками трактирщика. Некоторые из нас слышали, будто Гейст собирался поехать в Европу, чтобы лично подтолкнуть угольное предприятие. Но он так и не уехал; ему не пришлось этого делать: Общество организовалось без него, и его назначение директором в тропиках пришло к нему по почте.
С самого начала он избрал главным пунктом Самбуран, или Круглый остров. Несколько экземпляров распространявшихся в Европе проспектов попало на Восток и ходило по рукам. Мы сильно восхищались приложенной к ним для сведения акционеров картой. Самбуран красовался на ней как центральный пункт восточного полушария, и название его было напечатано огромными заглавными буквами. Толстые линии, разбегавшиеся во всех направлениях, пересекая тропики, образовывали таинственную и могущественную звезду — линии влияния или сообщения или чего-то в этом роде. Организаторы предприятий обладают особой фантазией. Нет на свете более романтического темперамента, чем у них. Прибыли инженеры; привезли кули,[1] на Самбуране построили бунгало; на склоне холма вырыли шахту и, действительно, обнаружили немного угля.
