Ливиу Ребряну - Восстание
Еще во дворе Титу услышал веселое щебетание госпожи Александреску и понял, что Жан, наверно, ушел на службу. Дверь в коридор была широко распахнута, и хозяйка, орудуя пуховкой и губной помадой, прихорашивалась перед зеркалом, напоминая старую, но все еще кокетливую голубку.
— Целую ручку, госпожа Александреску! — вежливо, как всегда, приветствовал ее Титу, достал из кармана ключ и сунул его в замочную скважину. Затем распахнул дверь и с порога швырнул шляпу на стол.
— Здравствуйте, здравствуйте, сударь!.. — приветливо ответила хозяйка, души не чаявшая в своем обходительном жильце. — Куда вы торопитесь? Заходите на минуточку, не бойтесь, я вас не съем, — добавила она голосом охрипшей сирены, продолжая раскрашивать лицо. — Я сейчас одна, Женикэ, бедняжка, ушел к себе в министерство… Да зайдите же, не бойтесь! Женикэ меня не ревнует, хотя буквально боготворит…
Тут она вспомнила, что постель измята, и кинулась ее оправлять, поясняя с горделивым удовлетворением: — Вы сами знаете, какие мужчины озорники… Уж до того настойчивы, что никак от них не отделаешься.
Титу смутился и, стремясь перевести разговор на другую тему, поспешил сообщить хозяйке, что вечером он, быть может, придет домой поздно, так как будет ужинать с одним знакомым в ресторане, у Енаке.
— Ах, у Енаке, как чудесно кормят у Енаке! — мечтательно вздохнула госпожа Александреску. — Я была там последний раз еще при жизни покойного супруга…
Затем она принялась превозносить до небес достоинства своего бедного мужа, безвременно усопшего во цвете лет, и тут же вытащила его фотографию, чтобы показать Титу, каким он был красивым мужчиной. Рассказала, что только благодаря сколоченному ей приданому удалось выдать замуж Мими, так как после всех пережитых несчастий и бед не было ни малейших шансов сбыть дочь с рук без приданого. Наконец, закончив размалевывать лицо, госпожа Александреску подробно поведала Титу, сколько упреков, ссор, чуть ли не скандалов пришлось вытерпеть Женикэ от его родителей. Они, правда, люди очень приличные, но в некоторых вопросах безнадежно старомодные: ни за что не хотели примириться с тем, что их сын сошелся с ней, и приложили все усилия, стараясь женить его на какой-то уродке, которую почему-то считали блестящей партией. Но Женикэ, когда надо, человек волевой и твердый, хотя в общем-то он на редкость ласковый и мягкий. Вот он и заявил старикам категорически, что скорее порвет всякие отношения со своей семьей, чем разлучится с любимой, которая не только «роскошная женщина», но вдобавок самозабвенно за ним ухаживает и любит его по-настоящему. Поняв это, родители должны были уступить, и теперь они с ними добрые, даже близкие друзья.
Кроме всего прочего, из-за Женикэ у нее крупные неприятности с зятем. Мими, конечно, ничего не имеет против счастья матери, она прекрасно знает, как много пришлось ее бедной мамочке выстрадать и принести жертв, так что та вправе хоть теперь пожить в свое удовольствие, вкусить радости жизни. Но ее зятек — настоящий деревенщина, с допотопными нравами и понятиями, и вот он заявил, что не переступит порога дома, пока Женикэ оттуда не уберется, потому что не желает иметь ничего общего с этим котом. «Подумать только: обозвать Женикэ котом… ведь он служит в министерстве…» Зять запретил даже Мими общаться с матерью, и теперь, когда ее любимая птичка приезжает в Бухарест, она вынуждена лишь украдкой встречаться со своей мамочкой, которая ее родила и вырастила.
— Ох, боже, боже, как дорого же приходится расплачиваться за ту малую толику счастья, что суждена человеку в жизни! — растроганно вздохнула в заключение госпожа Александреску.
Титу смутился, слушая эти интимные признания, и окончательно пришел в замешательство, когда узнал все печальные подробности. Он медленно поднялся, подыскивая нужные слова, чтобы хоть как-то облегчить горе хозяйки, но госпожа Александреску тут же сама воспрянула духом и принялась восторженно расхваливать свою дочь, ее красоту, ум, обаяние, обещая Титу, что обязательно познакомит его с Мими, и он сумеет убедиться, какое это очаровательное существо… Изнывая от безделья, госпожа Александреску готова была проболтать с молодым человеком до поздней ночи, как, впрочем, уже поступала не раз, но сегодня Титу сидел как на иголках. Ему не терпелось тщательно приготовиться к вечерней встрече, которая могла сыграть в его жизни решающую роль, и он ломал себе голову, не зная, как уйти, не обидев хозяйки. Неожиданно во дворе кто-то звонко выкрикнул его имя:
— Где здесь проживает господин Титу Херделя?
— Он в квартире, что выходит окнами на улицу, — тотчас же ответили несколько голосов.
— Это почта, — пояснила госпожа Александреску.
Титу выскочил в коридор навстречу почтальону. Первое письмо из дому с тех пор, как он переехал в Бухарест!.. Охваченный внезапным волнением, он торопливо попрощался с госпожой Александреску, вбежал к себе и разорвал конверт. Не отрываясь, прочел он все шесть мелко исписанных страниц, на которых госпожа Херделя, в присущем ей евангельском стиле, пересыпая повествование поучениями, изречениями и мудрыми советами «дорогому, заброшенному на чужбину сыночку», писала обо всем том, что произошло в их краях после его отъезда, начиная со смерти Иона Гланеташу{6} и кончая помолвкой сестренки Титу Гигицы с учителем Зэгряну.
«…Но венчание будет только после рождества Христова, чтобы успеть достойно подготовиться. Мы отдадим им дом в Припасе, дабы он больше не пустовал и принес им счастье, как принес когда-то нам… Очень будет нам отрадно, если ты, сынок, тоже приедешь на свадьбу, а то бедная девочка уже теперь плачет при одной мысли, что вдруг ты не сможешь приехать. Но для тебя главное — быстрее наладить свою жизнь. Постарайся пристроиться на хорошее место и, главное, не теряй надежды на всевышнего, ибо господь бог не оставляет милостью своей праведников и верующих. Ты, дорогой сынок, должен запастись терпением, ведь у вас там тоже не текут молочные реки, но человек должен не отчаиваться, а бороться со всеми трудностями, пока, с божьей помощью, не одолеет их и не станет на ноги… Скоро начнутся холода, зима не за горами, а я даже не знаю, есть ли у тебя теплая одежда. Ты не забывай об этом, и на первое же жалованье купи себе все, что нужно, а если там у вас вещи слишком дороги, пришли деньги сюда, и сошьем тебе все здесь. Ты же знаешь, как отменно и дешево работает Штрулович…»
В постскриптуме Гиги добавляла, что, если Титу не приедет на свадьбу, она ни за что не обвенчается, пусть старики делают с ней, что хотят. А на студенческий бал она обязательно пойдет, но еще не знает, в каком платье; хотела бы сшить новое, тем более что она помолвлена, а потому будет в центре внимания.
В другом постскриптуме старый Херделя напоминал сыну о его обещании прислать статью для «Трибуна Бистрицей», так как директор журнала до сих пор ждет репортажа о празднествах общества «Астра». Старик просил также высылать ему бухарестские газеты, чтобы местные господа увидели настоящую румынскую прессу, а когда там появятся его, Титу, сочинения, можно будет всем показать, чем он занимается в Румынии.
Титу перечел письмо несколько раз, словно хотел выучить его наизусть. Представив себе, как выглядит то, о чем ему писали, во всех подробностях, он почувствовал себя снова дома, в Трансильвании, в мире, в котором каждая мелочь, даже самая незначительная, находила в его сердце живой отклик. Поддавшись очарованию воспоминаний, охваченный щемящей тоской по дому, Титу чуть было не принялся тут же за ответ, будто только таким путем мог облегчить свое сердце. На столе лежали книги, привезенные еще из дому, тетради с заметками и набросками стихов, стояла чернильница с пером… Не хватало только писчей бумаги. Разыскивая подходящий листок, он вдруг вспомнил о Григоре Юге, вернулся к действительности и решил отложить ответ до тех пор, пока сможет сообщить родным какие-нибудь хорошие новости.
Кроме всего прочего, время подошло к шести, и ему пора было спешно готовиться к вечеру — привести в порядок всякие мелочи, кое-что пришить, навести блеск на ботинки и хорошенько почистить черный камвольный костюм, который он в Бухаресте почти не носил, так что мог смело надеть даже во дворец. Подумав, что воспитанный человек всегда бывает точен, Титу решил прийти в ресторан без опоздания. Лучше самому подождать несколько минут, чем заставлять себя ждать.
4— Вы опоздали, дружище! — улыбнулся Григоре Юга, протягивая Титу руку. — По-видимому, вы уже успели стать настоящим бухарестцем… Присаживайтесь, присаживайтесь сюда, рядом со мной!.. А мы вас не дождались, очень уж проголодались…
Кельнер принял у Титу шляпу и пальто, пока тот колебался, не зная, что лучше — сказать ли правду или же оставить Югу в заблуждении, чтобы тот думал, будто он действительно задержался.
