Харуки Мураками - Послемрак
– Или надеешься, что я сестре привет передам?
– Ну… может, и так тоже.
– Моя сестрица тромбона от микроволновки не отличит. Хотя где «Прада», а где «Гуччи», разбирает с первого взгляда.
– Что ж, – улыбается он. – У каждого свое поле боя…
Он достает из кармана пальто блокнот, что-то пишет в нем ручкой, вырывает страницу и передает ей.
– Мой мобильный. Если что, звони… Да, а у тебя есть мобильник?
Мари качает головой.
– Так я и думал. – Он с интересом глядит на нее. – Как только тебя увидел, точно голос какой-то в голове прошептал: «Эта девчонка терпеть не может мобильников»…
Он берет футляр, встает со стула, накидывает пальто. Еще слегка улыбается.
– Ну, пока?
Мари бесстрастно кивает. Даже не глянув, кладет листок с телефоном на столик вместе со счетом. Глубоко вздыхает – и, подперев щеку ладонью, погружается в книгу. По залу еле слышно растекается «April Fool» Бёрта Баккары.
2
Темная комната. Понемногу наши глаза свыкаются с мраком. Мы различаем кровать, в постели спит женщина. Молодая и красивая – старшая сестра Мари. Эри Асаи. Почему-то мы знаем: это она. Черные волосы расплескались волной на подушке.
Мы подсматриваем за ней. Наш взгляд, превратившись в объектив кинокамеры, может перемещаться по комнате куда угодно. Сейчас он зависает прямо над спящей: мы изучаем ее лицо. С каждым движением век меняем угол зрения. Ее маленькие строгие губы сомкнуты и неподвижны. Поначалу дыхания не заметно. Лишь присмотревшись, можно уловить, как подрагивает горло у самых ключиц. Дышит. Затылок впечатан в подушку – так, словно девушка разглядывает потолок. Хотя на самом деле Эри не глядит никуда. Веки сомкнуты плотно, будто кожица на почках зимних деревьев. Она спит очень крепко – скорее всего, даже не видит сны.
Чем дольше мы глядим на Эри Асаи, тем сильнее ощущаем в ней что-то странное. Что-то слишком завершенное и безупречное. Ни мускул, ни ресница не Дрогнут на этом лице. Тонкая, будто лепная шея абсолютно недвижна. Маленький подбородок застыл под острым углом, точно утес на морском берегу… Как бы крепко ни спал человек, настолько глубоко в свои сны он обычно не погружается. И до полной потери сознания не доходит.
Однако в сознании эта женщина или нет, – механизмы поддержания ее жизни работают безупречно. Пульс и дыхание замедлены до необходимого минимума. Как если бы она существовала на узкой грани между органикой и неорганикой. Отчего же она впала в такое состояние? Этого нам знать пока не дано. Словно залитая в теплый воск, Эри Асаи пребывает в крепком, глубоком, концентрированном сне. То, чему нет места в живой природе, покоится с нею там же. Вот все, что мы понимаем прямо сейчас.
Камера медленно отъезжает, захватывая всю комнату целиком. Словно прося поддержки у неведомых ассистентов, пытается переключиться на детали. Комната, однако же, никак не оформлена: ни привычек, ни характера хозяйки по внешнему виду ее жилища не распознать. На первый взгляд непонятно даже, что это комната молодой женщины. Ни игрушек, ни вышивки, ни бижутерии – ничего подобного; ни плакатов, ни календарей. Лишь низкий старый деревянный столик у окна да стул на колесиках. Окно скрывают жалюзи. На столе – простая черная лампа и ноутбук новейшей модели (крышка закрыта). В карандашнице – несколько ручек и карандашей.
У стены стоит односпальная кровать, на ней и спит Эри Асаи. Простенький белый пододеяльник. К стене над кроватью прибита полка, на ней – портативное стерео и две-три стопки компакт-дисков. Рядом телефон, восемнадцатидюймовый телевизор. Платяной шкаф, дверца с зеркалом. На полочке перед зеркалом – крем для губ и маленькая круглая щетка для волос. Дальше – раздвижные двери ванной. Почти единственное украшение в комнате – пять женских фотопортретов, выстроенные в ряд на полке. На каждом – она в одиночку. Ни семьи, ни друзей. Сплошь фотографии, на которых она позирует профессионально. Наверное, журнальные вырезки. Есть и маленькая книжная полка, но книг на ней – по пальцам перечесть, все больше учебники какого-то вуза. Плюс горка журналов мод. Читать книги хозяйка, похоже, не любит.
Наши глаза, словно воображаемая кинокамера, выхватывают кусочки историй, из которых постепенно слагаются картины чьих-то воспоминаний. Мы – невидимые и безымянные нарушители границы. Мы наблюдаем, вслушиваемся, принюхиваемся. Но физически в этой комнате не существуем и не оставляем ни малейших следов. Если угодно, мы следуем тем же правилам, что и любые благоразумные путешественники во времени. Наблюдаем, но не вмешиваемся. Хотя, прямо скажем, о личности Эри Асаи обстановка этой комнаты не сообщает почти ничего. Как будто вся ее частная жизнь заранее кем-то упрятана подальше от постороннего взгляда.
Электронные часы у подушки безмолвно отсчитывают точное время. Если что и меняется сейчас в этой комнате, то лишь цифры на экране. Чуткий взгляд ночного электропризрака. Зеленые цифры на жидком кристалле, беззаботно меняясь, ускользают от человеческих глаз. Время на часах – 11:59.
Наш взгляд-кинокамера, насмотревшись на детали, возвращается немного назад. Словно размышляя, куда бы двинуться дальше, на какое-то время застывает, охватив всю комнату целиком. Тревожная тишина. Но вот, словно вспомнив о чем-то, объектив вдруг снова сворачивает в угол, наводит фокус и медленно приближается к телевизору. К старенькому «Сони» с идеально прямыми углами. Его темный экран мертв, как обратная сторона Луны. Но камера словно чувствует что-то. Или скорее – призрак чего-то. Там, в экране, словно теплится жизнь. Повинуясь то ли своему чувству, то ли этому призраку, мы сливаемся с камерой и вглядываемся в экран.
Мы ждем. Затаив дыхание и обратившись в слух.
Цифры на часах слагаются в 00:00.
Треск электрических разрядов. Экран и впрямь оживает. Может, кто-то пробрался в комнату незамеченным и включил телевизор? А может, телевизор ставили на автозапись? Нет. Ни то, ни другое. Наш объектив шарит по задней панели, чтобы лишний раз убедиться: шнур телевизора выдернут из розетки. Этот ящик должен быть мертв. Погребенный в ночном безмолвии, он должен быть жестким и холодным, как Космос. По всем законам физики и логики.
Но ящик почему-то не мертв.
По экрану пробегает тонкий луч света, рассыпается, гаснет. Появляется снова. Тишину прогрызают радиопомехи. И тут на экране что-то появляется. Медленно обретает форму… Перекосившись нелепым курсивом, изображение меркнет, словно задутое пламя свечи. И затем все повторяется с самого начала. Что-то изо всех сил пытается проступить на экране. Материализоваться по ту сторону стекла. Но изображения не получается, хоть тресни. Проклятая картинка пляшет так, словно антенну на крыше треплет тайфуном. Послание обрывается, так и не переданное; его измученные силуэты сдаются и отступают во тьму. Камера транслирует нам эту битву снова и снова, от начала и до конца.
Спящая, похоже, никаких перемен вокруг себя не замечает. На беззастенчивые вспышки и звуки телевизора – ноль внимания. Просто спит себе дальше в своем заданном совершенстве. Никому не под силу в эти минуты вызволить ее из пучины сна. Телевизор – еще один нарушитель границы. Разумеется, как и мы с вами. Но он, в отличие от нас, не бесшумный, не прозрачный. И далеко не сторонний наблюдатель. Вне всяких сомнений, он в эту комнату вторгается. Мы чувствуем, что это именно так.
Картинка на экране то вспыхнет, то снова исчезнет, но с каждым разом она держится все стабильнее. Мы различаем какой-то зал. Очень просторный. Что-то вроде конторы в деловом небоскребе. А может, аудитории в вузе. Огромные окна, люминесцентные лампы на потолке. Только мебели никакой. Впрочем, нет – если вглядеться, прямо в центре комнаты стоит одинокий стул. Старый деревянный стул со спинкой, без подлокотников. Простой и удобный во всех отношениях. На стуле кто-то сидит. Изображение все еще пляшет, и человек этот смотрится лишь абстрактным, бесформенным силуэтом. С экрана так и веет угрюмой стужей давно заброшенного помещения.
Телекамера, которая все это снимает, осторожно приближается к стулу. Судя по телосложению, сидящий на стуле – мужчина. Корпус слегка наклонен вперед. На ногах – кожаные туфли. Лица не видать. В целом, похоже, не очень высокий и довольно щуплый. Возраст неясен. Мы считываем с размытого изображения деталь за деталью, складываем по кусочкам нечто цельное, хотя картинка иногда еще пропадает, а гул телевизора переходит в свист. Но вот изображение полностью восстанавливается, звук выравнивается, помехи пропадают. Перебрав много способов, экран в конце настроили как полагается.
Нам ясно: прямо сейчас в этой комнате что-то случится. Да не что-нибудь, а событие огромной важности.
3
Тот же «Денниз». Заунывное «More» оркестра Мартина Дени еле слышно растекается между столиками. Посетителей куда меньше, чем полчаса назад. Разговоров тоже не слышно. Судя по звукам, ночь стала глубже вдвойне.
