Дени Дидро - Монахиня_ Племянник Рамо_Жак-фаталист и его Хозяин
Важнейшее значение он придает содержательности искусства. Всякое произведение должно быть выражением одной большой идеи, должно быть поучительно для читателя или зрителя. Иначе оно останется немым. В «Опыте о живописи», глубокие догадки которого о взаимодействии и гармонии цветов, о живописной выразительности вызвали восторг Гете, Дидро проницательно усмотрел за профессиональным совершенством другое, более важное качество художника — «чувство нравственности». Едины не только истина и красота, они слитны с добродетелью. Мысль эта пришла к просветителям из античности, но у Дидро приобрела революционный смысл. Добродетель, писал он, соединяет мудрость с огнем, а красоту со страстным отрицанием. Задачу передовой литературы и театра он увидел в том, чтобы быть трибуной и школой добродетели. Задача искусства — «клеймить всеми почитаемый порок и устрашать тиранов», не более и не менее.
Неподвижные абстрактные «характеры» классицизма не удовлетворяли Дидро, — он исходил из индивидуальности, то есть из представления о том, что телесная (чувственная) и мыслительная природа человека находятся в единстве. При этом характер тесно связан с общественной средой, с положением человека в обществе. Дидро даже требовал, чтобы в драматургии «на первый план выдвинуто было положение, а характер стал аксессуаром». Он советовал драматургу и актеру сталкивать положения с характерами, «сталкивать интересы». А поскольку общественная среда каждый день создает новые положения и новые интересы, получается, что движение жизни вызывает движение характеров. Понятие об общественном положении и общественной среде как о важнейших факторах, формирующих характер человека, было новаторством в эстетике. В полемике с канонами классицизма Дидро поставил проблему характера в литературе как подлинный реалист и диалектик.
Художественное творчество Дидро это в каком-то смысле экспериментальная лаборатория его художественных воззрений. И прежде всего в драматическом жанре.
Творчество Дидро тяготело к театру. Философские диалоги, диалогические романы и повести были зародышем, зачатком театрального действа. В его представлении театр — это трибуна всей нации, трибуна новых идеалов, школа нравов. Но для того, чтобы выполнить такую роль, театр должен показать нового героя — обыденного человека, представителя третьего сословия. Драма создается для народа, утверждал Дидро. Народу не нужна ни трагедия, ни комедия в старом смысле этих слов, ему нужен жанр промежуточный, преодолевающий недостатки обоих — «серьезный жанр», иначе говоря, бытовая драма.
В 1755 году Дидро написал пьесу «Побочный сын, или Испытание добродетели», действие которой протекает в обстановке незамысловатых домашних интриг. Традиционный классический стих заменен прозой; возвышенные декламационные интонации — разговорными; введены элементы пантомимы. Но что это? Где обещанный переход от общественных положений к характерам? Если исключить несколько живых эпизодов и удачных штрихов, то на сцену вышли условные носители социальных обязанностей. Положительная героиня «Побочного сына» Констанция произносит патетические монологи высокого общественного смысла, рассчитанные на душевный отклик публики, а получается ходульно, натянуто, наконец, просто смешно. И все это решительно не соответствует теоретическим предсказаниям о сути серьезного жанра. Несколько более высокий уровень драмы «Отец семейства» (1756), которая вызвала восхищение самого Вольтера, не восполнил ущерба от провала «Побочного сына». Неужели не хватило таланта? Нет, причина неуспеха была не в этом. Теоретические схемы, хотя бы и правильные, не поддавались прямому воплощению в образы, дидактизм и моральная риторика подавляли художественность. Но было и более существенное обстоятельство: не так-то просто поэтизировать добропорядочного буржуа, подчиненною все-таки идеалу наживы, и перекроить его в возвышенного гражданина! Фальшь драматического творчества Дидро проистекала из идейной фальши. Теория драмы, завещанная новым поколениям, оказалась значительнее его собственного творческого опыта драматурга.
Иное дело — художественная проза.
Романы, повести и рассказы Дидро, составившие его славу как художника, создавались импровизационно, по следам живой жизни. В этом был его гениальный отдых. Дидро вряд ли предвидел, какой глубокий отклик получит его проза в истории французской и мировой литературы.
Ничто не возникает вне традиции. Предшественниками Дидро были Пьер Мариво (1688–1763) и аббат Прево (1697–1763), знаменитый автор «Манон Леско», создатели жанра психологического романа во французской литературе. Необходимо упомянуть и английского прозаика Сэмюеля Ричардсона (1689–1761), автора семейных романов в письмах «Памела» (1741) и «Кларисса Гарлоу» (1748), которого Дидро ставил выше всех современных писателей за правдивое изображение душевной жизни героев, за достоверность обстановки и деталей и высокую нравственность авторской позиции. С другой стороны, учителем Дидро-романиста был Анри Лесаж (1668–1747), чья приключенческая эпопея «История Жиля Бласа из Сантильяны» (1715) давала широкую картину народной жизни, где, как в калейдоскопе, сменялись сатирические эпизоды и положения. И все-таки Дидро не был прямым последователем никого из них и даже автора философских повестей, своего любимого Вольтера. Он порвал с традициями приключенческого «плутовского» романа и романа мемуаров и предложил новые, свободные формы художественной прозы, полемичные, как и все у Дидро.
Можно сказать без риска преувеличения: Дени Дидро — французский романист следующего века, его слава начинается со времен Стендаля. Помещенные в настоящем томе романы «Монахиня» и «Жак-фаталист» были впервые опубликованы на французском языке в конце XVIII века, после смерти автора, а повесть-диалог «Племянник Рамо» — даже в 1823 году. Но в рукописных списках проза Дидро стала известна многим современникам и во Франции, и за ее пределами.
В России в 1872 году готовились к выпуску в Петербурге, в типографии К. Неклюдова, «Романы и повести Д. Дидро в 2-ух томах» в переводе В. Зайцева. Однако первый том так и не был подготовлен к печати, а том второй, куда входил роман «Жак «Фаталист» и его барин», оказался в том же 1872 году уничтожен по постановлению царского Комитета министров. «Монахиня» и «Племянник Рамо» увидели свет на русском языке только в советское время.
Замысел «Монахини» (1760) вызревал постепенно под влиянием сенсационных разоблачений тайн, скрытых за монастырскими стенами, случаев дикого изуверства, особенно участившихся в конце 50-х годов XVIII века, во время очередного столкновения между сторонниками ортодоксальной римской церкви и янсенистами. Монастырский быт стал предметом общественного обсуждения, Дидро принял в этом самое активное участие.
На жанр «Монахини», несомненно, повлияла «Жизнь Марианны» Пьера Мариво, которая выходила в 1731–1741 годах отдельными выпусками и, вызвав острый интерес читающей публики, снова оживила традиционный жанр записок. Главная героиня, от лица которой ведется рассказ, — девица из низших сословий, наделенная чистотой помыслов и поступков, — как бы иллюстрировала популярную в то время идею, что врожденное нравственное благородство преобладает над благородством происхождения. Дидро также придал своему роману форму записок, адресованных героиней своему покровителю. Неприязнь Дидро к мемуарам всякого рода широко известна, чем же объяснить его выбор? В начале романа его героиня Сюзанна Симонен должна преодолеть застенчивость, чтобы писать с возможной откровенностью и простодушием. И действительно, непосредственность интонации в «Монахине» поразительна. Это вовсе и не мемуары в обычном смысле слова, не описание событий, более или менее окрашенное личным отношением, а горячая исповедь, новый жанр светской литературы, зачинателем которого является Дидро и который прославится потом «Исповедью» Руссо.
Сюжет «Монахини» вычерчен рукою самой жизни: незаконнорожденную дочь адвоката насильственно запирают в монастыре. Мать ненавидит ее и требует, чтобы Сюзанна, исчезнув из мирской жизни, искупила грех своего рождения. Так начинается ее монастырский крестный путь — путь издевательств, попрания человеческого достоинства, чудовищных преследований, ибо приспособиться к лицемерию и задавить свою правдивость, свою волю к свободе она так и не смогла. После смерти родителей она обращается в суд, ссылаясь на отсутствие свободы при произнесении обета. Дело проиграно. Сюзанна в другой обители, где нравы не столь жестоки, но где ее подстерегает развращенность настоятельницы. И она бежит из монастыря.
Читатель ни на мгновение не расстается с сестрой Сюзанной и видит все события ее глазами. Внешний облик ее будто и недостаточно определенен, но целостное ощущение духовного света и чистоты растет от страницы к странице. Именно в устах такого человека уместна нравственная оценка безнравственной монастырской жизни.
