Жан де Лафонтен - Любовь Психеи и Купидона
Но наши четыре приятеля не пожелали мокнуть. Они попросили провожатого приберечь это удовольствие для какого-нибудь горожанина или приезжего немца, а их устроить в уголке, надежно защищенном от воды. Их желание было исполнено.
Когда проводник удалился, они расселись вокруг Полифила, который раскрыл свою тетрадь; откашлявшись, чтобы прочистить горло, он прежде всего прочел следующие стихи:
Крылатый бог любви сам обречен любить,
Он своего не избежал закона,
Уж коль стрела его сумела поразить
Сердца Геракла и Плутона,
Дивиться ли, что этот бог,
Слепой и дерзостный, в игре неосторожной
Стрелой себя поранить мог?
Что это, как сдается мне, возможно,
Пусть вам, друзья, рассказ докажет мой,
В котором я иду по следу Апулея, —
Рассказ о бедствиях и славе неземной,
Сужденных некогда Психее.
После этого вступления Полифил снова откашлялся, как бы приглашая слушателей сосредоточить свое внимание, и так начал свою историю.
Когда города Греции были еще под властью царей, среди этих последних был один, который, царствуя весьма счастливо, не только пользовался любовью своих подданных, но иза привлекал к себе сердца всех соседей. Все они наперебой старались добиться его расположения, каждый старался жить с ним в полном согласии, и все только потому, что у этого царя были три дочери на выданье и всем трем придавала еще больше очарования их собственная прелесть, нежели владения их отца. Двух старших можно было бы назвать самыми красивыми девушками в мире, если бы у них не было младшей сестры, которая сильно портила им дело. Это был единственный их недостаток, но недостаток, правду сказать, огромный, ибо Психея (так звалась их младшая сестра) отличалась всей той прелестью, какую только можно себе вообразить, равно как и тою, которую человек вообразить бессилен. Пытаясь описать ее должным образом, я не стану прибегать ни к сравнениям с небесными светилами, ибо она затмевала их всех, ни к сравнениям с лилиями, розами, слоновой костью или кораллами. Одним словом, она была так хороша, что самый лучший из поэтов вряд ли в силах измыслить нечто подобное.
Неудивительно поэтому, что властительница Киферы[10] возревновала к ней. Богиня опасалась — и не без причины, — как бы ей не пришлось лишиться звания царицы красоты и как бы Психея не захватила ее престол, ибо люди, обожающие все новое, уже готовы были склонить колени перед сей новой Венерой. Киферея уже видела себя изгнанной отовсюду, кроме своих островов, да и на этих блаженных островах, составлявших немалую часть ее владений, амуры, их древние обитатели, толпами покидали свою повелительницу, переходя на службу к ее сопернице. Храмы, некогда переполненные ее почитателями, поросли травою: приношения стали редкими, молящиеся исчезли, паломники больше не являлись туда, чтобы почтить богиню. Дело дошло до того, что Венера пожаловалась сыну, обратив его внимание на то, что такая непочтительность может распространиться и на него.
И говорит, поцеловав его:
Мой сын, дочь смертного в безумном самомненье
Мое оспаривает торжество,
Меня лишает поклоненья.
Быть может, это дерзновенье
Дойдет и до того, что посягнет она
На мой небесный трон, где я царить должна.
И ныне опостылел мне Пафос,[11]
Ведь я оставлена всей свитою моею,
Какой-то вихрь к сопернице унес
Амуров, обольщенных ею.
Венец мой хочет взять Психея,
Ну, что же, пусть берет: и без того сейчас
Она, мой сын, царит и правит вместо нас.
Вот, обойдясь без помощи твоей,
К ней явится герой, могучий и прекрасный,
И самый доблестный из всех людей,
Тебе, Амуру, не подвластный.
От их любви, живой и страстной,
Родится заново всесильный Купидон,
Которым будешь ты, о сын мой, превзойден.
Поберегись же: надо сделать так,
Чтоб, несмотря на все родни ее старанья,
Увел ее уродина, чужак,
Чтоб ведать ей одни скитанья,
Побои, брань и нареканья,
Чтоб тщетно плакала и мучилась она,
В падении своем нам больше не страшна.
Такие преувеличения, в которые впала отчаявшаяся богиня, характерны для женской натуры и женского ума: среди женщин трудно найти такую, которая признала бы, что соперница превосходит ее красотой. Замечу мимоходом, что для представительницы прекрасного пола нет более тяжкого оскорбления, чем когда другая затмевает ее на людях. За такие вещи обычно мстят, как за убийство или предательство.
Но вернемся к Венере. Сын обещал ей отомстить за нее. Успокоенная этими уверениями, она вернулась к себе на Киферу как победительница. Она не умчалась по воздуху в своей колеснице с голубями, а села в перламутровую раковину, запряженную двумя дельфинами. Весь двор Нептуна сопровождал ее. Но это уже сюжет для поэзии: не подобает описывать прозой кортеж морских божеств, да я и не думаю, что вид, в котором предстала тогда богиня, можно передать обычным будничным языком.
И потому теперь в стихах рассказ пойдет,
Как, дивная, она пленила царство вод,
К Киферской гавани плывя по глади синей.
Тритоны угодить стараются богине.
Один вокруг нее резвится, а другой
Кораллы ей несет из глубины морской.
Тот зеркала хрусталь Венере подставляет,
А этот от лучей палящих защищает,
Возница Палемон — знаток морских дорог,
И Главк[12] во славу ей трубит в свой звонкий рог.
Фетида громче петь сиренам повелела,
Боятся ветры дуть стремительно и смело.
Один Зефир шалит, забывши всякий страх,
Играет томно он в Венериных кудрях,
Покров с нее сорвать старается порою.
Волна ревнивая стремится за волною,
Чтоб лаской губ своих, что влажны и чисты,
Коснуться нежных ног богини красоты.
— Это, наверно, было прекрасно! — вскричал Геласт. — Но я предпочел бы увидеть богиню в рощице и одетой так же, как в день, когда она предстала перед пастушком со своей тяжбой.
Друзья с улыбкой выслушали Геласта. Затем Полифил продолжил свой рассказ.
Не провела Венера и месяца на Кифере, как ей стало известно, что сестры ее соперницы повыходили замуж, а их мужья, которые были соседними царями, обходятся с ними весьма нежно и всячески выказывают им свою привязанность; словом, сестры Психеи имеют все основания считать себя счастливыми. Что же касается их младшей сестры, то у нее, которая прежде была окружена несметной толпой поклонников, теперь не осталось ни одного воздыхателя: они исчезли все до одного как по мановению волшебного жезла. Неизвестно, произошло ли это по воле богов, или же в этом и состояла месть Купидона. Психею по-прежнему почитали, уважали, если угодно — восхищались ею, но во всем этом не было того, что мы называем любовью. А между тем любовь — это поистине пробный камень, по которому мы обычно судим о чарах представительниц прекрасного пола.
Отсутствие поклонников у особы, обладающей такими достоинствами, какими обладала Психея, было сочтено чудом и вызвало у народов Греции страх — не приключилось ли с ней чего-то поистине ужасного. В самом деле, тут было чему подивиться. Царство Купидона, как и царство Вод, с незапамятных времен подвержено переменам, но ничего подобного никогда еще не случалось, по крайней мере в тех краях, где жила Психея. Если бы она была только прекрасна, ее одиночество не показалось бы таким удивительным; но, как я уже сказал, она отличалась не одной лишь красотой — ее нельзя было упрекнуть в отсутствии хотя бы одного из тех совершенств, какие необходимы женщине, чтобы вселять любовь. Ее находили тысячу раз достойной любви и не видели около нее ни одного влюбленного.
Дав людям вдоволь натолковаться об этом чуде, Венера объявила, что виновница его — она сама; что таким путем, с помощью сына, она осуществила свою месть; что родители Психеи должны приготовиться к новым бедам, ибо ее ненависть к Психее будет длиться до конца жизни царевны или по меньшей мере до тех пор, пока не увянет ее красота; что тщетно будут они склоняться у алтарей богини и совершать жертвоприношения: единственная жертва, способная ее умилостивить, — это сама Психея.
Однако приносить Венере такую жертву никто не собирался; более того, нашлись люди, которые стали нашептывать красавице, что возбудить ревность Венеры — немалая честь и что женщина, сумевшая вызвать зависть у богини, особенно у такой богини, как Венера, не может быть названа очень уж несчастной.
Психее было бы приятнее выслушать такие любезности из уст влюбленного. Хотя гордость и запрещала ей выказывать свое огорчение, она то и дело тайком плакала. «Что сделала я сыну Венеры? — говорила она себе. — И что сделали ему мои сестры, что они так счастливы? У них сколько угодно поклонников. А я, которая воображала себя самой желанной, теперь утратила их всех до одного! На что мне тогда моя красота? Боги, давшие мне ее, не так уже щедро одарили меня, как полагают некоторые. Я готова вернуть им их дар, лишь бы они оставили мне хоть одного поклонника. Нет такой невзрачной девушки, у которой бы его не было; только одна Психея не может никого осчастливить — видно, она настолько жалка, что не в силах удержать за собой сердца тех, кого послал ей случай. Как мне показаться на людях после такого позора? Беги, Психея! Скройся в какой-нибудь пустыне: раз боги не создали тебя для любви, значит, они не хотят, чтобы люди видели тебя!»
