Чарльз Диккенс - Лавка древностей. Том 1
XXII
Въ продолженіе двухъ льготныхъ дней, предоставленныхъ Киту на обмундированіе, въ квартирѣ вдовы Небльзъ дымъ стоялъ коромысломъ, точно она снаряжала сына для экспедиціи во внутреннюю Африку или для путешествія вокругъ свѣта. Маленькій сундучокъ, въ которомъ, наконецъ, торжественно были уложены три рубашки и столько же носковъ и носовыхъ платковъ, поминутно то отворялся, то запирался, и этотъ незатѣйливый гардеробъ Кита казался въ глазахъ удивленнаго Яши чудомъ роскоши. Наконецъ сундучокъ былъ запертъ въ послѣдній разъ; Китъ снесъ его извозчику, чтобы тотъ доставилъ его въ Финчли, и сказалъ, что явится за нимъ въ слѣдующій день. Теперь оставалось еще два вопроса для разрѣшенія: во-первыхъ, дойдетъ ли сундучокъ въ цѣлости и сохранности, — мало ли что можетъ случиться: или извозчикъ обронитъ его по дорогѣ, или чего добраго, припрячетъ сундучокъ, а скажетъ, что потерялъ; во-вторыхъ, какъ справиться ей, вдовѣ, съ своими дѣлами въ отсутствіи сына?
— Не думаю, чтобы его украли по дороги; боюсь, какъ бы самъ извозчикъ не соблазнился имъ, говорила вдова, встревоженная этой мыслью.
— И это можетъ быть, подхватилъ Китъ, насупивъ брови. — И съ чего это пришло намъ въ голову довѣритъ вещи незнакомому человѣку? мнѣ надо было самому свезти ихъ.
— Теперь ужъ поздно, не вернешь; что глупо, то глупо; не слѣдуетъ вводить людей въ соблазнъ.
«- Хорошо-жъ, думаетъ про себя Китъ;- впередъ ничего не буду поручать извозчикамъ, развѣ пустой сундукъ».
Онъ успокоился на этомъ человѣколюбивомъ рѣшеніи и обратилъ мысли къ другому, не менѣе важному во просу.
— Не тужи, мама, я буду часто писать, а когда меня за чѣмъ нибудь пошлютъ въ городъ, непремѣнно постараюсь забѣжать къ тебѣ хоть на минуту. Мѣсяца черезъ три отпрошусь на цѣлый день домой. Тогда мы по ведемъ Яшу въ театръ и въ погребокъ, научимъ его ѣсть устрицы.
— Можетъ быть и не грѣшно ходить въ театръ, да какъ-то боязно, замѣтила мать.
— Я знаю, кто вамъ вбиваетъ въ голову всѣ эти пустяки! воскликнулъ Китъ, опечаленный ея словами:- Значитъ, вы опять ходили въ молельню «Little Bethel». — Слушайте, мама, что я вамъ скажу. Я васъ умоляю, не ходите туда. Это такъ меня огорчаетъ, что, ей-Богу, если только я увижу, что моя веселая, добрая мама становится хмурой, недовольной, если вы и дѣтишкамъ будете внушать, что смѣяться — грѣхъ и что они — дьявольское исчадіе — вѣдь это все равно, что ругать моего покойнаго отца — я пойду въ солдаты и подставлю лобъ подъ первое пушечное ядро.
— Господь съ тобою, Китъ, для чего ты говоришь такія страсти.
— Право, мама, я не шучу. Если ты не хочешь, чтобы я былъ самый несчастный человѣкъ въ свѣтѣ, не снимай банта съ своей шляпки, какъ ты собиралась сдѣлать на прошлой недѣлѣ. Неужели же ты, въ самомъ дѣлѣ, думаешь, что намъ грѣшно быть веселыми, — насколько это возможно при нашей бѣдности. Съ какой радости я буду лицемѣрить, напускать на себя важность, ходить медленно, степенно, говорить шопотомъ, въ носъ, раболѣпствовать передъ всѣми? Развѣ этого требуетъ моя природа? А вотъ послушай, какъ я смѣюсь! ха, ха, ха! Вотъ это мнѣ здорово, какъ здорово много ходить. Человѣкъ долженъ смѣяться, все равно какъ баранъ долженъ блеять, свинья хрюкать, лошадь ржать, птичка пѣть! Ха, ха, ха! Что, правду я говорю, мама?
Смѣхъ его былъ до того заразительный, что и мать не выдержала: вытянутое лицо ея освѣтилось улыбкой и она отъ души разсмѣялась.
— Вотъ видите, я вамъ говорилъ, что гораздо естественнѣе смѣяться, чѣмъ хмуриться, урезонивалъ ее Китъ, продолжая хохотать.
Хохотомъ своимъ они разбудили спавшаго малютку. Когда мать взяла его на руки; онъ — вѣроятно, почуявъ въ воздухѣ нѣчто веселое и пріятное — сталъ подпрыгивать и тоже громко разсмѣялся. Китъ былъ въ восторгѣ, что его доводы такъ блистательно подтверждались. Онъ уже не могъ совладать съ собой и покатился со-смѣха, держась за бока. Наконецъ, онъ успокоился, отеръ глаза, прочелъ молитву и они весело поужинали, чѣмъ Богъ послалъ.
На другой день, рано утромъ, Китъ простился съ семьей и пошелъ пѣшкомъ въ Финчли. Долго они обнимались, цѣловались; много слезъ было пролито при прощаніи. Иной богатый юноша, неспособный выжать и слезинки изъ глазъ при разлукѣ съ родными, пожалуй, не повѣритъ такой чувствительности. Впрочемъ, стоитъ ли объ этомъ говорить!
Если читателю интересно знать, въ какомъ костюмѣ Китъ отправился на новое мѣсто, я могу въ нѣсколькихъ словахъ удовлетворитъ его любопытство. На немъ былъ сюртукъ цвѣта толченаго перца съ солью, палевый жилетъ и темно-сѣрыя панталоны; новые сапоги блестѣли какъ зеркало; на головѣ красовалась такая же новая и не менѣе блестящая шляпа, до такой степени твердая, что она могла бы служить вмѣсто барабана. Китъ такъ гордился своимъ костюмомъ, что если бы онъ принадлежалъ къ конгрегаціи «Little Bethel», этого одного достаточно было бы, чтобы его навсегда отлучили отъ церкви. Его удивляло и даже оскорбляло, что прохожіе не обращали на него должнаго вниманія: онъ объяснялъ это равнодушіе тѣмъ, что люди, принужденные рано подниматься съ постели, долго еще не могутъ отряхнуться отъ сонливости.
Онъ совершилъ свое путешествіе безъ особенныхъ приключеній, если не считать таковымъ встрѣчи его съ мальчикомъ, у котораго шляпа была совсѣмъ безъ полей, точь-въ-точь, какъ его старая. Китъ такъ расчувствовался, увидѣвъ этого бѣднаго мальчика, что подѣлился съ нимъ послѣдними деньгами, остававшимися у него въ карманѣ. Къ чести всего рода человѣческаго будь сказано, онъ нашелъ сундучокъ на мѣстѣ, и, распросивъ у жены этого необыкновенно честнаго извозчика, гдѣ находится дача м-ра Гарландъ, взвалилъ сундучокъ на спину и пошелъ по указанному направленію.
Это была прелестная маленькая дачка, подъ соломенной крышей, съ флюгерами, шпицами и всякими украшеніями. Въ нѣкоторыхъ окнахъ пестрѣли крошечныя разноцвѣтныя стекла. За домомъ — маленькая конюшня, какъ разъ для пони, а надъ конюшней маленькая комнатка, какъ разъ для Кита. Бѣленькія занавѣски развѣвались въ открытыхъ окнахъ; въ клѣткахъ, блестѣвшихъ, точно золото, пѣли птички; и весь подъѣздъ и дорожка, которая къ нему вела, были уставлены растеніями; садъ былъ полонъ красивыхъ благоухающихъ цвѣтовъ. Казалось, какъ внутри дома, такъ и вокругъ него, порядокъ и чистота доведены до совершенства. Въ саду не было видно ни одной сорной травки, и судя потому, что вмѣстѣ съ инструментами на дорожкѣ лежали и перчатки, старикъ Гарландъ самъ недавно работалъ въ саду.
Точно очарованный стоялъ Китъ передъ этой прелестной картиной: долго онъ не могъ придти въ себя, но наконецъ рѣшился позвонить. На его звонокъ никто не вышелъ. Онъ позвонилъ еще и еще разъ, потомъ уже звонилъ безъ счета, а дверь все не отворялась. Онъ сѣлъ на сундучокъ и замечтался: вспомнилъ о замкѣ великановъ, о принцессахъ, привязанныхъ за волосы къ стѣнѣ, о драконѣ, вылетающемъ изъ-подъ воротъ, и тому подобныхъ сказкахъ, составляющихъ духовную пищу мальчиковъ его среды, — какъ вдругъ, совершенно неожиданно, дверь тихонько отворилась, и на порогѣ появилась маленькая, прехорошенькая служанка. Она была очень мило и чисто одѣта, не только скромная, но даже степенная съ виду.
— Не васъ ли, сударь, зовутъ Христофоромъ? спросила она.
Китъ вскочилъ съ сундучка, поклонился и сказалъ, что онъ и есть Христофорь.
— Вы, должно быть, давно уже звоните? продолжала дѣвушка:- здѣсь не было ни души: мы всѣ ловили пони и не могли слышать звонка.
Китъ не понялъ, что она хотѣла сказать, но такъ какъ ему неловко было, стоя у порога, забрасывать вопросами незнакомую дѣвушку, онъ снова взвалилъ сундучокъ себѣ на плечи и послѣдовалъ за нею въ коридоръ, оттуда черезъ противоположную дверь во дворъ, гдѣ и встрѣтилъ м-ра Гарланда, который торжественно велъ подъ уздцы своенравную лошадку. Въ это утро, какъ потомъ разсказывали Киту, пони битыхъ два часа бѣгалъ въ своей загородкѣ и не давался никому въ руки, словно поддразнивая всѣхъ.
Старичокъ принялъ его очень ласково; о старушкѣ и говорить нечего. Она стала еще больше благоволить къ нему, когда замѣтила, съ какимъ усердіемъ онъ обтиралъ ноги о половикъ, — такъ усердно, что у него пятки горѣли, прибавимъ мы. Его тотчасъ же повели въ комнаты и начали осматривать во всѣхъ подробностяхъ его костюмъ. И платьемъ, и вообще всѣмъ внѣшнимъ видомъ Кита остались очень довольны. Потомъ ему показали конюшню и его комнатку, которой онъ уже издали любовался; лошадка обошлась съ нимъ очень дружелюбно, а комнатка наверху оказалась очень чистенькой и удобной. Оттуда хозяинъ прошелъ съ нимъ въ садъ и сказалъ ему, что будетъ учить его садовымъ работамъ и всему, что отъ него требуется, и что, съ своей стороны, сдѣлаетъ все, что отъ него зависитъ, чтобы упрочить его счастье и благосостояніе, если Китъ постарается заслужить его расположеніе. Китъ поминутно кланялся и благодарилъ, — надо полагать, что шляпа его значительно пострадала въ это утро. По окончаніи всѣхъ этихъ церемоній, Китомъ завладѣла старушка-барыня. Она подозвала къ себѣ Барбару — такъ звали маленькую служанку — и велѣла напоить и накормить Кита: ужъ вѣрно, молъ, онъ проголодался съ дороги. Китъ спустился вслѣдъ за Барбарой внизъ, въ кухоньку, такую чистенькую и хорошенькую, какой онъ еще и въ жизни не видывалъ, развѣ только подъ окномъ, въ игрушечной лавкѣ. Все въ ней блестѣло, все было въ удивительномъ порядкѣ. Въ этой-то волшебной кухонькѣ Китъ сѣлъ за столъ, чистый, бѣлый, какъ скатерть. Барбара поставила передъ нимъ мясо, хлѣбъ, пиво и т. п. На этотъ разъ онъ очень ловко справляется съ ножомъ и вилкой, потому что противъ него сидитъ эта незнакомая дѣвушка и все смотритъ, вѣрнѣе, наблюдаетъ за нимъ.
