Томас Вулф - Портрет Баскома Хока
— Аррр, — прорычал тот угрюмо. — Это что у нас тут? Может, детская, черт бы ее взял?
— Вот так, — сказал бродяга. — Ты меня слышал?
— Аррр, к чертям, — пробормотал маленький, постепенно остывая, — Не буду я качать люльку для всякой мрази.
— Слышал ты, что я сказал, или нет? — повторил тот, которого звали Бык, тяжелым, угрожающим голосом.
— Слышал, да, — пробормотал маленький совсем тихо.
— Ну вот, от тебя я больше никаких пакостей слышать не желаю. Я сказал, что малыш останется со мной. Значит, он останется.
Маленький что-то пробормотал невнятно, но сказать ничего не сказал. Бык еще с минуту смотрел на него тяжелым, хмурым взглядом, потом отвернулся, пошел и сел на дрезину, подогнанную к стене склада на запасном пути.
— Поди сюда, малыш, — сказал он сердито и полез в карман в поисках сигареты. Мальчик подошел к дрезине. — Покурить есть? — спросил мужчина, все еще роясь в кармане. Мальчик достал пачку сигарет и протянул ее мужчине. Бык взял сигарету из пачки, зажег одним движением — между своим грубым испитым лицом и здоровенной лапой, потом тем же свободным и властным жестом опустил пачку себе в карман. — Спасибо, — сказал он, когда едкий дым роскошными кольцами пошел из ноздрей. — Садись, малыш.
Мальчик сел на дрезину с ним рядом. Пока Бык курил, двое из компании переглянулись с хитрыми улыбками, потом молодой в грязных брюках быстро сам себе покачал головой и, беззубо усмехнувшись тонкими проваленными губами, прошамкал насмешливо:
— О гошподи!
Бык не откликнулся, он сидел и курил, немножко наклонившись вперед, крепкий как скала.
Между тем почти совсем стемнело; еще теплились слабые остатки вечернего света, но в безоблачном небе уже стали вспыхивать и разгораться большие звезды. Где-то в лесу шумела вода. Вдали то ли слышалось, то ли угадывалась слабое дрожание рельсов. Мальчик сидел тихо, слушал и молчал.
Солнце и дождь
Когда он проснулся, его душило немое волнение. Зимний день был пасмурный, в воздухе чувствовался снег, и что-то должно было случиться. Это ощущение часто овладевало им в провинциальной Франции — странное смешанное ощущение тоски и бездомности, внутренней пустоты и недоумения — зачем он здесь оказался? — и одновременно прилив радости, надежды, предвкушения, причем он понятия не имел, на что надеется и что предвкушает.
После обеда он пошел на станцию и сел в поезд на Орлеан. Где Орлеан находится, он не знал. Поезд был смешанный — товарные вагоны, кресла, отдельные купе. Он взял билет третьего класса и вошел в купе, и тут прозвучал пронзительный свисток, и поезд выкатился из Шартра в деревню, без звонка или иных сигналов, как водится у маленьких французских поездов, и это, как всегда, наполнило его тревогой.
На поля была накинута легкая снежная маска, воздух был дымный — казалось, вся земля исходит дымом и паром, и из окна была видна мокрая земля и полосатые участки вспаханных полей, да изредка ферма, хозяйский дом и службы. На Америку вовсе не похоже: земля на вид жирная и ухоженная, даже дымные зимние леса выглядят ухоженными. Временами вдали вырастала полоска высоких тополей, это означало, что там есть река или озеро.
В купе сидели трое; старик крестьянин с женой и дочерью. У старика были растрепанные усы, обветренное морщинистое лицо и маленькие воспаленные глаза. Руки его казались тяжелыми и крепкими, как камень, он, стиснув, держал их на коленях. Лицо его жены было гладкое, коричневое, сеть тонких морщинок окружала глаза, все лицо напоминало старинную бронзовую вазу. У дочери лицо было мрачное, хмурое, она сидела у окна, подальше от родителей, словно стыдясь их. Когда они с ней заговаривали, отвечала, не глядя на них, каким-то яростным голосом.
Крестьянин заговорил с ним приветливо, как только он вошел в купе. Он ответил улыбкой на его улыбку, хотя не понял ни слова, и старик, решив, что он все понял, продолжал говорить.
Старик извлек из кармана пачку крепчайшего дешевого табака, каким французское правительство снабжает своих бедняков за несколько центов, и приготовился набивать трубку. Молодой человек достал пачку американских сигарет и предложил ему:
— Закурите?
— А как же, — сказал старик.
Он неловко вытащил сигарету из пачки, подержал большими заскорузлыми пальцами, потом поднес ее к огоньку, который предложил ему молодой человек, и затянулся, с непривычки нескладно. Потом стал с любопытством разглядывать пачку, крутя ее в руках, чтобы прочесть название фирмы. Повернулся к жене, которая следила за каждым его движением в этой несложной процедуре внимательными блестящими глазами зверька, и затеял с ней быстрый, взволнованный разговор.
— Американские, так-то.
— Вкусные?
— А как же, первый сорт.
— Дай посмотреть. Как их зовут?
Оба уставились на надпись.
— Как вы это называете? — спросил крестьянин.
— «Лаки страйк», — ответил молодой человек.
— Лаки? — На лицах сомнение. — А как это по-французски?
— Je ne sais pas[22],— ответил он.
— Вы куда едете? — спросил крестьянин, и его воспаленные глаза воззрились на юношу, прикованные ненасытным любопытством.
— В Орлеан.
— Как? — старик словно был озадачен.
— Орлеан.
— Не понимаю, — сказал старик.
— Орлеан! Орлеан! — яростно крикнула девушка. — Мсье говорит, что едет в Орлеан.
— А-а! — воскликнул старик, точно его внезапно озарило. — Орлеан.
Юноше казалось, что он произнес это слово точно так же, как старик, но он повторил: — Да, в Орлеан.
— Он едет в Орлеан, — сказал старик, поворачиваясь к жене.
— А-а! — вскричала она лукаво, словно тоже пережила озарение, после чего оба умолкли и уставились на юношу любопытными глазами.
— Вы сами-то из какого района? — вскоре спросил старик, сбитый с толку, не сводя с него воспаленных глаз.
— Как это, я не понимаю.
— Мсье не француз! — заорала дочь, выведенная из себя их бестолковостью. — Он иностранец, неужели непонятно?
— А-а! — вскричал крестьянин, словно перестав удивляться. Потом повернулся к жене и сказал, как отрезал: — Он не француз. Он иностранец.
— А-а!
И четыре маленьких круглых глаза обратились на него с пристальным, звериным вниманием.
— Вы из какой страны? — спросил крестьянин. — Вы кто?
— Американец.
— А-а, американец… Он американец, — сказал он жене.
— А-а.
Девушка раздраженно дернулась и продолжала хмуро смотреть в окно.
Тогда старик стал с приветливым любопытством животного разглядывать своего спутника с ног до головы. Осмотрел его ботинки, костюм, пальто и наконец поднял взгляд к сетке над его головой, где лежал его чемодан. Он подтолкнул жену под локоть и указал на чемодан.
— Материал неплохой, — сказал он вполголоса. — Настоящая кожа.
— Да, очень хороший.
И оба некоторое время смотрели на чемодан, потом снова обратили любопытный взгляд на молодого человека. Тот опять предложил старику сигарету, и старик взял и поблагодарил его.
— Это прекрасно, вот это, — сказал он, указывая на сигарету. — А стоит дорого?
— Шесть франков.
— A-а… это очень дорого. — И поглядел на сигарету более почтительно.
— Зачем вы едете в Орлеан? — спросил он. — Вы там кого-нибудь знаете?
— Нет, просто хочу посмотреть город.
— Как? — тупо спросил старик. — У вас там дела?
— Нет, хочу просто посетить… посмотреть город.
— Мсье говорит, что хочет посмотреть город, — яростно вмешалась дочь Ты совсем ничего не понимаешь?
— Я не понимаю, что он говорит, — возразил старик. — Он не говорит по-французски.
— Очень даже хорошо говорит, — сердито произнесла она. — Я его прекрасно понимаю. Это ты бестолковый. Вот и все.
Крестьянин некоторое время молчал, затягиваясь сигаретой и дружески поглядывая на молодого человека.
— Америка очень большая, да? — спросил он наконец, широко разведя руки.
— Да, очень большая. Гораздо больше, чем Франция.
— Как? — опять спросил крестьянин озадаченно и терпеливо. — Я не понимаю.
— Он говорит, Америка гораздо больше, чем Франция! — крикнула девушка измученным тоном. — Я все понимаю, что он говорит.
Несколько минут длилось неловкое молчание, никто не раскрывал рта. Отец курил свою сигарету, раза три порывался, видимо, заговорить, но растерянно продолжал молчать. Дождь за окнами поливал теперь поля длинными косыми струями, а дальше в сером тревожном небе, где полагалось быть солнцу, светилось белое пятно, словно старалось прорваться наружу. Заметив это, крестьянин улыбнулся и, доверительно пригнувшись к молодому человеку, постучал его по колену крупным заскорузлым пальцем, потом указал на солнце и проговорил медленно и внятно, как учат ребенка:
