Гилберт Честертон - Жив-человек
– Да, – с необычайной серьезностью проговорил Гулд, – я не верю, что быть во всех отношениях безупречно хорошим значит достигнуть счастья.
– Прекрасно, – спокойно заметил Майкл, – но не ответите ли вы мне еще на один вопрос? Кто из нас пробовал это хоть раз?
Наступило молчание, такое глубокое, как молчание длинной геологической эпохи, ожидающей нарождения невиданного доселе типа; и действительно, среди гробового молчания вдруг поднялась массивная фигура доктора Уорнера, совершенно забытого всеми присутствующими.
– Джентльмены! – громко произнес доктор Уорнер. – В течение двух суток вы занимали меня беспочвенной и несуразной болтовней, но теперь, кажется, уже темно, а я приглашен в город на званый обед. Во всех бесчисленных цветах пустословия, которые так обильно сыпались с обеих сторон, я не мог уловить ни одного, хотя бы самого ничтожного указания на то, почему вы дозволяете сумасшедшему безнаказанно стрелять в меня в вашем саду.
Он надел свой цилиндр и с видом оскорбленного достоинства вышел. Ему вдогонку донесся почти плачущий возглас Пима:
– Но ведь, строго говоря, пуля пролетела в нескольких футах от вас!
Снова наступило молчание, и Мун внезапно сказал:
– Мы сидели рядом с привидением. Доктор Герберт Уорнер давно уже умер.
Глава V
КАК ВЕЛИКИЙ ВЕТЕР ПОМЧАЛСЯ ПРОЧЬ ИЗ ДОМА «МАЯКА»
Мэри шла посредине, между Розамундой и Дианой. Девушки гуляли по саду – медленно и молчаливо шагали взад и вперед.
Солнце уже село. От дневного света осталось несколько бликов на западе; они были тепло окрашены в молочно-белый цвет, который лучше всего сравнить с цветом свежего сыра. Точно фиолетовый пар локомотива, проносились по этому фону живые полосы перистых светло-лиловых туч. Все остальные предметы тускнели и сливались в сплошную синевато-серую массу, которая, казалось, пропитала насквозь темно-серую фигуру Мэри, словно окутанную садом и небом. Спокойные лучи угасающего дня остановились на ней, как бы подчеркивая ее превосходство; сумерки, спрятавшие под темным покровом более статную фигуру Дианы и более яркую одежду Розамунды, пощадили ее одну – богиню этого сада.
Когда наконец они внезапно заговорили, стало ясно, что они продолжают затихший на время разговор.
– Куда везет вас ваш муж? – обычным деловым своим тоном спросила Диана.
– К тетке! – сказала Мэри. – В том-то и дело, что тетка действительно существует, и мы оставили у нее наших детей, когда вернулись из того, другого пансиона. Наше праздничное путешествие длится обычно не больше недели, но иногда мы устраиваем себе два праздника подряд.
– Неужели ваша тетка ничего против этого не имеет? – простодушно спросила Розамунда. – Конечно, это показывает душевную узость, но я знаю немало тетушек, которые, пожалуй, назвали бы такое поведение глупым.
– Глупым! – весело воскликнула Мэри. – О, клянусь моей воскресной шляпкой, и я точно такого же мнения! Но чего вы хотите? Он действительно хороший человек, и пусть лучше будет это, чем змеи или другая чертовщина в этом роде.
– Змеи? – с любопытством переспросила Розамунда.
– Да. Дядя Гарри держал у себя змей и говорил, что они его любят, – с безмятежным спокойствием отвечала Мэри. – Тетя позволяла ему держать их у себя в карманах, но только не в спальне.
– А вы? – начала было Диана, слегка сдвинув свои темные брови.
– О, я делаю то же самое, что делала тетя, – сказала Мэри. – Я участвую во всех его дурачествах, но с нашими детьми не расстаюсь никогда больше, чем на две недели. Он зовет меня «Живчеловек», и вы должны писать это в одно слово, иначе он непременно рассердится.
– Но если мужчины требуют таких странных вещей... – начала опять Диана.
– О, бросьте говорить о мужчинах! – с нетерпением прервала ее Мэри. – Предоставьте это дамам-писательницам! Мужчин не существует. Нет таких людей. В действительности есть только Мужчина, и кто бы он ни был, он никогда не похож на других.
– Так что нет никакой гарантии, – тихо проговорила Диана.
– Право, не знаю, – несколько небрежным тоном отвечала Мэри. – О мужчинах есть только две несомненные истины. Первая та, что в иные курьезные мгновения своей жизни они вдруг обретают способность нежно заботиться о нас, и вторая та, что они никогда не бывают способны заботиться о самих себе.
– Надвигается буря, – сказала вдруг Розамунда. – Взгляните на верхушки деревьев! Как быстро несутся по небу тучи!
– Я знаю, о чем вы думаете, – сказала Мэри, – но не будьте такими глупыми. Не слушайте того, что толкуют вам дамы-писательницы. Вы идете по верной дороге. Да, ваш милый Майкл нередко будет грязноват. Ваш Артур Инглвуд – хуже, он на всю жизнь останется чистеньким. Но для чего же созданы все эти деревья и тучи, глупые вы, глупые котята?
– Тучи и деревья охвачены бурей! – сказала Розамунда. – Это так возбуждает меня. Майкл тоже, как буря – и пугает, и радует.
– Ну, пугаться вам нечего! – сказала Мэри. – Так или иначе, наши мужчины обладают одним несомненным достоинством: они из тех, кто часто уходит из дому.
Внезапный порыв ветра взметнул и помчал по дорожке умиравшие листья; вдалеке послышался бешеный шорох деревьев.
– Я хочу сказать, – продолжала Мэри, – что они из тех людей, которые глядят по сторонам, для которых мир – любопытен. Чем они увлечены, это не важно: спорами, велосипедами или скитаниями по свету, вроде моего Инносента. Важно то, что они смотрят из своего окошка на окружающий мир и пытаются его понять. Таких людей вам и надо любить. Но берегитесь человека, глядящего с улицы в окно и старающегося понять вас. Когда бедняге Адаму пришлось уйти из рая и заняться садоводством (Артур будет заниматься садоводством), туда на его место прокрался гадкий, отвратительный змей.
– Вы согласны с вашей теткой? – сказала Розамунда, улыбаясь. – Змеям не место в спальне.
– О нет, я не во всем согласна с моей теткой, – не задумываясь, ответила Мэри. – Но мне кажется, она была права, позволяя дяде Гарри собирать коллекцию драконов и грифов, так как этим можно было удержать его подальше от дома.
Почти в ту же минуту в темном доме вспыхнули огни, и две стеклянные двери веранды стали златоковаными вратами. Златокованые врата распахнулись, и огромный Смит, столько часов просидевший на месте, точно неуклюжая статуя, вылетел из дому и, кувырком скача по лужайке, кричал: «Оправдан, оправдан!» С тем же возгласом выбежал из дому Майкл. Он подбежал к Розамунде и закружился с ней в бешеном вихре, который, очевидно, должен был изображать вальс. Но присутствующие уже так хорошо знали Инносента и Майкла, что приняли их выходки как должное. Гораздо поразительнее было то обстоятельство, что Артур Инглвуд направился прямо к Диане и поцеловал ее так, точно поздравлял свою сестру с днем рождения. Даже доктор Пим, хотя и воздержался от танцев, смотрел на эту сцену с явным благоволением. По правде говоря, нелепая развязка процесса поразила его меньше, чем других; почти наверняка он был уверен, что эти безответственные трибуналы и сумасбродные прения представляют собою остаток средневековых предрассудков Старого Света.
Покуда буря, точно трубным гласом, разрывала небесную твердь, окна в доме одно за другим озарялись огнями; и когда собравшиеся, изнемогая от смеха и от жестокого ветра, двинулись ощупью к дому, они глянули вверх и увидели огромного, обезьяноподобного Инносента Смита. Он высунулся из окна своей мансарды и кричал что есть силы, опять и опять:
– Это – Маяк, это Дом Маяка!
В руке у него было большое полено, выхваченное из топившейся печки, он махал им у себя над головой; река алого пламени и пурпурного дыма бурно неслась по многошумному ветру.
Из трех графств можно было увидеть его, так отчетливо была освещена его фигура, но когда ветер стих и все после весело проведенного вечера кинулись искать Инносента и Мэри, поиски не привели ни к чему.
[i]
Па-де-катр (фр. )
[ii]
Победившее дело (любезно) богине (лат.).
[iii]
Сольное па (фр.).
[iv]
Если какой-нибудь медик упадет в саду... (лат.)
[v]
Или во славу Божью, или за честь моего короля,
В отчаянии, с открытой грудью, на краю моей земли (фр.)
[vi]
Помни о смерти (лат.).
[vii]
Молчание народа – глас Божий (лат.).
[viii]
Черт побери (фр.).
[ix]
Вторым браком (фр.).
[x]
Навязчивая идея (фр.).
[1]
«Остров сокровищ» (1883) – роман Р. Л. Стивенсона (1850–1894), автору которого Честертон посвятил критический очерк «Роберт Луис Стивенсон» (1929) и несколько эссе.
