Генрих Манн - Минерва
Он увидел, как она испугалась, и его бросило в жар от желания заключить ее в объятия.
— Простите, — беззвучно сказал он, — это были только злые слова. Я буду любить вас во всем вашем одиночестве. Забудьте боль, которую я только что причинил вам. Мы будем очень любить друг друга и не будем мучить один другого.
— Будем надеяться, — ответила она.
— Мы достаточно боролись друг с другом прежде.
— Это, по крайней мере, верно. Я жажду покоя. Вы оставите меня на даче несколько времени одну. Я возьму с собой только Нино.
— Вы напишете мне, когда мне приехать?
— Не знаю… Фрау Беттина!
— Герцогиня?
— Я скоро напишу вам и попрошу вас навестить меня. Вы приедете?
— Да.
Клелия молча ломала руки. «Она слишком глупа!»
— Джина, — сказала герцогиня, — вам надо было привести в порядок дела у себя на родине. Когда вы уезжаете?
— Я уехала бы сейчас, но Нино не хочет.
— Ты не хочешь?
Он посмотрел ей в глаза.
— Нет.
— Тогда поезжай на дачу со мной, пока твоей матери не будет здесь. Мы будем совершенно одни друг с другом и будем очень счастливы.
На следующий день они уехали. Вечер был уже близок, когда они поднялись на гору к вилле. Нино замолк; он думал: «Я сижу на этих шелковых подушках возле моей Иоллы, я увожу ее в волшебный замок. Он окружен густой чащей. Никто не может проникнуть к нам. Я поклялся себе, что это будет так. Но думал ли я в самом деле, что это будет?»
Холмы с виноградниками и поля с масличными деревьями медленно поднимались вверх. Дорога вилась по ним между серыми стенами, на которых цвели узкие ряды бледно-красных роз. «Они стоят так тихо, прямо и благоговейно, — подумал мальчик, — как розы на старых картинах, стоящие на страже перед Мадонной».
Вдали, высоко в воздухе, среди волнующихся верхушек деревьев выступила лестница — несколько узких ступенек; под ними снова смыкались деревья.
— Там мы поднимемся наверх, — сказала герцогиня.
— Там мы поднимемся наверх, — повторил он, не понимая этого, не веря в это. Лестница вдали, высоко в воздухе, манящая среди вьющейся зелени и исчезающая, кто знает куда, вероятно, в мир сказки, — по ней он поднимется с Иоллой… Этого блаженства нельзя было вынести. Он вздохнул.
— Я хотел бы, чтобы мы никогда не приезжали, — тихо сказал он.
Она засмеялась.
— Ну, что ж. Как свежо пахнет вся эта листва. Здесь солнце мягкое и благостное. Ты знаешь, от каналов очень несло гнилью.
Она вспомнила, как безрадостно скользила в узкой тени ее гондола. Медное небо тяготело над безгласными дворцами. «Я хочу отдохнуть», — подумала она. Она вздохнула полной грудью, ее взгляд скользнул по лабиринту виноградных лоз, по широким серебряным волнам маслин, по мирной, солнечной равнине. На холмах лежали тени от облаков. По откосу, озаренные последними лучами или прячась в сумраке, насторожившись, стояли виллы. За ними высилась синевато-черная стена хвойных деревьев. Повсюду среди гирлянд сверкающей или матовой зелени выступали каменные острова. Башни с зубцами, стены, галереи с колоннами, длинные флигеля замков были раздроблены на куски тенью от сплошных масс деревьев или, ослепительно сверкая, вырезывались в дымке дали.
— О, отсюда далеко… до него. Здесь я в безопасности.
От невидимых клумб у их ног, из-за заборов, доносился запах гелиотропа. Лошади фыркали, с их морд слетала пена, легкая и блестящая. Над полем, внизу развевался розовый покров, точно вышитый на бледной ткани масличных листьев.
— Теперь мы, верно, все-таки приехали? — спросил Нино. Они остановились у каких-то ворот. Стена была вся закрыта плющом. Ее осеняли блестящие и тяжелые дубы. Прибежал, размахивая руками и выкрикивая приветствия, какой-то старик. Показалось еще несколько человек.
— Останьтесь здесь все, — приказала герцогиня. — Мы пройдем по лестнице.
Они вышли из экипажа; он описал широкий полукруг и поехал вверх по дороге. Герцогиня все еще говорила со стариком; Нино искал подъема.
— Сюда, молодой барин, — сказала одна из служанок. Она взглянула на него; ее язык красной змейкой высунулся из-за передних верхних зубов.
Подошла герцогиня; они пошли прямо по шедшей наискос лужайке. Перед черной тенью, которой сомкнувшиеся стены лавра покрывали ее задний план, дыбился, сверкая, готовый взлететь крылатый конь. Рядом с тенью мягко блестела трава.
Затем они поднялись в самую середину лиственных стен. Туда вела двойная лестница; обе ее половины та расходились, то сходились в углах и поднимались вверх целым рядом террас. Они то сливались в одну отлогую широкую лестницу: наверху ее в нише из блестящего лавра, на пьедестале, из которого бил источник, возвышался Аполлон и, с лирой у бедра, властно ждал приближавшихся; то перед взбиравшимися был узкий крутой подъем, и в шорохе листьев они слышали тихий смех сатира, высовывавшего из зеленого мрака свои остроконечные уши.
Вдруг Нино откинул назад голову.
— Иолла, вот дом. Он весь открыт и полон роз. Мы в самом деле будем жить там?
— Среди роз — если ты хочешь. Они вьются по колоннам, видишь? Колонны поддерживают лоджию; она утопает среди лавра и роз. Вдоль нее тянется балюстрада, которая возвышается над этой лестницей и окаймляет холм сада. На ней белые бюсты, я назову тебе их все по именам. Это все люди, которыми мы можем гордиться, так как в жизни каждого из них было что-нибудь прекрасное.
Они вышли на светлую площадку; под приветственное журчанье фонтана дошли до дома. Он был низкий, длинный, окна в нем были высокие, блестящие, с остроконечными фронтонами. Ступени крыльца отлого поднимались между группами туй с их светло-лиловыми плодами.
Они пообедали в прохладном зале. Его пять окон были открыты. За ними висела розовая дымка. Вдали ее прорывали черные конусы кипарисов. Их края, один за другим, окрашивались серебром. Наступал вечер.
Ночью Нино проснулся. До его слуха доносилось чирканье сверчков и плеск фонтана. Он смотрел в темноту и думал. Вдруг он ощутил на своем лбу крепкое и мягкое прикосновение.
«Да, она была здесь вчера вечером и поцеловала меня. Я уже спал, но я все-таки почувствовал это. Я чувствую это еще и теперь. Теперь она, конечно, спит, и я думаю о ней, только я один. Ведь в этом большом доме нет никого, кроме нас двоих. Я попробую ясно представить себе, что, кроме Иоллы и меня, никто не может слышать плеска фонтана. Вот стукнуло окно, не ее ли? Как странно! Между мной и ею наверно тянутся длинные, незнакомые коридоры. Я не знаю двери, через которую она вошла. Не знаю, какие деревья заглядывают к ней в комнату. И все-таки, если бы я теперь сказал: „Иолла“, быть может, она услышала бы меня. Так близка она и так неощутима; как будто мы оба духи. Это призрачный замок. Вчерашние слуги теперь наверное опять стоят в кустах в образе мраморных статуй с козлиными ногами»…
Утром, еще с закрытыми глазами, он со сладким испугом вспомнил, где он. Он встал, все еще не раскрывая глаз, ощупью добрался до окна, высунулся далеко из него и открыл разом объятия и глаза. Вокруг все щебетало, блестело и голубело. В водной глади отражались плоды, а в мокрой от росы траве — цветы. Из бассейнов пили птицы вместе с тритонами. Каменные чудовища поддерживали чаши, с которых капала вода. У них были белые плечи; рука, черпавшая воду, и съежившееся мясистое бедро, по которому она текла, были покрыты мхом.
— Посмотри, какой прекрасный плод, — сказал кто-то, тихонько хихикая. Нино посмотрел на знакомое уже ему лицо девушки Она опять высунула кончик языка. У нее были широкие бедра, кудрявые волосы, румяные щеки Положив руку на шпалеры, она разглядывала голые ноги мальчика и его бедра, обрисовывавшиеся под рубашкой. Он свесился над железной решеткой окна; оно было открыто до самого низа.
Ее язык задвигался; вдруг она бросила вверх персик. Он ударился об узкую и неловкую руку Нино и упал в траву.
— Какой ты неловкий, молодой барин!
— Ведь я не просил у тебя персика.
— Но все-таки возьмешь его!
Она опять прицелилась; он поймал. Затем он отошел от окна. Он одевался и думал:
«Иолла еще не встала, еще очень рано. Пойти мне поискать столовую? Нет, лучше я не буду пока ничего узнавать здесь; пусть этот дом останется призрачным замком… Какой пышный этот персик! Почти как волосы Иоллы. Он разбухает у меня в руке, как будто весь наполнен соком».
Он съел его. Затем выглянул в окно; девушки не было. Он спустился по шпалерам вниз и побежал между магнолиями, гранатовыми деревьями и земляничными кустами с мягкими, липкими плодами, туда, где дубы смыкали в беседке свои подстриженные верхушки. Наверху, в воздухе, они ярко блестели, глубокая ночь царила под их крышами, а перед их вратами покачивались дикие розы. Высоко над ними, где-то вдали, возвышалась сверкающая статуя бога. Они перекрещивались, образуя сложные, запутанные лабиринты; Нино заблудился в них, в погоне за далекими целями, которые то исчезали, то открывались взору — за вазой, статуей или мраморным порогом в изумрудной траве, которые манили и обещали: «Здесь самый мягкий дерн, самое ласковое солнце, самая приятная тень».
