Джон Стейнбек - Зима тревоги нашей
– Он хочет попасть на телевидение, – сказала она.
– А что, один мальчишка, ему всего тринадцать лет, выиграл в телевикторину сто тридцать тысяч долларов.
– А потом оказалось, что это все было подстроено, – заметила Эллен.
– А все равно сто тридцать тысяч у него остались.
Итен спросил негромко:
– Моральная сторона дела тебя не беспокоит?
– Чего там, когда столько денег.
– Ты, значит, не считаешь это нечестным?
– Подумаешь, все так делают.
– А ты слыхал о тех, кто предлагает себя на серебряном блюде и не находит охотников? Это значит – ни чести, ни денег.
– Что ж, риск всегда есть. Когда режут пирог, хорошо тому, с чьей стороны он крошится.
– Ах вот как, – сказал Итен. – Чем философствовать, ты бы лучше последил за своими манерами. Как ты сидишь? Сядь прямо!
Мальчик вздрогнул, посмотрел на отца, как бы желая удостовериться, что он не шутит, потом выпрямился с обиженным видом.
– Как у тебя дела в школе?
– Нормально.
– Я не понимаю, что это значит. Хорошо или плохо?
– Ну, хорошо.
– А нельзя ли без «ну»?
– Хорошо.
– Ты собирался писать сочинение на тему о своей любви к Америке. Судя по твоей готовности погубить Америку, ты, видно, передумал.
– Как это – погубить?
– Разве можно любить по-честному, поступая нечестно?
– Да ну, папа, все так делают.
– По-твоему, это меняет суть дела?
– Ничего тут такого нет. А сочинение я уже написал.
– Отлично, дашь мне прочесть.
– Я его уже отправил.
– Но копия у тебя, вероятно, осталась?
– Нет.
– А если оно пропадет?
– Я как-то не подумал. Папа, все мальчики летом едут в лагерь, я тоже хочу.
– Это нам не по карману. И далеко не все мальчики едут.
– Эх, были бы у нас деньги. – Он посмотрел на свои руки, лежавшие на коленях, и облизнул губы.
У Эллен, не отводившей от него взгляда, сузились зрачки.
Итен внимательно наблюдал за сыном.
– Это можно устроить, – сказал он.
– Что, папа?
– Можешь летом поработать в лавке.
– Как так – поработать?
– То есть ты хочешь знать, что тебе придется делать? Носить товар, расставлять его на полках, подметать пол, а может быть, если я увижу, что ты справляешься, – и с покупателями заниматься.
– Но я хочу ехать в лагерь.
– Ты и сто тысяч выиграть хочешь.
– Может, я получу премию за сочинение. Хоть в Вашингтон тогда поеду. Все-таки разнообразие после целого года учебы.
– Аллен! Существуют неизменные правила поведения, чести, вежливости – вообще всякого проявления себя вовне. Пора научить тебя считаться с ними хотя бы на словах. Возьму тебя в лавку, и будешь работать.
Мальчик поднял голову.
– Не имеешь права.
– Что, что такое?
– Закон о детском труде. До шестнадцати лет даже специального разрешения нельзя получить. Что ж, ты хочешь, чтобы я нарушал закон?
– По-твоему, значит, все дети, которые помогают родителям, наполовину рабы, наполовину преступники? – Гнев Итена был неприкрытым и беспощадным, как любовь. Аллен отвел глаза.
– Я этого не хотел сказать, папа.
– Надеюсь, что не хотел. И другой раз не скажешь. Тебе должно быть стыдно перед двадцатью поколениями Хоули и Алленов. Они все были достойными людьми. Когда-нибудь, может, и ты таким будешь.
– Да, папа. Можно, я пойду к себе, папа?
– Ступай.
Аллен медленно побрел к лестнице.
Как только за ним закрылась дверь, Эллен задрыгала ногами в воздухе. Но тут же выпрямилась и чинно, благонравно одернула юбку.
– Я читала речи Генри Клея [24]. Вот умел говорить.
– Еще бы.
– Ты помнишь эти речи?
– Не так уж хорошо, пожалуй. Я ведь их читал давно.
– Мне понравилось.
– Я бы сказал, это все же чтение не для школьниц.
– А мне очень понравилось.
Итен поднялся с кресла, преодолевая тяжесть долгого, утомительного дня.
В кухне он застал Мэри, сердитую и заплаканную.
– Я все слышала, – сказала она. – Ты просто сам не знаешь, что говоришь. Ведь он еще ребенок.
– Вот и хорошо, а то потом поздно будет, голубка моя.
– Пожалуйста, без голубок. Я не позволю тебе тиранить детей.
– Тиранить? О господи!
– Он еще ребенок. Что ты вдруг напал на него?
– Ничего, ему это на пользу.
– Не знаю, о какой пользе ты говоришь. Раздавил мальчика, как козявку.
– Ты не права, родная. Я просто хочу, чтобы он увидел жизнь, как она есть. А то у него складывается ложное представление о ней.
– А кто ты такой, чтобы судить о жизни?
Итен молча пошел к выходу.
– Куда ты?
– Подстригать газон,
– Но ведь ты же устал.
– Я уже отдохнул. – Он через плечо оглянулся на Мэри, стоявшую у двери в гостиную. – Трудно людям понять друг друга, – сказал он и на мгновение улыбнулся ей уже с порога.
Через минуту со двора донесся стрекот косилки, врезающейся в мягкую, густую траву.
Звук приблизился к двери и затих.
– Мэри, – позвал Итен, – Мэри, голубка, я люблю тебя. – И косилка снова застрекотала, энергично выравнивая разросшийся газон.
Глава XII
Марджи Янг-Хант была привлекательная женщина, начитанная, умная, настолько умная, что знала, когда и как маскировать свой ум. Ей не повезло с мужьями: один оказался слаб, второй еще слабее – умер. Романы давались ей не легко. Она их создавала сама, укрепляла шаткие позиции частыми телефонными звонками, письмами, поздравительными открытками, тщательно подстроенными случайными встречами. Она варила бульон больным и помнила все дни рождения. Этим она не давала людям забыть о себе.
Ни одна женщина в городе не заботилась так об отсутствии живота, о чистоте и гладкости кожи, белизне зубов, округлой линии подбородка. Львиную долю ее средств поглощал уход за ногтями и волосами, массаж, кремы и притирания. Женщины говорили: «Она гораздо старше, чем кажется».
Когда, несмотря на кремы, массаж и гимнастику, ее груди потеряли упругость, она заковала их в гибкую броню, и они торчали высоко и задорно, как прежде. Ее грим отнимал все больше времени и труда. Ее волосы обладали тем блеском, отливом и волнистой пышностью, которую обещает телевизионная реклама косметических фирм. Гуляя, обедая, танцуя с очередным кавалером, она была весела, остроумна, опутывала кавалера тонкой, но прочной сетью – и кто бы мог догадаться, как скучно ей в который уже раз пускать в ход испытанные приемы. После затраты некоторого времени и денег дело обычно кончалось постелью – если обстоятельства позволяли. А потом снова следовало закрепление позиций. Рано или поздно постель должна была послужить капканом, который, захлопнувшись, гарантировал бы ей покой и благополучие в будущем. Но намеченная добыча всякий раз ускользала из стеганой шелковой ловушки. Кавалеры все больше попадались женатые, хворые или чересчур осмотрительные. И никто лучше самой Марджи не знал, что время ее уже на исходе. Ей самой ее старинные карты не могли посулить ничего утешительного.
Марджи знала многих мужчин, и среди них были люди, угнетенные чувством вины, уязвленные в своем честолюбии или просто отчаявшиеся; оттого у нее постепенно выработалось чувство презрения к объекту, как у профессиональных истребителей паразитов. Таких людей нетрудно было пронять, действуя на их трусость или честолюбие. Они сами напрашивались на обман, и потому с ними она не испытывала торжества, а лишь нечто вроде брезгливой жалости. Это были ее друзья, ее сообщники. Из сострадания она даже не позволяла им обнаружить, что они для нее друзья. Она давала им лучшее, что в ней было, потому что они не требовали от нее ничего. И она держала в тайне свои отношения с ними, в глубине души сама себя не одобряя. Так было у нее с Дэнни Тейлором, так было с Альфио Марулло, с начальником полиции Стонуоллом Джексоном Смитом и с некоторыми другими. Они доверяли ей, а она – им, и тайный факт их существования был тем уголком, где она могла иногда отогреться и отдохнуть от притворства. Эти друзья разговаривали с ней откровенно и без страха, для них она была чем-то вроде андерсеновского колодца – слушателем внимательным, неосуждающим и безмолвным. У большинства людей есть скрытые пороки, у Марджи Янг-Хант была тщательно скрываемая добродетель. Может быть, именно в силу этого обстоятельства ей было известно больше, чем кому-либо о делах Нью-Бэйтауна и даже Уэссекского округа, и то, что она знала, так при ней и оставалось – должно было оставаться, ибо никакой выгоды для себя она из этого извлечь не могла. В других случаях у Марджи ничего даром не пропадало.
Замысел относительно Итена Аллена Хоули возник у нее случайно, от нечего делать. Отчасти Итен был прав, подозревая ее в коварном желании испытать на нем свою женскую силу. Из тех унылых мужчин, что искали у нее поддержки и утешения, многие были стреножены чувством неполноценности, не могли освободиться от сексуальных травм, омрачавших и прочие стороны их жизни. С ними ей было легко: немножко лести, вовремя сказанное ободряющее слово – и они уже готовы были к новому бунту против супружеского ярма. Дружба с Мэри Хоули – кстати, вполне чистосердечная – постепенно привлекла ее внимание к Итену, человеку, страдавшему от травмы иного рода, жертве социально-экономической неудачи, подорвавшей его силы и уверенность в себе. В ее пустой жизни, без дела, без любви, без детей, явился вдруг интерес: вылечить душевное увечье этого человека, поставить перед ним новую цель. Это была игра, нечто вроде головоломки, задача, которую ей захотелось решить не столько из добрых чувств, сколько из любопытства и от скуки. Итен был головой выше всех ее мужчин. Взяв его под свое начало, она возвысилась бы в собственных глазах, а это ей было очень и очень нужно.
![Джон Стейнбек - Зима тревоги нашей [litres]](/uploads/posts/books/139161/139161.jpg)
