Орхан Памук - Дом тишины
20
Поужинав, отец рано ушел со своими билетами по барам, и тогда я тоже ушел из дома, не сказав ничего матери. Я пошел в кофейню, смотрю — все уже там, есть и два новеньких парня, Мустафа им рассказывает обо всем. Я сел, не привлекая к себе внимания, и стал слушать: да, говорил Мустафа, мир хотят разделить две супердержавы, еврей Маркс врет, потому что миром правит не то, что он называет классовой борьбой, а национализм, и самая националистическая страна — Россия, и самая империалистическая — тоже. Потом он рассказал, что центром мира является Ближний Восток, а центром Ближнего Востока — Турция. И огромные силы руками своих агентов устраивают провокации и споры о том, кто мусульманин, а кто — турок, чтобы разделить нас, уничтожить наши ряды, сплотившиеся против коммунизма; эти агенты везде, к сожалению, они могут быть среди нас, говорил он, даже среди нас Тогда все некоторое время помолчали. Затем Мустафа рассказал, что мы всегда были заодно и поэтому мы можем заставить империалистических обманщиков и клеветников-европейцев, которые называют нас варварами-турками, харкать собственной кровью, а мне показалось, что я слышу наши звонкие голоса, от которых христиане дрожат холодными зимними ночами. Потом я вдруг сильно разозлился, потому что один из двух новеньких, глупеньких юнцов, примкнувших к нам. сказал:
— Братишка, а если у нас тоже найдут нефть, мы станем богатыми и наша страна будет развиваться, как у арабов?
Можно подумать — все ради денег, все ради материальных благ! Но Мустафа — терпеливый, он опять стал объяснять им, я уже не слушал, знаю я все эти разговоры, я уже не новенький. На столе лежала какая-то газета, я взял, стал читать ее, заглянул в раздел объявлений о приеме на работу. Мустафа сказал новеньким, чтобы они поздно вечером пришли сюда. Они почтительно попрощались и ушли, чтобы показать, что усвоили, что дисциплина — это бесконечная покорность.
— Вы сегодня вечером будете заборы расписывать? — спросил я.
— Да, — ответил Мустафа. — Вчера вечером тоже расписывали, а ты где был?
— Дома, — сказал я. — Занимался.
— Занимался? — переспросил Сердар. — Или караулил кого-то?
И гадко хихикнул. На него я внимания обращать не собираюсь, но я испугался, что Мустафа воспримет все всерьез.
— Я сегодня утром застукал его перед пляжем, — сообщил Сердар, — за девчонкой одной следил. А девчонка из богатой семьи, он в нее влюбился. И расческу у нее украл.
— Украл?
— Послушай, Сердар, — начал я, — только вором меня не называй, а то поссоримся!
— Ладно, а что — девчонка сама, что ли, расческу тебе дала?
— Да, — сказал я. — Конечно, она дала.
— С чего бы такой девушке тебе вдруг расчески давать?
— Тебе не понять этого, дорогой мой.
— Украл! — сказал он. — Влюбился, дурак, и украл!
Внезапно я завелся. Вытащил из кармана обе расчески.
— Смотри, — сказал я. — А сегодня она дала мне другую расческу. Все еще не веришь?
— Дай-ка посмотреть, — сказал Сердар.
— Бери, — сказал я и протянул красную расческу. — Надеюсь, сегодня утром ты понял, что я тебе сделаю, если не вернешь!
— Эта расческа совсем не такая, как зеленая, — сказал он. — Такой та девушка пользоваться не будет!
— Я своими глазами видел, как она ею пользовалась, — сказал я. — У нее и в сумке одна такая есть.
— Тогда она тебе ее не давала, — сказал он.
— Почему? — спросил я. — Разве не может у нее быть две расчески вместо одной?
— Бедный, — сказал Сердар. — От любви разум потерял, не знает, что говорит.
— Ты что, не веришь, что я знаком с этой девушкой? — закричал я.
— Кто эта девушка? — внезапно спросил Мустафа.
Я растерялся и подумал — значит, Мустафа слушал.
— Этот влюбился в одну богачку, — сказал Сердар.
— Действительно? — спросил Мустафа.
— Ой, братик, плохи дела! — сказал Сердар.
— Кто эта девушка? — еще раз спросил Мустафа.
— Он все время ворует ее расчески, — сказал Сердар.
— Нет! — ответил я.
— Что «нет»? — спросил Мустафа.
— Она дала мне эту расческу!
— Зачем? — спросил Мустафа.
— Я тоже не знаю, — ответил я. — Должно быть, в подарок.
— Кто эта девушка? — спросил Мустафа.
— Когда она мне подарила зеленую расческу, — сказал я, — я решил тоже ей что-нибудь подарить и купил эту красную. Но. как сказал Сердар, эта красная действительно хуже и не такая, как зеленая.
— Ты же сказал, что она тебе обе дала! — сказал Сердар.
— Кто эта девушка, я тебя спрашиваю! — закричал Мустафа.
— Мы в детстве дружили, — ответил я, смущаясь. — Она старше меня на год!
— Она из того дома, где прислуживает его дядя, — сказал Сердар.
— В самом деле?! — спросил Мустафа. — Говори!
— Да, — ответил я. — Мой дядя у них работает.
— То есть девушка из такой благородной семьи тебе расчески дарит?
— А что, не может? — спросил я. — Говорю же, я ее хорошо знаю.
— Ты что, идиот чертов, воруешь?! — внезапно заорал на меня Мустафа.
Я растерялся — ведь все слышали. Покрылся испариной, замолк и, опустив голову, подумал, как было бы хорошо сейчас оказаться где-нибудь в другом месте. Был бы я сейчас дома, никто бы ко мне не лез; вышел бы во двор, посмотрел бы на фонари вдалеке, понаблюдал бы за пугающими огнями беззвучных кораблей, плывущих в дальние страны, и радовался бы.
— Ты что, вор? Отвечай!
— Да нет же, я не вор, — ответил я. Потом подумал, что сказать, и усмехнулся. — Хорошо, — начал я. — Я скажу правду! Все это было шуткой. Утром я подшутил над Сердаром, чтобы посмотреть, как он отреагирует, но он не понял. Да, я купил эту красную расческу в бакалее. Кто хочет — может пойти туда и спросить, есть ли еще такая же. А эта зеленая расческа — ее. Она выронила ее на улице, я нашел и ждал, чтобы ей отдать.
— Ты что, слуга ее, что ли, что ждешь ее?
— Нет, — повторил я. — Я ее друг. Мы в детстве…
— Вот дурак, влюбился в богачку, — сказал Сердар.
— Нет, — ответил я. — Не влюбился.
— Если не влюбился, почему ждешь ее у входа?
— Потому что, — ответил я, — если я возьму что-то чужое и не отдам хозяину, то тогда буду настоящим вором.
— Должно быть, он считает нас такими же дураками, как сам, — заметил Мустафа.
— Ты же видишь, — сказал Сердар. — Он влюблен по уши!
— Нет! — твердил я.
— Да замолчи ты, дурак! — закричал Мустафа. — Даже не стесняется. А я-то думал, он станет настоящим человеком. Думал, выйдет из него толк, обманывался его просьбами поручить ему настоящее дело. А он, значит, прислуживает, как раб, всяким богачкам!
— Я не раб!
— Да ты уже несколько дней как во сне! — сказал Мустафа. — Когда мы вчера вечером писали на стенах, ты у нее под дверью стоял?
— Нет.
— Ты пятнаешь нашу честь своим воровством! — сказал Мустафа. — Хватит, все! Убирайся отсюда!
Мы немного помолчали. Я подумал — вот бы сейчас оказаться дома, сейчас бы спокойно открывать математику.
— Все еще сидит, даже не стесняется! — сказал Мустафа. — Видеть больше его не хочу!
Я посмотрел на Мустафу.
— Ладно, братец, перестань, не придавай значения, — сказал ему Сердар.
Я опять посмотрел на него.
— Уберите его от меня. Не хочу видеть перед собой влюбленного в богачку!
— Прости его! — попросил Сердар. — Смотри, как он дрожит. Я сделаю из него человека. Сядь, Мустафа.
— Нет! — ответил он. — Я ухожу.
И в самом деле уходит.
— Ну что ты, нельзя так, братец! — сказал Сердар. — Сядь!
Мустафа встал, теребит пояс. Я решил — сейчас встану и врежу ему. Просто прибью его! Но если не хочешь остаться один, то приходится в конце концов рассказать всем что-то такое, чтобы о тебе не думали плохо.
— Я не могу быть в нее влюблен, Мустафа! — произнес я.
— Приходите сегодня вечером, — сказал Мустафа новеньким. Потом повернулся ко мне: — А ты чтоб здесь больше не показывался. И нас не знаешь и не видел, ясно?
Я задумался. Потом вдруг сказал:
— Постой! — и, не обращая внимания на то, как дрожит мой голос, произнес: — Послушай меня, Мустафа. Ты сейчас все поймешь.
— Что?
— Я не могу быть в нее влюблен, — сказал я. — Эта девушка — коммунистка.
— Что? — переспросил он.
— Да! — сказала я. — Клянусь, я сам видел.
— Что ты видел? — крикнул он и шагнул ко мне.
— Газету. Она читала «Джумхуриет». Она каждый день покупает в бакалее «Джумхуриет» и читает. Сядь, Мустафа, я все расскажу, — сказал я и замолчал, чтобы они не услышали, как голос дрожит.
— Ах ты, идиот недоразвитый, ты что, в коммунистку влюбился? — опять закричал он.
Мгновение мне казалось — он ударит. Ударил бы — я бы его убил.
— Нет, — ответил я. — Я не могу быть влюбленным в коммунистку. Когда я был в нее влюблен, я еще не знал, что она коммунистка.
