Арчибалд Кронин - Памятник крестоносцу
— Не очень-то клеится.
— Можно поглядеть?
Стефен повел Гарри к своему фургону, вынес несколько полотен и поставил их одно за другим, прислонив к колесу. Гарри осмотрел их все с видом знатока.
— Ну, знаешь, старина, — сказал он, когда осмотр был закончен, — наверно, в них что-то есть, но до меня это как-то не доходит. Что-то у тебя неладно с перспективой. И не кажется ли тебе, что мазок слишком груб?
— Я и хотел, чтобы он был груб… Чтобы вернее передать жизнь как она есть.
— Но эти лошади не очень-то передают жизнь как она есть.
Гарри тросточкой указал на композицию темперой, где были изображены испуганные грозой, бешено скачущие кони.
— Я не стремился изображать здесь то, что само собой очевидно.
— Очевидно, нет. Все же… я люблю видеть лошадь такой, какой я привык ее видеть.
— А если к тому же на спине у нее сидит всадник, тогда ты уж совсем можешь быть спокоен, — криво усмехнулся Стефен и собрал полотна, чувствуя, что Гарри не имеет ни малейшего представления о том, к чему он, Стефен, стремится. — А ты еще занимаешься живописью?
— Да, разумеется. В свободное время. Я сейчас пишу первоклассную штуку — вид на променад. Мы с Ламбертом частенько ездим на натуру. Ты знаешь, они с Элизой ведь здесь. Он познакомился в посольстве с богатой американской вдовушкой и сейчас пишет ее портрет во весь рост.
Раздались шаги, и из-за фургона вышла Эмми. Она направилась было к Стефену, но, заметив Честера, внезапно остановилась. Какое-то странное выражение промелькнуло на ее лице.
— Что ты тут делаешь?
— Я всегда появляюсь там, где меня меньше всего ждут.
— Как фальшивая монета?
— На этот раз — как вполне полноценный тысячефранковый билет, — как ни в чем не бывало отвечал Честер, очаровательно улыбаясь. — Неужто ты не скучала в разлуке со мной?
— Просто не понимаю, как я ее пережила!
— Ну, не будь так жестока к старику Гарри. Ты знаешь, какие у меня слабые нервы. — Он поглядел на часы. — Ого, я уже должен бежать. В шесть часов свидание в отеле «Негреско». Но я хочу, чтобы вы оба приехали завтра утром ко мне на улицу Сирени, дом 11-б — как раз напротив бульвара генерала Леклерка. Позавтракаем вместе. Ламберты тоже придут. Вы свободны? Отлично. Это всего два-три километра по берегу. Трамвай проходит мимо моего подъезда.
Он улыбнулся, помахал тросточкой показавшемуся вдали фиакру вскочил в него, откинулся на плетеном соломенном сиденье и был таков.
Эмми проводила его негодующим взглядом.
— Что он о себе воображает, видали! Оказал нам великую честь, предложил воспользоваться трамваем, а сам укатил в экипаже!
— Не будем ему завидовать. Ему тоже приходилось туго в свое время.
— Я не верю, что он сорвал банк. Верно, на содержании у какой-нибудь старухи.
— Вовсе нет. Очень может быть, что он и выиграл в рулетку, — таким, как Гарри, всегда везет. К тому же он волочится только за молоденькими и хорошенькими девушками.
— И притом слишком часто. — Она усмехнулась, обнажив мелкие, острые зубы. — Ничтожество, sale type![31] Он мне всегда был противен.
— Ты, значит, не пойдешь к нему завтра?
— Конечно, пойду, не будь таким идиотом. Мы ему покажем, как задаваться, он еще пожалеет об этом.
Стефен в недоумении уставился на нее. Она терпеть не может Честера, это ясно. Зачем же, в таком случае, она принимает его приглашение? Может быть, ей хочется повидать Ламбертов? Он никогда не мог разгадать, что у нее на уме.
Когда они встретились на другой день, на ней было желтое муслиновое платье с вышивкой, очень узкое и короткое. Стриженые курчавые волосы были перехвачены желтой лентой. Она приветствовала Стефена своей обычной жесткой усмешкой.
— Можем мы взять фиакр?
— Без сомнения. Никаких трамваев.
Эмми выбрала самый нарядный из всех экипажей. Уселась, удобно откинулась на сиденье.
— Хорошо я выгляжу?
— Замечательно.
— Мне все равно необходимо было купить себе новое платье. Я купила это сегодня утром в «Галери мондиаль».
— Прелестное платье, — сказал Стефен. — И очень тебе к лицу.
— Я хочу показать этим господам, что им нечего задирать передо мной нос. Особенно Честеру. Он бог знает что о себе воображает.
— Да нет, Гарри не так плох. Немножко избалована но это не его вина. Недурен собой — вот в чем дело.
— Так ты считаешь его интересным мужчиной?
— Я считаю, что найдется немало дурочек, готовых потерять голову от его голубых глаз и курчавых волос.
Она искоса испытующе взглянула на него.
— Во всяком случае, я не принадлежу к их числу.
— Да, — Стефен улыбнулся. — Я, по правде говоря, рад, что он тебе не нравится.
Они миновали проспект Распай — широкую улицу, обсаженную Каролинскими баниониями, — проехали по бульвару Карно, потом вокруг залива по набережной и направились в сторону Болье. Небо было безоблачно, с гор веяло нежным и сладким ароматом цветов. Стефен чувствовал себя счастливым. Он сжал пальцы Эмми, и она несколько секунд не отнимала руки. За последние дни всевозможные знаки внимания, которые он беспрерывно ей оказывал, его бесчисленные маленькие подарки и обретенное им наконец уменье владеть собой произвели, казалось, на нее некоторое впечатление.
— Ты славный, — промурлыкала она.
Этих ничего не значащих, случайно оброненных слов было достаточно, чтобы Стефен почувствовал себя на верху блаженства. Быть может, она в конце концов и полюбит его!
Они уже въезжали в Вильфранш. Комнаты Честера в маленькой гостинице «Сиреневый отель» на улице Сирени, спускавшейся почти перпендикулярно к набережной, выходили окнами на общий балкон, окружавший небольшой внутренний дворик. Посреди двора журчал обсаженный кактусами фонтанчик, зеленые кадки с цветущими олеандрами украшали балкон. Все выглядело опрятно, скромно, красиво и уютно — очаровательное pied-a-terre,[32] которое Честер, с его уменьем устраиваться, вероятно, подыскал себе без малейшего труда.
Стефен и Эмми прибыли первыми, и Гарри подчеркнуто торжественно их приветствовал:
— Счастлив принимать вас в моем наследственном замке. Он не велик, но имеет свою историю.
— Очень темную и грязную, конечно, — съязвила Эмми.
Честер рассмеялся. Он был в белых фланелевых брюках и синей спортивной куртке с медными пуговицами. Надо лбом в густых, тщательно уложенных каштановых завитках светлела выгоревшая прядь.
— Если ты так думаешь, то я постараюсь, чтобы тебе в дальнейшем не пришлось испытать разочарования.
Он увел Эмми в спальню — снять шарф и перчатки, а Стефен, оставшись один в маленькой гостиной, огляделся по сторонам. Обстановка была банальная, только на стенах висели две акварели, и Стефен с первого взгляда узнал творения Ламберта. Он внимательно рассмотрел их, каждую по очереди: на одной был изображен душистый горошек в хрустальной вазе, на другой — небольшое семейство аистов, стоявшее в илистом, окутанном туманом пруду, и, всматриваясь в эти рисунки, Стефен дивился, как эта дешевка могла ему когда-то нравиться. Выполненные изящной, почти женственной кистью, акварели были вялы, безжизненны, лишены всякого своеобразия и абсолютно бессодержательны. Их могла бы написать обладающая некоторыми способностями преподавательница рисования в каком-нибудь женском пансионе. Глядя на них, Стефен понял, какой путь прошел он сам с тех пор, как впервые увидел Париж. Да, этот путь был нелегок, зато он помог Стефену понять, что такое подлинное искусство.
— Хороши, верно? — Честер и Эмми вернулись. — Ламберт одолжил мне их на время, это очень мило с его стороны. Между прочим, на обороте указана цена. Может статься, кто-нибудь из моих гостей захочет их приобрести.
— А ты еще не показал нам своих работ.
— Да видишь ли, — с некоторым замешательством отвечал Честер, — дело в том, что у меня здесь почти ничего нет. Я все отправил в Париж. Давайте выпьем.
Он достал бутылку «Дюбонне», наполнил три рюмочки, затем протянул каждому по очереди тарелку со свежими креветками.
— Не соблазнит ли это вас, мадемуазель? Bouquet de la baie.[33]
— Ты сам их ловил?
— Конечно. Встал ни свет ни заря.
Она, поправляя волосы, поглядела на него — на этот раз уже не так подчеркнуто недружелюбно.
— Какой ты лгун!
Гарри чистосердечно расхохотался.
— В этом я тоже большой мастер. Я ведь мастер на все руки.
Раздался звонок, и появились Ламберты. Они мало изменились — разве что Филип слегка раздобрел и стал еще более медлительно-томным. На нем был серый костюм с красной гвоздикой в петлице, на указательном пальце болталась перевязанная ленточкой картонная коробка с пирожными.
— Я прихватил с собой пирожные от Анри. Мы съедим их за кофе. Честер. Вы, верно, помните, Десмонд, каким я был всегда сластеной. — Ламберт небрежно растянулся на кушетке и, изящно раздув тонкие ноздри, понюхал цветок у себя в петлице.
