Михаил Зощенко - Перед восходом солнца
Я поднялся с постели уже не тем, кем я был. Необыкновенно здоровый, сильный, с огромной радостью в сердце, я встал с моей постели.
Каждый час, каждая минута моей жизни наполнялись каким-то восторгом, счастьем, ликованием.
Я не знал этого раньше.
Моя голова стала необыкновенно ясной, сердце было раскрыто, воля свободна.
Почти потрясенный, я следил за каждым моим движением, поступком, желанием. Все было крайне ново, удивительно, странно.
Я впервые почувствовал вкус еды, запах хлеба. Я впервые понял, что такое сон, спокойствие, отдых.
Я почти заметался, не зная, куда мне девать мои варварские силы, столь непривычные для меня, столь не скованные цепями. Как танк двинулся я по полям моей жизни, с легкостью преодолевая все препятствия, все преграды.
Я чуть было не натворил много бед, не соразмеряя своих новых шагов и поступков.
И тогда я задумался над своей новой жизнью. И она показалась мне не столь привлекательной, как вначале. Мне показалось, что я стал людям приносить больше горя, чем раньше, когда я был скованный, слабый. Да, это было так.
И новая печаль мне сжала грудь —
Мне стало жаль моих покинутых цепей.[81]
Передо мной был выбор — вернуться назад, не закрепив завоеванного, или идти дальше. Или отдать свои новые силы искусству — тому, чем я раньше был занят по необходимости, не умея в полной мере реализовать своих чувств иначе как на бумаге.
Но теперь мой разум был свободен. Я волен был распоряжаться как хочу.
Я вновь взял то, что держал в своих руках — искусство. Но я взял его уже не дрожащими руками и не с отчаянием в сердце, и не с печалью во взоре.
Необыкновенная дорога расстилалась передо мной. По ней я иду вот уже много лет. И много лет я не знаю, что такое хандра, меланхолия, тоска. Я забыл, какого они цвета.
Оговорюсь — я не испытываю беспричинной тоски. Но что такое дурное настроение, я, конечно, и теперь знаю — оно зависит от причин, возникающих извне.
6
Однако отчего же пришло излечение? Какие механизмы были исправлены? Почему давние страхи простились с моей особой?
Они простились со мной только лишь потому, что свет моего разума осветил нелогичность их существования.
Эти страхи были увязаны с теми объектами, кои не были опасны в той мере, как это воспринял младенец.
Разорвать эту неверную, условную, нелогичную связь — вот в чем была задача.
Я разорвал эти связи. Разъединил подлинные беды от условных объектов устрашения. Придал этим объектам устрашения их истинное значение. И в этом и заключалось излечение. Отсутствие логики лечилось логикой.
Однако разорвать эти условные нервные связи не всегда было простым делом. Некоторые связи были необычайно сложны, запутанны, противоречивы. Кое-что было столь абсурдным, даже комичным, что, казалось, не может иметь значения. Но тут всякий раз нужно было учитывать позицию младенца, нужно было видеть его глазами, мыслить его образами, страшиться его страхами.
Гром, вода и рука варьировались на разные лады. Нервные связи от этих предметов иной раз тянулись к другим объектам. Воображаемые опасности от этих объектов были иной раз смехотворны. И тем не менее, несмотря на смехотворность этих опасностей, страхи уживались и действовали на протяжении всей жизни.
Карающая рука в равной мере относилась и к еде, и к женщине, и к работе. И ко всему моему поведению. Удар, выстрел, кровоизлияние в мозг — вот ожидаемая расплата. И сила ощущения здесь явно не соответствовала раздражению.
Я рассказывал сон о том, как вода заполнила однажды мою комнату, о том, как она выступила из всех щелей пола и стала подниматься и для меня возникла угроза гибели. Даже и в этом нелепом сне надлежало увидеть страх младенца и последствия этого страха, его условную символику.
Я не считаю возможным перечислять здесь все, с чем я столкнулся. Эта книга — не лечебник. Помимо этого, имеется обширная литература по психоанализу. И подобные случаи, несмотря на ошибочный вывод, перечислены Фрейдом с исчерпывающей точностью.
Однако в отношении условных связей необходимо сказать следующее.
Разрывая эти условные нервные связи, я всякий раз поражался, недоумевал — как они могли существовать, как могли они действовать. Но они действовали, и в той степени, в какой это было губительно для существования. И тут всякий раз нужен был «разговор с собакой», чтоб уничтожить их.
Я разорвал и уничтожил эти условные связи, принесшие мне столь много бед.
И, разорвав условные связи, я освободился от заторможения, от того патологического заторможения, которое всякий раз возникало при встрече с «больными» предметами.
В основе этого заторможения лежал обыкновенный оборонный рефлекс.
Я не могу сказать, что этот рефлекс исчез полностью. Некоторне симптомы механического порядка остались. Но логика их полностью обезвредила — они перестали сопровождаться страхом. И в силу этого они стали постепенно угасать.
Быть может, для полного их угасания потребуется еще пятнадцать лет. Ну что ж, это в пределах человеческой жизни. Приятно будет умирать с сознанием, что механизмы мозга совершенно обновились.
7
Моему знакомому физиологу я обещал не делать в своей работе никаких обобщений.
Я запомнил предостережение его — ничего не обещать людям.
Ну что ж! Ведь я говорю только лишь о своей жизни, о своих печальных днях и о днях освобождения.
Я не выхожу за пределы моей болезни, которую мне удалось убрать.
Однако нет сомнения, люди, имеющие мои свойства, мою чувствительную психику, могут терпеть подобные же бедствия. И тут, мне думается, можно сделать некоторое обобщение — в пределах тех болезней, которые обобщаются названием — психоневроз.
Однако если наука не согласится со мной или найдет мое обобщение слишком смелым, то я и не буду на нем настаивать.
Значит, подумаю я, моя болезнь была в некотором роде исключительной. И господь бог помог мне унести ноги вопреки существующим правилами, по которым мне надлежало закончить мой бренный земной путь столь плачевным образом. И еще одно обобщение я вынужден сделать. Законы условных связей относятся ко всем людям. Не в одинаковой мере, но в той или иной степени они опасны даже и тем людям, кои не имеют моей чувствительной психики.
Эти условные связи опасны всем людям, разум которых не контролирует их. Я вспомнил одну необыкновенную историю. И вслед за ней я вспомнил еще целый ряд историй. И некоторые из них я вам расскажу.
ИСТОРИЯ МОЛОДОЙ ЖЕНЩИНЫ
Равнодушным тоном, не повышая голоса, молодая женщина рассказывает мне о своем горе.
Она хотела иметь ребенка. Она и муж были бы тогда счастливы. Только в ребенке они видят полное воплощение их любви.
Но рок преследует ее. Она беременна в третий раз. И в третий раз ей, видимо, не придется рожать. Беременность проходит крайне неправильно и с такими болезненными явлениями, что врачи снова настаивают на аборте. В третий раз ей придется лечь на операционный стол.
Я смотрю на измученное, необыкновенно усталое лицо молодой женщины. Слезы, вероятно, выплаканы раньше. Осталось — равнодушие, покорность, почти безразличие. И только по судорожно сжатым рукам я вижу внутреннее ее смятение, ад и неравную борьбу, которая кончится поражением.
Я немного поражен силой ее горя.
Мне вдруг показалось, что реакция на это горе не соответствует его истинным размерам.
И тогда я спросил женщину — не была ли связана ее первая беременность с каким-нибудь огорчением.
— Нет, — сказала женщина, спокойно посмотрев на меня.
Потом, смутившись и покраснев, женщина сказала:
— Первая беременность? Самая первая? Но ведь она была не теперь, не при муже.
Необыкновенно смущаясь, женщина сказала, что в первый раз она была беременна, когда ей было 17 лет. Она была ученицей. Ей пришлось скрывать эту беременность от родителей, от школы. Она скрывала это до последнего месяца. Потом она уехала за город к подруге и там родила мертвого ребенка. Она совсем забыла об этом, и вот почему она сказала, что огорчений не было. Конечно, были. И огромные.
Тотчас все стало ясным. Она скрывала свою беременность, ужасаясь этому, страшилась, отчаивалась. Протест ее был велик, горе необыкновенно. Беременность и горе связались воедино, стали тождественны.
Условный рефлекс остался. Нервные связи не были порваны даже тогда, когда изменилась обстановка. Мозг не отметил перемену в судьбе. Новая беременность вновь была воспринята как горе. Ответ организма был бурным.
Еще ничего я не сказал женщине, но уже сама она вдруг поняла, что с ней. Заламывая руки, она сказала:
— Неужели это так? Неужели это идет оттуда?
