Пэлем Вудхауз - Том 2. Лорд Тилбури и другие
Платформу заполнили пассажиры, их друзья и родственники. Природная смекалка подсказала Биллу, что дядя Кули—в дальнем конце поезда, приглядывает за выгрузкой багажа. Он ринулся туда с намерением проявить расторопность, избавить дядю от хлопот и продемонстрировать деловую прыть. Отодвинув мальчишку, который пытался продать ему апельсины и шоколад, он пустился бегом, и был вознагражден занятным зрелищем: мистер Параден прыгал в арьергарде толпы, словно низкорослый болельщик на собачьих бегах.
— Здравствуйте, дядя Кули! Как вы? — прытко осведомился он. — Хорошо доехали? Позвать носильщика?
— Уильям! — сердечно воскликнул, оборачиваясь, мистер Параден. — Не ожидал. Спасибо, что встретил.
— Я решил, что смогу помочь вам с чемоданами.
— Спасибо, я сам. У меня книги, с которыми я предпочитаю не расставаться. Встретимся на платформе. Там Гораций.
Перспектива посудачить с Горацием не очень вдохновила Билла, но мистер Параден уже поймал проходящего носильщика и указывал на чемоданы с видом коллекционера, демонстрирующего собрату коллекцию драгоценных камней. Он явно торопился избавиться от племянника.
— Иди, поговори с ним, — сказал он. — Вот этот большой, тот маленький, и еще пять. (Это уже носильщику). — Кстати, встретишь кое-кого знакомого. По крайней мере она говорит, что вы виделись.
— Она?
— Да. Фелисия Шеридан. Племянница Синклера Хэммонда, у которого я останавливаюсь.
Вокзал Ватерлоо всегда бурлит, но при этих словах Биллу показалось, что все вокруг зашипело и запенилось. Путешественники, их друзья и знакомые, носильщики, газетчики, начальник вокзала, мальчишка, упорно пытавшийся всучить ему апельсины и шоколадки, — все замелькало в дикой сарабанде. Прочная платформа качнулась. Свисток паровоза прозвучал ликующим воплем.
— Флик! — выдохнул он. — Флик здесь?!
Мистер Параден не ответил. Вместе с носильщиком он оказался в центре водоворота и теперь гнался за своими чемоданами, как терьер — за кроликом. Билл, которому хотелось задать несколько вопросов, с уважением отнесся к его занятию и, набрав в грудь воздуха, напролом ринулся по перрону, словно по футбольному полю. Возмущенное человечество рассеивалось на его пути. Возбудив в ближних больше негодования, чем судья на школьном чемпионате, он оказался на сравнительно открытом месте. И здесь, за руку с несносным Горацием, стояла Флик.
2Из всех, кто при встрече с Горацием желал ему провалиться сквозь землю, никто не чувствовал этого сильнее, чем Билл. Даже мистер Шерман Бастабл в минуты наибольшего отвращения не находил своего питомца настолько невыносимым. Раздражало уже само его присутствие, но еще хуже была стервозная улыбка на веснушчатом лице. От такой ухмылки всякое нежное чувство должно испуганно съежиться. На мгновение Билл ощутил себя побежденным. Гораций врос в перрон. «Попробуйте меня согнать! — говорил его вид. — Скорее вам удастся сдвинуть платформу». Билл совсем было растерялся, но тут пришло озарение. Редкий мальчик откажется перехватить чего-нибудь вкусненького. С какой стати Гораций окажется исключением?
— Привет, Гораций, — сказал он. — Что-то ты совсем осунулся. На, возьми. Буфет — вон там.
Желудок Горация обладал свойством, которое обычно приписывают лестнице Фортуны, — наверху всегда оставалось место. Без единого слова (поскольку короткое сопение, призванное, вероятно, выразить благодарность, словом не назовешь) он выхватил у Билла монетку и был таков. Билл повернулся к Флик, которая во все время деловой беседы смотрела на него круглыми от изумления глазами.
— Флик! — сказал Билл.
— Билл! — сказала Флик.
— Я люблю тебя, — сказан Билл. — Я люблю тебя, я…
— Апельсины и шоколадки, — раздался бесстрастный голос у его плеча, — апельсины, бутерброды, шоколадки…
Билл обернулся, помышляя об убийстве. Мало того, что его отвлекли в такую минуту — да за это одно можно огреть дубиной по голове! Несколько минут назад он раз и навсегда выразил свое отношение к шоколадкам. Вопрос был самый простой, чтоб уладить его, сторонам требовалось лишь немного разума и минимум доброй воли. Мальчик считал, что Биллу нужны апельсины и шоколадки. Билл полагал иначе, что и высказал вполне внятно. Теперь же оказалось, что они перекрикивались через бездну непонимания.
— Не надо мне апельсинов, — прохрипел Билл.
— Шоколадки? — предложил мальчик. — Для дамы?
— Дама не хочет шоколада…
— Бутербродик?
— Нет.
— Булочки, конфеты, шоколадки, трубочки с орехами, апельсины, яблоки, пирожки, бананы! — нежно пропел мальчик. У него был чистый, мелодичный голос, он выводил трели, словно дрозд в мае. Для шлягера не хватало только музыки Джерома Керна.[16]
Билл схватил Флик за руку и потащил по платформе. Считается, что влюбленные не видят и не слышат ничего, но Билл, хоть и сгорал от страсти, не сумел достичь подобного состояния. Вокзал казался ему исключительно перенаселенным. Непонятно, откуда столько народа? Можно подумать, не только все лондонцы, но и все жители Британских островов сговорились с американскими гостями, чтоб не дать ему поговорить с Флик.
— С тех пор как ты уехала, — продолжал он, останавливаясь за багажной тележкой, — я…
Багажная тележка внезапно ожила и въехала между ними, словно Джаггернаут.[17] Когда она миновала и Билл снова собрался заговорить, кто-то энергично постучал пальцем по era плечу.
— Извините, — произнес голос с сильным американским акцентом. — Не скажете, где здесь телеграф?
В трудную минуту все мы становимся стратегами. Билл схватил американца за руку и развернул на сто восемьдесят градусов.
— Сам не знаю, — отвечал он, — но вот тот мальчик вам объяснит. Видите, с апельсинами и шоколадками.
— Спасибо, сэр. Спасибо.
— Не за что. Флик, милая, — продолжал Билл, — с тех пор, как ты уехала, я сам не свой. Сперва не мог понять, в чем дело, и вдруг до меня дошло. Я должен говорить быстро, так что вот. Я люблю тебя. Я… Виноват? — ледяным голосом произнес он, оборачиваясь на резкий тычок под ребра, нанесенный, видимо, острием зонтика.
Мощная дама в шляпе с коричневой вуалью повторила вопрос.
— Где вам найти носильщика? — с нажимом переспросил Билл. Интересно, почему все считают его справочным бюро? Вроде бы скорчил суровую рожу, так нет, стекаются тучами, словно он — их ангел-хранитель. — Да где угодно! Их здесь, как собак нерезанных. Вон, около мальчика с апельсинами.
— Не вижу.
— Только что был.
Мощная дама недовольно двинулась прочь, тряся вуалью. Билл повернулся к Флик.
— Разрешите, сэр.
На этот раз носильщик с тележкой. Вот ведь ирония судьбы. Носильщик, без сомнения, разыскивает мощную даму с чемоданами, которая только что отвлекала Билла расспросами о носильщике. Ему бы свести эти родственные души, но он занят другим.
— Знаю, что ты скажешь, — продолжал он. — Ты скажешь: «А как же Алиса Кокер?» Забудь про нее. Это было наваждение. Обычное наваждение. Я люблю тебя, и только тебя. Да что там, я полюбил тебя с первой встречи.
Он удивился, как легко это выговорил. Самый вид Флик пробуждал красноречие. Она светилась доверием. Точно так же он сказал бы старому другу, что рад его видеть. Никакого смущения, никаких заиканий, как под царственным взором Алисы. Что на него тогда нашло? Как мог он подумать, что влюблен в девушку, чей взгляд наводит на него робость? Самая суть любви (а Билл полагал себя специалистом в этом вопросе), что тебе легко и радостно, как будто любимая — часть тебя.
— Флик, — сказал он, — давай поженимся, и побыстрее. Ее глаза улыбались, самые яркие, самые голубые глаза в мире; вокзал Ватерлоо тоже лучился нездешним светом. Эта улыбка пронизывала каждую клеточку его тела счастьем, о котором немыслимо и мечтать, словно перед путником на снежной равнине затеплилось светлое окошко. Пользуясь тем, что на этом замечательном перроне все целовались, Билл нагнулся и без лишних слов поцеловал Флик, как будто скрепил подписью давным-давно согласованный договор, много раз обсужденный и устраивающий обе стороны. Очень просто и естественно. Как-то так вышло, что все сразу стало на удивление правильным и ясным, и впервые с их встречи в кипящем водовороте Билл сумел произнести связную человеческую фразу.
— Как ты здесь очутилась? — спросил он. — Я собирался за тобой в Америку.
— У меня кончились деньги. Пришлось телеграфировать домой, и мне ответили телеграммой, чтобы я шла к твоему дяде. Он меня и привез.
— А разве Алиса Кокер о тебе не позаботилась?
— Я у нее не была.
— Почему? Ах да, конечно. — Только теперь до Билла дошло. — Какой же я болван! Чем чаще я оглядываюсь на себя, тем больше убеждаюсь, что я — законченный кретин.
