Джон Пристли - При блеске дня
— Но это не главное, милый, — серьезно проговорила она, глядя на меня совсем как в кино (у меня возникло чувство, что мы разыгрываем сцену), — я хотела поговорить с тобой о другом. О тебе, а не о себе. Что происходит, Грег? Что-то ведь происходит? Я сразу это почувствовала, как только мы встретились. После ужина ты выглядел очень странно — напряженно, а потом внезапно сбежал. И теперь… то же самое. Я тебе рада, а ты мне не очень. Нет, я знаю, что ты рад, и все же твои мысли заняты чем-то другим. Я понимаю, иногда так бывает: даже если ты любишь человека, все твои мысли где-то в другом месте. Но с нами ведь такого никогда не бывало… Хотя нет, когда я вышла за Терри, и ты знал, чем все закончится… какая я была дура! Но я очень ждала нашей встречи после стольких лет, а ты… ты не со мной, милый. Что случилось? Ты ведешь себя, как будто влюбился.
— Нет, я не влюбился, Лиз, — сказал я. — Можешь сразу выбросить это из головы. Наверное, просто устал. Англию война порядком встряхнула, не то что Америку. Ты заметишь, что все мы стали немного странные…
— Вздор! — нетерпеливо воскликнула она. — Дело совсем не в этом! Про войну я все понимаю, но тут другое. Что-то происходит именно с тобой, Грег. Не отрицай.
Она уставилась на меня озадаченным, но любящим и почти материнским взглядом, и это меня потрясло, ведь до сих пор я играл роль старшего брата. Прежде я никогда не видел в Лиз этой жилки, даже не догадывался о ее существовании. И вдруг ни с того ни с сего я почувствовал себя сыном, который вернулся из университета сильно изменившимся, а мать не может меня узнать и волнуется. Я едва не сказал это вслух.
— Да, я волнуюсь, — продолжала Лиз, словно прочитав мои мысли. Она подалась вперед, уперев локти в колени и опустив на ладони подбородок. В ее больших серых глазах светились любовь и замешательство. Я сразу почувствовал себя героем греческой легенды, удостоившимся аудиенции богини. Странно, что одновременно с происходящим в номере «Ройял оушен» где-то далеко и давно юный Грегори Доусон исправно ходил на работу, а вечером возвращался домой.
— Ты говорил, что встреча с теми занудными старикашками пробудила в тебе какие-то воспоминания, — задумчиво глядя на меня, продолжала Элизабет. — Они, между прочим, тоже хорошо тебя помнят.
— Правда? — Я выпрямился. — Что они сказали?
— Нет, ну надо же! — воскликнула Лиз. — Сразу преобразился! Значит, дело все-таки в этом, я была права. Что они сказали? Ах да… не помню правда, кто именно… словом, они говорят, что сразу заприметили в тебе талант. Ты был умный и, как я поняла, даже дерзкий юноша. Впрочем, ничего интересного я от них не добилась, ужасные они зануды и сухари. Но ведь именно поэтому ты сам не свой, верно? Тебя не отпускает прошлое — причем давнее прошлое, и я никак не возьму в толк почему. — Она с вызовом посмотрела на меня.
Я не стал отрицать.
— Да, наверно, дело в этом. Хотя как знать. Впрочем, с вечеринки я сбежал именно потому, что начал думать об этих Харндинах — раньше их фамилия была Никси, — и вдруг почувствовал, что должен непременно вспомнить все, что случилось.
— Почему это так важно? — спросила Лиз. — Ты никогда мне о них не рассказывал, даже про торговлю шерстью ни словом не обмолвился. Милый Грег, я ничего не понимаю!
— Я тоже… пока. Но скоро надеюсь понять.
— Спать не хочешь?
— Нет, — ответил я. — А вот тебе пора укладываться. Ты должна хорошенько отдохнуть.
— Я лучше попозже встану. И вообще я пока не хочу спать. Так что рассказывай.
— Не сейчас, Лиз, — мягко произнес я. — Я еще не все вспомнил, не все обдумал. Мне нужно время. Это как со сценарием.
— Ну а потом ты мне расскажешь? — взмолилась она.
— Если захочешь, — кивнул я. — Тебе наверняка быстро наскучит моя история. Она важна только для меня, хотя я и сам пока не понял чем. — Я задумался. — Все мы ошибочно полагаем, что теперешние мы — это и есть мы настоящие, хотя на самом деле это лишь тонкий верхний слой нашей личности. На самом деле события прошлого никуда не деваются и продолжают оказывать на нас влияние.
— Это психоанализ? — серьезно спросила Лиз. Во всем, что не касается работы, Лиз чиста и невежественна, как подписчик «Книги месяца», безропотно поедающий все, что ему присылают.
— Не совсем. — Тут я широко улыбнулся: — Давай больше не будем об этом.
— Нечего надо мной смеяться! — вскинулась она. — Я так хотела с тобой увидеться — ты мой лучший друг! А теперь из-за этих чертовых сухарей между нами выросла огромная стена. Я ужасно расстроена… — В голосе Лиз появился намек на слезы, что было вовсе на нее не похоже.
— Брось, — примирительно сказал я, тоже вставая, — я вовсе не хотел, чтобы между нами выросла стена. И я страшно рад тебя видеть.
Я сел на подлокотник ее кресла, она притянула к себе мое лицо, и мы несколько раз поцеловались — как никогда не целовались прежде. В теплой светлой комнате на вершине башни, посреди черной ночи, мы словно остались вдвоем, далеко-далеко от остальных людей. И я знал, что должен сделать следующий шаг — прочь или навстречу. Я питал к Элизабет очень теплые чувства и потому не хотел начинать теперь ничего такого, на что мы до сих пор не решились и чему не могли пока полностью отдаться. Я не знал, готов ли я к этому. Слишком я заплутал в собственном прошлом и оттого не мог ясно думать о настоящем, об Элизабет и ком бы то ни было. Нет, так нельзя. Я встал и отошел в сторону. На столе лежали сигареты, я взял одну и медленно раскурил, словно то была гаванская сигара за пятнадцать шиллингов.
— Грег, признай, пожалуйста, одну вещь, — сказала Лиз вставая. — И я сразу уйду. У тебя внутри все смешалось, верно? Раньше такого не было… когда мы оба работали в Голливуде.
— С тех пор много воды утекло.
— Ты имеешь в виду войну и все такое?
— Да. Войну и все такое.
— Я не об этом, — возразила Лиз. — Про войну я как раз понимаю. Тут дело только в тебе… Тебя словно перетряхнули и взболтали… верно?
— Наверное, Лиз, — кивнул я. — Все это было во мне и раньше, а вот болтанка началась недавно.
— Я приехала только на пару дней, Грег. Обещаешь, что объяснишь мне все до моего отъезда? Хотя бы попытаешься. Я волнуюсь, а волноваться я не люблю.
— Обещаю рассказать тебе все, что можно рассказать, даже если на это потребуется целый день.
— Послезавтра, может быть? — предложила она, просияв: Лиз обожала планировать и устраивать пикники. — Я узнаю, где можно взять машину.
Она кивнула, улыбнулась и двинулась к выходу. Почему-то мне было больно на нее смотреть. У двери Лиз развернулась и еще раз на меня взглянула; только тут я заметил, как она устала — долгий перелет через Атлантику не прошел даром. Она показалась мне какой-то покинутой, всеми брошенной, и ее знакомая ослепительная красота приобрела странную мягкость; она могла бы быть заколдованной королевой из какой-нибудь легенды. Даже в этот миг я лихорадочно соображал, нельзя ли сочинить какую-нибудь сцену для нового фильма, в которой она выглядела бы вот так.
Прозвучал ожидаемый вопрос:
— О чем ты думаешь?
— Я думал, что надо немного изменить финальную сцену, — ответил я. — Чтобы ты выглядела точь-в-точь как сейчас. Ну, беги, девочка, тебе надо выспаться.
— Тебе тоже. Хватит расхаживать по комнате, Грег. Будет чертовски обидно, если я не смогу заснуть из-за твоих браддерсфордских любовных похождений. Увидимся за обедом… Как приятно это знать, правда?
— Правда, Лиз. Сладких снов, дорогая моя.
Когда она ушла, комната показалась мне дьявольски пустой и одинокой. Я чувствовал себя плоским и холодным, как остывший блин. Мне бы не помешало выпить виски, но в номере его не было. Спать по-прежнему не хотелось, а я не люблю ложиться поздно, когда работаю: главным образом потому, что на следующий день мне не работается. Раздевшись, я проглотил две таблетки мединала и запил последние горькие крошки стаканом воды. Я знал, что мединал действует на меня медленно, но ничего другого у меня не было: если тихонько полежать, ни о чем не думая, рано или поздно снотворное сделает свое дело. Так и ночь пройдет. Мы, повелители Земли, теперь постоянно пытаемся убить время и, как правило, тупым предметом. Постельное белье было холодным: видимо, его хранили в рефрижераторной камере. Я подумал, что наши ученые, вместо того чтобы возиться с атомом, могли бы предложить своим боссам какой-нибудь способ поместить треть населения планеты в холодильник на пару-тройку месяцев, разом решив проблемы с питанием и транспортом. Если бы засыпание было приятным и мы бы знали, что никакого вреда здоровью такой сон не причинит, миллионы людей не стали бы дожидаться, пока их выберут для эксперимента, а выстроились бы в очередь у дверей нового министерства. (Человеческий холодильник — челхолод?) Я несколько минут раздумывал, не пригодится ли эта идея для нового сценария. Добровольцы, у которых было время на сон и которые на несколько месяцев избавлялись от бесконечного нытья, обмана и запугиваний, после пробуждения начали бы громко хохотать над нашей нелепой политической, экономической и социальной жизнью, а потом без промедления учинили бы революцию, погрузив тысячи важных персон — чиновников и всевозможных начальников — в долговременный челхолод. Как часто бывает с идеями, приходящими поздно ночью, я не мог понять, стоит она чего-нибудь или я просто брежу. В любом случае теперь это не важно, нашептывал мединал, не важно… не важно. Я уснул. И при этом бодрствовал. Браддерсфордский туман рассеялся, и я очутился на новогодней вечеринке у Элингтонов. Праздник удался: так хорошо и весело мне не было с тех пор, как приехали Никси. Установилось что-то вроде Рождественского перемирия, вспомнил я. Мистер Элингтон приехал из-за границы, решив извлечь максимум пользы из присутствия Никси в конторе. Никси не возражал. Даже с Джо Эквортом они обменялись несколькими любезностями. Оливер Элингтон вернулся домой, разумеется, и это несколько оживило обстановку. Бена Керри вновь стали часто видеть с Евой — с Элеонорой Никси он явно больше не встречался. Мою статью напечатали в лондонской еженедельной газете, после чего я купил себе черный бархатный галстук и огромную изогнутую трубку фирмы «Петерсон». Иногда бывает так: тяжелый больной внезапно идет на поправку, начинает садиться и улыбаться, строить планы; то же нередко случается и с обществом, конец которого близок, — наступает короткое затишье, все вздыхают свободно и тешат себя жестокой иллюзией здоровья и благополучия. Именно в такой отрезок прошлого я угодил, и праздничный рождественский антураж лишь усиливал ложное ощущение всеобщего счастья. Чтобы проводить старый год и встретить новый, Элингтоны устроили эту вечеринку. В числе приглашенных был Джо Экворт с супругой и, разумеется, Джок Барнистон; про остальных я ничего не ведал. Когда я прибыл, во мне вновь пробудились старые колдовские чары; казалось, лишь вчера я восхищенно взирал на волшебное семейство с подножки трамвая.
