Дени Дидро - Жак-фаталист и его хозяин
«Он бредит…»
Жюстина стала терять сознание; ее колени подкосились; в отчаянии она шептала глухим голосом:
«Он придет… он идет… вот он поднимается… Я погибла!»
«Нет, нет, – отвечал я тихо, – не бойся, молчи, ложись…»
Она продолжает отказываться; я стою на своем; она уступает, и вот мы друг подле дружки.
Хозяин. Предатель! Мерзавец! Знаешь ли ты, какое преступление собираешься совершить? Ты насилуешь девушку – если не физически, то, по крайней мере, при помощи страха. Если бы тебя привлекли к суду, ты узнал бы всю строгость закона, карающего похитителей.
Жак. Не знаю, изнасиловал ли я ее, но знаю, что ни я ей зла не причинил, ни она мне. Сперва, отводя рот от моих поцелуев, она приблизила его к моему уху и прошептала:
«Нет, нет, Жак! Нет…»
Тогда я притворился, будто хочу сойти с кровати и направиться к лестнице. Она удерживает меня и снова говорит на ухо:
«Никогда бы не поверила, что ты такой злой; вижу, что мне нечего ждать от тебя пощады; но, по крайней мере, обещай, поклянись…»
«В чем?»
«В том, что Чертов сын ничего не узнает».
Хозяин. Ты обещал, ты поклялся, и все прошло хорошо.
Жак. И еще раз очень хорошо.
Хозяин. И очень хорошо еще раз!
Жак. Вы говорите так, словно при этом присутствовали. Между тем мой друг, Чертов сын, потеряв терпение, тревожась и устав бродить вокруг дома, возвращается, не дождавшись меня, к отцу, который говорит ему с досадой:
«Ты потратил много времени на чепуху…».
Сын отвечает ему с еще большей досадой:
«Пришлось обстругать эту проклятую ось с обоих концов: она оказалась слишком толстой».
«Я же тебя предупреждал: но ты все хочешь делать по-своему».
«Обстругать легче, чем прибавить».
«Возьми-ка вот этот обод и доделай его за дверью».
«Почему за дверью?»
«Потому что шум инструмента может разбудить твоего друга Жака!»
«Жака!»
«Да, Жака; он там, на чердаке, отдыхает. Эх, как мне жаль отцов: одних за одно, других за другое. Ну что же? Пошевеливайся! Если ты будешь стоять там как болван, склонив голову, раскрыв рот и опустив руки, дело не подвинется…»
Чертов сын, мой приятель, в бешенстве кидается к лестнице; Черт, мой крестный, сдерживает его и говорит:
«Куда ты? Дай выспаться бедному малому; он изнемогает от усталости. Случись тебе быть на его месте, ты бы не захотел, чтоб тревожили твой покой».
Хозяин. А Жюстина и это слышала?
Жак. Как вы меня.
Хозяин. А ты что делал?
Жак. Смеялся.
Хозяин. А Жюстина?
Жак. Она сняла чепец, рвала на себе волосы, воздевала глаза к небу (по крайней мере, я так полагаю) и ломала себе руки.
Хозяин. Жак, ты варвар: у тебя каменное сердце.
Жак. Нет, сударь, нет: я обладаю чувствительностью; но я приберегаю ее для более важного случая. Расточители этой ценности так швыряются ею, когда нужно экономить, что у них ничего не остается, когда надо быть щедрым… Тем временем я одеваюсь и схожу вниз. Черт-отец говорит:
«Тебе необходимо было выспаться; когда ты пришел, ты был похож на мертвеца, а теперь ты розовый и свежий, как младенец, пососавший грудь. Сон
– отличная вещь… Черт! Спустись в погреб и притащи бутылку, чтобы мы могли приступить к завтраку. Ну как, крестник, теперь ты охотно позавтракаешь?»
«Очень охотно».
И вот бутылка принесена и поставлена на рабочий стол; мы стоим вокруг. Черт-отец наполняет стаканы для себя и для меня; Чертов сын, отстраняя свой, говорит свирепым голосом:
«Мне не хочется пить в такую рань».
«Ты не хочешь пить?»
«Нет».
«Ага, я понимаю, в чем дело; знаешь, крестник, тут попахивает Жюстиной; верно, он заходил к ней и не застал ее или поймал с другим; это отвращение к бутылке неестественно, запомни мои слова».
Я: «Весьма возможно, что вы правы».
Чертов сын: «Жак, довольно шуток, уместных или неуместных: я их не терплю».
Черт-отец: «Если он не хочет пить, то это не должно мешать нам. Твое здоровье, крестник!»
Я: «Ваше, крестный! Чертов сын, друг мой, выпей с нами. Ты слишком огорчаешься из-за пустяков».
Чертов сын: «Я уже вам сказал, что не стану пить».
Я: «Если твой отец угадал, то что ж тут такого? Вы встретитесь, объяснитесь, и ты признаешь, что был не прав».
Черт-отец: «Эх, оставь его! Разве не справедливо, чтоб эта тварь наказала его за огорчение, которое он мне причиняет? Ну, еще глоток – и вернемся к твоему делу. По-видимому, мне придется отвести тебя к отцу; что мне, по-твоему, ему сказать?»
Я: «Все, что вам будет угодно, все, что вы сотни раз слыхали от него, когда он приводил к вам вашего сына».
Черт-отец: «Пойдем…»
Он выходит, я следую за ним, мы приближаемся к нашим дверям; я впускаю его одного. Сгорая от нетерпения послушать беседу крестного с моим отцом, я прячусь в закуток за перегородку, чтобы не упустить ни слова.
Черт-отец: «Ну, кум, придется простить его на этот раз».
«За что простить-то?»
«Ты притворяешься, будто не знаешь».
«Я не притворяюсь, а просто не знаю».
«Ты сердишься, и ты прав».
«Я вовсе не сержусь».
«Вижу, что сердишься».
«Пусть так, если тебе угодно; но расскажи прежде всего, какую глупость он натворил».
«Три-четыре раза в счет не идут. Встречается кучка молодых парней и девушек; пьют, танцуют, смеются, часы бегут; смотришь, а дома дверь уже на запоре…»
Крестный, понизив голос, добавил:
«Они нас не слышат; но, по чести, разве мы были разумнее в их возрасте? Знаешь ли, кто дурные отцы? Это те, кто забыл про грешки своей молодости. Скажи, разве мы с тобой не таскались по ночам?»
«А ты, кум, скажи, разве мы не вступали в связи, не нравившиеся нашим родителям?»
«Да я больше кричу, чем в самом деле сержусь. Поступай так же».
«Но Жак ночевал дома, по крайней мере, нынче; я в этом уверен».
«Ну что ж, если не нынче, так вчера. Но так или иначе, а ты не сердишься на своего малого?»
«Нет».
«И после моего ухода не накажешь его?»
«Ни в коем случае».
«Даешь слово?»
«Даю».
«Честное слово?»
«Честное слово».
«Все улажено, иду домой…»
Когда крестный был уже на пороге, отец, ласково ударив его по плечу, сказал:
«Черт, друг мой, тут кроется какая-то загвоздка; наши парни – прехитрые бестии, и я боюсь, что здесь сегодня попахивает какой-то каверзой; но со временем все выйдет наружу. Прощай, кум».
Хозяин. Чем же кончилось приключение твоего друга, Чертова сына, с Жюстиной?
Жак. Как должно было. Он рассердился, а она – еще больше; она заплакала, он разнежился; она поклялась, что я лучший из друзей; я поклялся, что она честнейшая девушка в деревне. Он нам поверил, попросил прощения, полюбил нас и стал уважать больше прежнего. Таковы начало, середина и конец потери мною невинности. Теперь, сударь, скажите мне, пожалуйста, какую мораль вы выводите из этой непристойной истории?
Хозяин. Надо лучше знать женщин.
Жак. А вы нуждались в таком поучении?
Хозяин. Надо лучше знать друзей.
Жак. Неужели вы думаете, что среди них найдется хотя бы один, который откажется от вашей жены или дочери, если она захочет завлечь его в свои сети?
Хозяин. Надо лучше знать родителей и детей.
Жак. Ах, сударь, и те и другие во все времена попеременно обманывали и будут обманывать друг друга.
Хозяин. Ты высказал вечные истины, но их не мешает повторять почаще. Каков бы ни был следующий рассказ, который ты мне обещал, будь уверен, что только дурак не найдет в нем ничего поучительного. А теперь продолжай.
Читатель, меня грызет совесть: я приписал Жаку или его Хозяину несколько рассуждений, по праву принадлежащих тебе; если так, то возьми их обратно: наши путешественники не обидятся. Мне показалось, что тебе не понравилось имя Черт. Хотел бы я знать, почему? Это подлинное имя моего тележника; записи о крещении, записи о смерти, брачные договоры подписаны: «Черт». Чертовы потомки, которые теперь держат лавку, зовутся Черти. Когда их маленькие дети проходят по улице, люди говорят: «Вот Чертовы дети». Произнося имя Буль, вы вспоминаете величайшего мебельного мастера, который когда-либо существовал. В округе, где жил Черт, никто не скажет «черт», чтобы не вспомнить при этом знаменитейшего из известных тележников. Черт, имя коего мы читаем во всех требниках начала столетия, приходился ему родственником. Если кто-либо из Чертовых потомков прославится каким-нибудь великим деянием, собственное имя Черт будет звучать для вас не менее внушительно, чем Цезарь или Конде48. Дело в том, что есть черт и Черт, как есть Гийом и Гийом. Когда я говорю просто Гийом, то вы не примете его ни за завоевателя Великобритании49, ни за суконщика из «Адвоката Патлена"50; просто Гийом не будет ни героическим, ни мещанским именем; то же и черт. Просто черт не означает ни великого тележника, ни кого-либо из его заурядных предков или потомков. Говоря по чести, может ли вообще собственное имя быть хорошего или дурного тона? Улицы кишат псами с кличкой Помпеи. Отбросьте же свою ложную щепетильность, а не то я поступлю с вами, как лорд Чатам51 с членами парламента; он сказал им: «Сахар, сахар, сахар; что тут смехотворного?..» А я скажу вам: «Черт, Черт, Черт; почему человеку не называться Чертом?» Один офицер говорил своему генералу, великому Конде, что есть гордые чертовы дети, вроде Черта-тележника; славные чертовы дети, вроде нас с вами; пошлые чертовы дети, вроде очень многих других.
