Ромен Роллан - Жан-Кристоф. Книги 1-5
— Кристоф!
Мальчик остановился. Мельхиор заговорил дрожащим от волнения голосом:
— Кристоф, сынок! Не презирай меня!
Кристоф с рыданьем бросился на шею отцу.
— Папа, дорогой мой папочка! Я тебя вовсе не презираю, я так несчастлив!
Оба теперь плакали навзрыд. И Мельхиор жалобно твердил:
— Не моя это вина, сынок. Ведь я не злой человек. Верно, Кристоф? Скажи, разве я злой?
Он обещал бросить пить. Кристоф недоверчиво покачал головой, и Мельхиор сознался, что когда в кармане у него заводятся деньги, он не может устоять. Кристоф задумался.
— Знаешь, папа, — сказал он. — Вот что надо бы сделать…
И замолчал.
— Что сделать?
— Мне стыдно…
— За кого стыдно? — простодушно спросил Мельхиор.
— За тебя!
Мельхиор сморщился.
— Да ладно! — сказал он.
Кристоф изложил отцу свой план: лучше всего было бы, если бы все деньги, даже жалованье Мельхиора, находились, скажем, у матери или у Кристофа, а они уж будут выдавать Мельхиору каждый день, каждую неделю нужную ему сумму.
Мельхиор, на которого окончательно напал покаянный стих, — он уже с утра успел приложиться к рюмочке, — согласен был на все и заявил даже, что желает немедленно написать письмо герцогу, с тем чтобы жалованье выплачивалось непосредственно Кристофу. Кристоф отказался — он краснел, видя унижение Мельхиора. Но отец, не утоливший еще жажды самопожертвования, настаивал. Он сам был приятно взволнован собственным великодушием. Кристоф так и не согласился взять письмо. А Луиза, которая подоспела к концу разговора, сказала, что лучше она милостыню собирать пойдет, но не допустит такого позора! Она добавила еще, что твердо верит в своего Мельхиора и что он непременно исправится во имя любви к детям и к ней самой. Этой умилительной сценой завершился семейный раздор, и письмо Мельхиора, забытое на столе, завалилось за шкаф, где и осталось лежать.
Но через неделю Луиза, убирая комнату, обнаружила письмо мужа, и так как последнее время Мельхиор, забыв свои клятвы, снова пустился во все тяжкие, письмо она не разорвала, а аккуратно спрятала. Так оно и пролежало несколько месяцев, уж очень претила Луизе мысль воспользоваться им, хотя чаша терпения ее переполнилась. Но когда в один прекрасный день Мельхиор снова исколотил Кристофа и отнял у него последние деньги, Луиза решилась. Оставшись наедине с горько плачущим мальчиком, она достала письмо, вручила его сыну и коротко сказала:
— Иди!
Кристоф все еще не мог собраться с духом, хотя и понимал, что нет иного средства спасти семью от полного разорения, спасти хотя бы то малое, что оставалось в доме. И он отправился в замок. Путь, который обычно отнимал у Кристофа всего двадцать минут, занял теперь больше часа. Он уже стыдился задуманного шага. За последние годы — годы грустные и одинокие, все возрастала его полуребяческая гордость, и сейчас при мысли о том, что порок отца будет выставлен на публичное осмеяние, сердце его исходило кровью. Конечно, он знал, что порок Мельхиора известен в их городе всем и каждому, но в силу нелепой, хотя вполне естественной, непоследовательности упорно пытался доказать себе обратное, притворяясь перед самим собой, что ничего не замечает: он скорее позволил бы четвертовать себя, чем признался бы в слабости отца. А сейчас он сам идет туда! Раз двадцать он собирался повернуть домой, два или три раза обошел весь город и, как только приближался к цели, возвращался вспять. Но ведь дело было не в нем одном. Речь шла о его матери, о младших братьях. Раз отец их бросил, раз предает их, значит, он, старший сын, должен занять отцовское место, должен прийти семье на помощь. Кристоф больше не колебался. Он сломил свою гордыню: ничего не поделаешь, придется испить позор до конца. Он вошел в замок. Подымаясь по лестнице, он чуть было снова не повернул обратно, ноги у него подкашивались. Несколько минут он стоял на площадке, схватившись за ручку двери, но послышались чьи-то шаги, мальчик принужден был войти. Чиновники герцогской канцелярии отлично знали молодого Крафта. Кристоф попросил аудиенции у управляющего театром его высочества, барона Хаммер-Лангсбаха. Служащий канцелярии, молодой, но уже тучный человек, с девичьим румянцем на полных щеках, в белом жилете и розовом галстуке, дружески пожал Кристофу руку и сразу же заговорил о вчерашнем исполнении оперы. Кристоф повторил свою просьбу. Чиновник ответил, что его превосходительство сейчас занят, но если Кристоф желает передать какое-нибудь ходатайство, то его вручат вместе с другими бумагами, когда их понесут на подпись. Кристоф протянул письмо. Чиновник быстро пробежал его глазами и удивленно присвистнул.
— Ах, вот в чем дело, — весело произнес он. — Что ж, прекрасная мысль! Давно пора. Это лучшее, что Крафт сделал за всю свою жизнь! Ах, он старый пьяница! Да как же это он, черт побери, решился написать письмо, а?
Но договорить фразу ему не удалось. Кристоф, позеленев от гнева, дерзко вырвал письмо из рук молодого человека.
— Не смейте меня оскорблять! — закричал он. — Я запрещаю вам меня оскорблять!
Чиновник опешил.
— Но, дорогой мой Кристоф, — произнес он, с трудом подыскивая слова, — кто же тебя оскорбляет? Я сказал только то, что все знают. Да и сам ты прекрасно это знаешь.
— Нет! — яростно воскликнул Кристоф.
— Как не знаешь? Ты не знаешь, что отец пьет?
— Это неправда, — возразил Кристоф.
И топнул ногой.
Служащий пожал плечами.
— Зачем же он написал такое письмо?
— Написал потому… — начал Кристоф и запнулся (он не знал, что сказать), — потому… потому что я получаю каждый месяц свое жалованье, поэтому мне удобно получать и папино жалованье тоже. Зачем нам обоим ходить, тратить зря время… Папа очень занят.
Нелепее ничего выдумать было нельзя, и Кристоф сам покраснел от смущения. Молодой чиновник посмотрел на него насмешливо и сострадательно. Кристоф, зажав злополучное письмо в кулаке, повернулся к дверям. Но чиновник поднялся со стула и схватил его за руку.
— А ну-ка, подожди минутку, я сейчас все устрою.
И прошел в кабинет директора. Кристоф ждал, чувствуя на себе любопытные взгляды всей канцелярии. Кровь кипела в его жилах. Он сам не знал, что делает, что собирается делать, что нужно делать. Ему хотелось убежать, не дождавшись ответа, и он бочком уже двинулся к выходу, когда дверь директорского кабинета вдруг приоткрылась.
— Его превосходительство желает с тобой поговорить, — обратился к мальчику чиновник.
Пришлось войти в кабинет.
Его превосходительство барон Хаммер-Лангсбах, низенький, чистенький старичок с пробритым подбородком, в бакенбардах и усах, взглянул на Кристофа поверх золотых очков. Директор не прекратил своего занятия, — он что-то писал, — даже не кивнул в ответ на неловкий поклон Кристофа.
— Итак, — спросил он, отложив перо, — чего вы просите, господин Крафт?
— Ваше превосходительство, — быстро заговорил Кристоф. — Простите меня, пожалуйста. Я раздумал, я ничего не прошу.
Старичок даже не попытался найти объяснение столь крутой перемене в поведении юного просителя. Он поднял на Кристофа проницательный взор, кашлянул и сказал:
— Не угодно ли вам, господин Крафт, дать мне письмо, которое вы держите в руке.
Тут только Кристоф заметил, что директорские глаза прикованы к письму, которое он судорожно мял в кулаке.
— Не нужно, ваше превосходительство. Сейчас уже не стоит.
— Дай-ка, пожалуйста, письмо, — спокойно повторил старичок, словно не слышал возражения.
Кристоф машинально подал на ладони смятый листок, но тут же снова протянул руку, намереваясь схватить в случае надобности письмо, и что-то бессвязно залепетал. Его превосходительство аккуратно разгладил листок, прочел, посмотрел на Кристофа, с минуту послушал его путаные речи и пресек их, заявив с лукавым огоньком в глазах:
— Хорошо, господин Крафт, ваша просьба будет удовлетворена.
Старичок махнул ручкой, что означало конец аудиенции, и снова уткнулся в свои бумаги.
Мальчик вышел из кабинета совершенно убитый.
— Ну, ну, не сердись, Кристоф, — сердечным тоном произнес молодой чиновник, когда мальчик проходил мимо его стола.
Кристоф не смел поднять глаза, не смел отнять у чиновника руку, которую тот дружески пожал. Наконец он выбрался из замка. Он словно весь заледенел от пережитого позора. Теперь, когда он припоминал все происшедшее, ему слышалась даже в сочувственных словах людей, жалевших и уважавших его, оскорбительная ирония. Дома он нехотя и довольно раздраженно отвечал на расспросы Луизы, словно именно на нее падала ответственность за унизительную сцену в канцелярии. Его жестоко терзало раскаяние при мысли об отце. Кристофу хотелось признаться Мельхиору во всем, вымолить его прощенье, но Мельхиора не было дома. Лежа в постели без сна, Кристоф поджидал возвращения отца почти всю ночь. Чем больше он думал об отце, тем острее были укоры совести; он даже начал идеализировать Мельхиора. Твердил себе, что отец просто слабый человек. Добрый, но несчастный, да к тому же самые близкие люди так подло предали его. И, услышав под утро на лестнице шаги, мальчик вскочил с постели, побежал навстречу отцу, желая лишь одного — броситься ему на шею. Но Мельхиор вернулся пьяный, мерзкий, и у Кристофа не хватило мужества подойти к нему; он потихоньку поплелся в спальню, лег в постель. И горько же ему было расставаться со своими мальчишескими иллюзиями…
