Сельма Лагерлёф - Сага о Йёсте Берлинге
Увидеть, какое действие произвели эти слова на злого заводчика, было, пожалуй, самым страшным из всего, что пережила Анна за этот день. Он хватает вожжи, поворачивает сани и мчится в обратный путь, погоняя лошадь кнутом и дикими возгласами. Лошадь скачет вниз по крутому спуску, а под полозьями и копытами на тонком мартовском насте загораются целые снопы искр.
Анна Шернхек и Ульрика Дилльнер не произносят ни слова, они молча стоят на дороге. Ульрику бросает в дрожь от безумного взора Анны, а Анне нечего сказать этой несчастной, ради которой она пожертвовала любимым.
Ей хочется плакать, упасть на дорогу и биться головой о твердый снег и песок.
Раньше ей была знакома лишь сладость одиночества, а теперь она познала его горечь. Ее любовь! Что значила эта жертва по сравнению с душою любимого!
Они доехали до Берга, по-прежнему храня молчание, но когда перед ними открылась дверь в зал, Анна Шернхек в первый и единственный раз в своей жизни упала в обморок. В зале сидели Синтрам и Йёста Берлинг и мирно беседовали. Перед ними уже стоял поднос с горячим пуншем, они были здесь не менее часа.
Анна Шернхек упала в обморок, но старая Ульрика оставалась невозмутимо спокойной. Она поняла еще там, в лесу, что это не Синтрам, а тот, другой, преследовал их по дороге.
Потом капитан Уггла и капитанша переговорили с заводчиком, и было решено, что старая Ульрика останется в Берга. Он дал свое согласие с полной готовностью. «Я совершенно не желаю, чтобы она свихнулась», — сказал он.
О люди нынешних дней!
Я ведь не требую, чтобы кто-нибудь из вас поверил этим старинным историям. Это не что иное, как ложь и вымысел. Но разве раскаяние старой Ульрики тоже ложь и вымысел? Раскаяние, которое вновь и вновь больно сжимает ее бедное сердце и заставляет его стонать подобно тому, как стонут половицы в зале у Синтрама под его качалкой? А разве сомнения Анны Шернхек — тоже ложь и вымысел? Сомнения, которые преследовали ее подобно назойливым бубенцам в глухом лесу?
О, если бы это было так, если бы раскаянье и сомнение могли стать лишь ложью и вымыслом!
Глава двенадцатая
ИСТОРИЯ ЭББЫ ДОНА
На восточном берегу Лёвена, там, где расположено поместье Борг, есть живописный, изрезанный бухтами мыс, который омывают игривые волны. Но берегись, обходи этот мыс стороной.
Нет на берегах Лёвена другого места, откуда бы на озеро открывался лучший вид, чем с вершины этого мыса.
Трудно и представить себе, до чего красив дивный Лёвен, озеро моих грез, тому, кто не наблюдал с мыса Борг, как зеркальная гладь его постепенно очищается от предрассветной утренней дымки, тому, кто не видел из окна маленькой голубой гостиной, с которой связано так много воспоминаний, как его воды отражают бледно-розовый вечерний закат.
И все же я повторяю: берегись, не ходи туда!
Ибо тебя, возможно, охватит желание навсегда остаться в видевших столько горя залах старого дома; возможно, ты захочешь сделаться обладателем этого прелестного уголка; а если ты молод, богат и счастлив, то, подобно многим другим, ты пожелаешь поселиться там со своей молодой супругой.
Нет, лучше не видеть этого живописного мыса, ибо счастье не уживается в Борге. Как бы богат и счастлив ты ни был, знай, что стоит тебе поселиться здесь, как эти старые, пропитанные слезами полы оросятся вскоре и твоими слезами, а эти стены, таящие в себе так много жалоб и стонов, примут также и твои вздохи.
Словно какое-то заклятье тяготеет над этим прекрасным поместьем. Кажется, будто здесь погребено само несчастье, которое, не найдя себе покоя в могиле, постоянно выходит из нее, чтобы наводить ужас на обитателей этого дома. Будь я хозяйкой Борга, я бы велела перекопать там все: и каменистую почву елового парка, и пол в погребе, и плодородную землю полей, — пока не нашла бы изъеденный червями труп ведьмы, а тогда я похоронила бы ее на освященной земле кладбища в Свартшё. Я бы не пожалела денег на звонаря, чтобы колокола звонили над ней долго и громко; я бы щедро одарила пастора и пономаря, чтобы они с надгробным словом и погребальными псалмами благословили ее на вечный покой.
А если бы и это не помогло, я бы велела в одну ненастную ночь поджечь покосившиеся деревянные стены старого дома и уничтожить все, что могло бы привлечь людей поселиться в этом обиталище бед и несчастий. Тогда уж ничья нога не ступала бы больше на это проклятое место, одни лишь черные галки с колокольни стали бы гнездиться в высокой печной трубе, которая, словно страшное пугало, возвышалась бы над пепелищем.
И я бы, конечно, с тоской смотрела, как пламя охватывает крышу и как клубы густого дыма, освещенного ярким заревом пожара, вырываются вместе с искрами из старинного графского дома. Мне казалось бы, что в треске и шуме пожара я слышу жалобы бесприютных воспоминаний, а в голубых языках пламени вижу потревоженные призраки. Я бы подумала, что печаль исполнена красоты, что несчастье красит, и заплакала бы так, как плачут над преданным разорению древним храмом.
Но хватит об этом, зачем накликать на себя несчастье! Вспомним-ка лучше те времена, когда Борг красовался во всем своем великолепии на вершине мыса, под сенью могучих елей парка, покрытые снегом поля вокруг него сверкали в ослепительных лучах мартовского солнца, а за стенами его еще раздавался жизнерадостный смех веселой, молодой графини Элисабет.
По воскресеньям молодая графиня ходила в церковь Свартшё, неподалеку от Борга, а затем приглашала к обеду небольшое общество. У нее постоянно бывали и лагман из Мюнкерюда с женой, и капитан с капитаншей из Берга, и капеллан со своей женой, и злой Синтрам. Если случалось Йёсте Берлингу перебраться по льду через Лёвен и появиться в Свартшё, то графиня приглашала и его. Почему бы ей и не пригласить Йёсту Берлинга?
Она, конечно, не знала, что злые языки уже нашептывали, будто Йёста появляется так часто на восточном берегу озера, чтобы встретиться с ней. Возможно, он еще чаще приходил пьянствовать и играть в карты к Синтраму, но в этом ничего плохого не видели; все знали, что тело у него железное, чего никак уж нельзя было сказать о его сердце, которое не могло устоять ни перед одной парой ясных глаз, ни перед одной головкой со светлыми кудрями, падающими на лоб.
В том, что молодая графиня добра к нему, нет ничего удивительного: она добра ко всем. Оборванных нищих детей она сажает к себе на колени, а если случится ей обогнать по дороге какого-нибудь дряхлого старика, она велит кучеру остановиться и дает бедняку место рядом с собой в санях.
Йёста обыкновенно сидел в ее маленькой голубой гостиной, откуда открывается чудесный вид на озеро, и читал ей стихи. В этом не было ничего дурного. Он никогда не забывал того, что она графиня, а он бездомный бродяга, и ему доставляло радость общество женщины, недосягаемой для него, которую он чтил, как святыню. Влюбиться в нее было для него так же немыслимо, как влюбиться в царицу Савскую, изображенную на хорах церкви в Свартшё.
Он мечтал лишь служить ей, как паж служит своей госпоже: подвязывать ей коньки, держать моток ее ниток, управлять ее санями. Между ними не могло быть и речи о любви, но он был из тех, кто находит прелесть в романтике и невинных мечтах.
Молодой граф всегда молчалив и сдержан, а Йёста искрится весельем. Общество его по душе молодой графине. Никому из ее знакомых и в голову не придет, что она ищет запретной любви. Танцы и веселье — вот что у нее на уме. Ей бы хотелось, чтобы земля была совершенно гладкой, без камней, без гор и морей, чтобы можно было всюду пройти танцуя. Она б хотела протанцевать в тонких атласных башмачках от колыбели до самой могилы.
Но молва беспощадна по отношению к молодым женщинам.
Когда в Борге бывали гости, то господа после обеда обычно отправлялись в кабинет графа, чтобы покурить и подремать, а пожилые дамы, прислонив свои почтенные головы к высоким спинкам, дремали на мягких креслах в большой гостиной. В эти часы молодая графиня и Анна Шернхек удалялись в маленькую голубую гостиную и поверяли друг другу свои сокровенные мысли и чувства.
В следующее воскресенье после того, как Анна Шернхек привезла в Берга Ульрику Дилльнер, они, как обычно, снова сидели здесь.
Молодая женщина чувствовала себя бесконечно несчастной. Куда делись вся ее живость и задор, который она пускала в ход против всех и каждого, кто пытался слишком приблизиться к ней.
Все события прошлой ночи были окутаны сумраком, который и породил их. В ее сознании не осталось ни одного отчетливого воспоминания.
Хотя, впрочем, нет — осталось одно, которое отравляло ей душу.
— А что, если это не бог, — нашептывает ей внутренний голос, — что, если не бог послал волков?
Она ждет какого-нибудь знамения или чуда. Нетерпеливо оглядывает она небо и землю, ожидая, не появится ли из облаков указующий перст или огненный смерч, которые направили бы ее по верному пути.
