Джек Лондон - Маленькая хозяйка Большого дома. Храм гордыни
Глава XIX
После отъезда миссис Тюлли Паола свою угрозу исполнила и наводнила дом гостями. Казалось, она вспомнила всех, кого уже давно следовало пригласить, и автомобиль, выходивший к поездам на станцию за восемь миль, редко возвращался пустым. Наезжали певцы, музыканты, художники, множество девиц с целой свитой молодых людей, мамаши, тетки и другие пожилые дамы. Все они внесли оживление в Большой дом, постоянно организовывались экскурсии. А Грэхем задавал себе вопрос, не нарочно ли позвала Паола весь этот народ? Что до него, то он окончательно забросил работу над книгой и проводил каждое утро в плавании, катании верхом и весело развлекался вместе с неугомонной молодежью.
Ложились поздно, вставали рано; Дик, который обычно строго соблюдал свои правила и не выходил к гостям раньше двенадцати часов, как-то просидел в бильярдной за поккером целую ночь. Грэхем тоже играл, а к утру был вознагражден неожиданным посещением Паолы; она созналась, что провела «белую» ночь, хотя вид у нее был свежий и по цвету лица невозможно было догадаться, что ни минуты не спала. Грэхем должен был сделать над собой усилие, чтобы не слишком часто смотреть на нее, пока она готовила шипучие смеси для освежения и подкрепления уставших игроков. Затем она уговаривала их сыграть последнюю партию и пойти выкупаться перед завтраком.
Теперь Паола никогда не оставалась одна. Грэхему приходилось только бывать с ней на людях. Молодежь беспрерывно танцевала танго и другие модные танцы, но она танцевала редко и всегда только с юнцами. Но как-то раз она согласилась пройтись с ним в старомодном вальсе.
— Полюбуйтесь на предков в допотопном танце, — шутливо бросила она молодежи, выступая по паркету; и все действительно остановились и стали смотреть на них. Выйдя на середину зала, они сразу же приноровились друг к другу. Грэхем уже раньше уловил в ней исключительную чуткость, делавшую ее незаменимым товарищем в любой игре, и сейчас она совершенно естественно подчинилась его инициативе: казалось, что по залу плывет один сложный живой организм, действие которого безукоризненно. Не прошло и нескольких минут, как они усвоили плавный ритм, и Грэхем почувствовал, что Паола вся отдалась вихрю танца; тогда они пустились на разные ритмические варианты — паузы, синкопы, повороты, глиссады, и, хотя ноги их от пола не отрывались, Дик очень точно выразил общее впечатление: «плывут! парят!». Звучал «Вальс Саломеи», и по мере того, как затихали и замедлялись звуки музыки, замирал и их танец, и наконец они остановились.
Слова, аплодисменты значения уже не имели. Они разошлись молча, ни разу не взглянув друг на друга. Дик поучал молодежь:
— Ну, юнцы, скороспелки и всякая мелюзга, видите, как мы, старики, танцевали! Я, конечно, не против новых танцев. Они великолепны. Но все же не мешало бы и вам поучиться прилично вальсировать. А то ваш вальс — один позор. Мы, старики, как-никак кое-что умели, что и вам бы не помешало.
— Например? — спросила одна из девиц.
— А вот я скажу. От молодого поколения несет газолином, но это ничего…
Крики негодования заглушили его голос.
— И от меня несет, я отлично знаю, — продолжал он, — но вы совершенно забыли прежние добрые, честные способы передвижения. Из вас, милые барышни, ни одна не сможет одолеть Паолу в ходьбе, вас же, юноши, мы с Грэхемом загоняем так, что вам будет одна дорога — в больницу! Я отлично знаю, что вы здорово разбираетесь в машинах и умеете одеваться так, что и королеве угодите. Но ни один из вас не умеет как следует ездить верхом на настоящей лошади. А чтобы править парой добрых рысаков — где уж вам! А много ли вас, желторотых, так бойко маневрирующих по бухте на моторных лодках, станет у руля старомодного шлюпа или шхуны и выйдет в открытое море?
— Ну, так что же! Так или иначе, но мы попадаем, куда нам надо, — возражала все та же девица.
— Этого я не отрицаю, — ответил Дик, — но у вас не всегда красиво выходит. Вот, например, никто из вас на такое не способен: Паола, с вожжами в руках, держа ногу на тормозе, придерживает бешеную четверку лошадей на крутом спуске с горы.
Как-то раз, в жаркое утро, под прохладными сводами длинной крытой веранды, Грэхема, сидевшего за чтением, окружило человек пять гостей; Паола была с ними. Когда они поговорили и отошли, он вернулся к своему журналу, и чтение его так поглотило, что он не заметил, как все кругом затихло. Он поднял глаза. Все ушли, кроме Паолы. Он слышал смех, доносившийся с дальнего края длинной веранды. Но Паола! Он перехватил ее взгляд, прямой, обращенный прямо на него. В нем таились сомнения, вопрос, почти страх; и все же в это мгновение он успел заметить, что это был взгляд испытующий и, как подсказало ему воображение, взгляд человека, заглядывающего в только что раскрывшуюся перед ним книгу судьбы. Веки ее дрогнули, и она густо покраснела. Дважды она хотела заговорить, но, как бы захваченная врасплох, она явно не знала, что сказать. Грэхем вывел ее из тягостного состояния, заговорив совершенно спокойно:
— Знаете, я только что читал хвалебную оценку де Врие деятельности Лютера Бербанка, и мне кажется, что Дик в мире домашних животных играет такую же роль, как Бербанк в растительном мире. Вы с ним творите жизнь, как бы своими руками лепите новые, полезные и прекрасные формы.
Паола, успевшая к этому времени овладеть собой, рассмеялась.
— Боюсь, — непринужденно продолжал Грэхем, — что, когда я вижу, что вами достигнуто, мне остается только оплакивать даром истраченную жизнь. Почему же я ничего не создавал? Я очень вам завидую.
— Мы действительно ответственны за рождение множества живых существ, — сказала она, — дух замирает от одной мысли об этой ответственности.
— У вас тут действительно все так и дышит плодовитостью, — улыбнулся Грэхем. — Цветение никогда и нигде раньше не производило на меня такого впечатления. Здесь все преуспевает и множится.
— Ах, вот что! — вдруг воскликнула Паола, как бы вспомнив что-то. — Я покажу вам моих золотых рыбок, я ведь их также развожу и тоже с коммерческой целью. Я снабжаю торговцев Сан-Франциско редчайшими видами и даже отправляю в Нью-Йорк; я самым серьезным образом зарабатываю деньги и хочу сказать, что получаю доход. Это видно из книг Дика, а он аккуратный бухгалтер. Вы у него не найдете ни молоточка, не внесенного в инвентарь, ни подковы, не указанной в книге расходов. Вот почему у него так много бухгалтеров! У нас дошли до того, что стоимость рабочего часа ломовой лошади вычислена с точностью до одной тысячной цента.
— Вернемся к вашим золотым рыбкам, — напомнил Грэхем, раздраженный постоянным упоминанием о Дике.
— Так вот, Дик заставляет своих бухгалтеров с такой же точностью контролировать и мои операции с золотыми рыбками. Мой счет учитывает каждый рабочий час, использованный на них в доме или в имении, вплоть до почтовых марок и письменных принадлежностей. Я плачу проценты за помещение, он берет с меня даже за воду, как будто я квартиронаниматель, а он городская водопроводная компания. При этом мне все же начисляется до десяти процентов прибыли, а иногда и до тридцати, но Дик смеется и утверждает, что если вычесть содержание управляющего, то окажется, что я зарабатываю очень мало, если не работаю в убыток, потому что на такую маленькую прибыль мне не нанять дельного управляющего. И все же, благодаря именно таким методам, Дик преуспевает в своих предприятиях. Он никогда ничего не начинает, не уяснив заранее до малейшей детали, что именно он желает получить, разве только, когда он задумает просто провести эксперимент.
— Да, он действует только наверняка.
— Я никогда не видела человека, столь уверенного в себе, — с жаром подхватила Паола, — и никогда не знала человека, действительно имевшего на это такое право, как он. Я его хорошо знаю. Он гений, но не в обычном смысле слова: он уравновешен и нормален, что несовместимо с гениальностью. Такие люди встречаются реже, и они выше гениев. Я думаю, что Авраам Линкольн был человеком такого типа.
— Должен признаться, что не совсем улавливаю вашу мысль, — сказал Грэхем.
— Ну, я, конечно, не хочу сказать, что Дик так же велик, как Линкольн, — торопливо продолжала она. — Дик, конечно, чудесный человек, но не в этом дело. Они схожи своей уравновешенностью, нормальностью, отсутствием блеска. Возьмите меня, я — то, что принято называть гением. Я никогда не знаю, как и почему у меня выходит то, что я делаю. Так я создаю эффекты в музыке, так же и ныряю. Хоть убейте, а я не объясню, как я ныряю, как делаю мертвую петлю, а Дик, наоборот, никогда ничего не делает, если заранее не знает, как ему за это взяться. Он все делает обдуманно и спокойно. Он вообще чудо, но никогда и ни в чем он не совершал ничего чудесного, выдающегося. Я-то его знаю. Ни в одном виде спорта он не установил рекорда, ни разу не был чемпионом. Но и посредственностью он также никогда не был. Такой он во всем. Он — точно цепь, все звенья которой выкованы совершенно одинаково, нет ни более массивного кольца, ни более слабого.
