Григорий Белых - Дом веселых нищих
— Чего вылупился? Гони винтовку-то…
Красноармеец, продолжая ухмыляться, выпустил винтовку и достал обойму с патронами.
— Как же это ты будешь-то?
Винтовка была тяжелая, но Роман, напрягая все силы, старался обращаться с ней как можно свободнее.
Осторожно вставил обойму, защелкнул затвор и попробовал было приложиться, но дуло сразу опустилось книзу, как он ни старался удержать его.
Стало стыдно. Неловко было даже взглянуть на красноармейца, потому что тот, наверное, смеется. Но красноармеец вдруг перестал ухмыляться и ласково сказал:
— Стреляй с колена, пузырь. Легче…
Роман опустился на одно колено, приложился, задержал дыхание, ловя в прорезь мушки темное пятно мишени.
— Поймал? — спросил красноармеец.
— Да.
— Пали.
Ахнуло впереди, метнулся голубой огонек. Роман чуть не сковырнулся — так сильно в плечо и по челюсти ударило прикладом.
Красноармеец засмеялся.
Подошел товарищ Федотов.
— Ты что?
— Да вот… Храбрец ваш стреляет. Думал, в лужу клюнет, ан нет.
Товарищ Федотов взглянул на Романа, тоже улыбнулся, но ничего не сказал и отошел. — Ну валяй… Еще разок пальни, — сказал красноармеец, обращаясь к Роману.
Всю ночь глухо гудели далекие орудийные выстрелы, так что даже стекла тихонько дребезжали. Над затихшим темным городом безмолвно метались белые лучи прожекторов, ощупывая каждое облако, каждую щель в сером небе. Жужжали пропеллеры невидимых аэропланов, и неизвестно было, свои это или уже белогвардейские.
Новое туманное утро рассеяло ночные тревоги. Засветло расклеенные на углах газеты как-то бодро сообщали, что хотя белые все еще наступают, победа останется за рабочими Петрограда.
Целый день Роман с Женькой и Чемоданом бегали по городу, разглядывая укрепления, возводимые на перекрестках и углах проспектов.
На улицах все было по-новому. Стало много военных, много оружия и совсем почти исчезли очереди.
С трудом дождавшись вечера, Роман побежал в клуб. Он звал и Женьку, и Чемодана, но те, переглянувшись, отказались. Роман догадался. Они побаивались.
Около клуба стоял автомобиль. Когда Роман подошел, два красноармейца с Пуговочкиным носили винтовки в клуб.
— Помогай, — крикнул Пуговочкин, увидев Романа.
Роман охотно взялся за работу. Но винтовок было немного. Всего тридцать штук.
— Это для нашего отряда, — объяснил Пуговочкин, устанавливая ружья в стойку.
— А мне дадут? — спросил Роман.
— He знаю, — сказал Пуговочкин, не глядя на товарища. — Если хватит, — дадут.
В восемь часов весь отряд уже был в сборе. Комсомольцы были угрюмы и озабочены. Они подходили к винтовкам, осторожно трогали их, но не брали из стойки.
Наконец пришел Федотов, скомандовал построиться. Выстроились моментально и затихли. Роман тоже встал.
— Ребята! — сказал товарищ Федотов. — Районный штаб выделил тридцать винтовок, поэтому численность отряда определяется в тридцать человек. Вас тут больше…
Федотов оглядел ряды, как бы проверяя каждого, и, медленно выговаривая слова, закончил:
— Желает ли кто-нибудь остаться дежурить при клубе? Пусть выйдет из строя.
Никто не шевельнулся. Только тише стало. Федотов нахмурился.
— На всех винтовок не хватит, ребята. Если не выйдете сами, я буду отбирать…
Опять молчание, и только одинокий голос прозвучал мрачно:
— Отбирайте.
Тогда Федотов отошел на фланг и, оттуда осматривая каждого строго и внимательно, стал обходить строй.
— Комсомолец?
— Нет.
— Выйди.
Парень, виновато оглядев товарищей, вышел и стал к стенке. А Федотов продолжал осмотр, изредка говоря:
— Выйти.
У стенки уже собралось человек семь, а Федотов отводил одного за другим и приближался к Роману.
— Рядом с Романом стоял рябенький парнишка. Он оглянулся на Романа и тоскливо прошептал:
— Выгонит.
Федотов остановился около них. Словно по команде, Роман и рябенький приподнялись на цыпочки…
— Выйди… Оба выйдите, — сказал Федотов и оглядел поредевшие ряды. — Пожалуй, хватит. Сколько осталось?
Все стали громко считать. И Роман считал и насчитал двадцать девять. Но только хотел крикнуть, как рябенький торжествующе завопил:
— Одного не хватает!
— Тогда… — сказал товарищ Федотов и, поглядев на стоявших перед ним Романа и рябенького, спросил Романа: — Комсомолец?
— Нет.
— Я комсомолец! — крикнул рябенький.
— Становись в строй, — скомандовал товарищ Федотов. — Взять винтовки.
Забракованных было человек двенадцать. Они стояли в стороне, с завистью поглядывая, как комсомольцы разбирали винтовки и строились.
— Все, кто получил винтовки, останутся в клубе на всю ночь. Остальные могут идти домой.
Город жил напряженной, тревожной жизнью без сна и отдыха.
Под гул далекой орудийной канонады росла на черных перекрестках колючая паутина проволочных заграждений. Взад и вперед носились ревущие грузовики, наполненные рабочими и красноармейцами. В окнах домов, заложенных мешками с песком, можно было угадать настороженные глаза пулеметов и винтовок, направленных в одну сторону — к Нарвской заставе.
Выйдя из клуба, Роман отправился домой. Мать и сестра уже сидели за столом. Ужинали. Роман тоже сел.
Похлебали овсяной похлебки с дурандовыми лепешками, потом мать дала Роману и Аське по две сырых картофелины. Разрезав свои картофелины тоненькими ломтиками, они жарили их на плите. Поджаренные ломтики мороженой картошки были сладковаты и напоминали мацу. Как ни старался Роман есть медленнее, все же уничтожил свою порцию раньше, чем сестра.
У Романа была еще печенка. Днем, когда привозили мясо в потребиловку, он ухитрился отрезать большой кусок — с фунт.
Роман не хотел показывать печенку сестре. Но сестра так аппетитно чавкала, что у Романа челюсти заныли от голода. Не вытерпев, он сбегал в прихожую и достал из-за сундука печенку. У Аськи глаза расширились от зависти. Она торопливо доела картошку и следила за Романом. Роман взял нож и разрезал печенку на три равные части.
Один кусок отдал сестре, другой — матери, третий стал жарить сам.
— Я тебе завтра воблину куплю, — сказала растроганная сестра.
Поджаренная на плите печенка имела какой-то странный, не мясной вкус, но все же Роман съел ее с удовольствием.
Мать поела, убрала посуду, смела со стола сор и, увязав белье, сказала:
— Я иду в прачечную. Следите за лавкой, не привезут ли хлеба.
Она уже уходила, когда в дверях столкнулась с управдомом.
— Окопы рыть, — сказал управдом. — Кто желает, записывайтесь. Идти к Путиловскому заводу, к десяти часам. За работу по фунту хлеба.
— Фунт хлеба? — мать бросила узел. — Кому-нибудь надо идти.
— Я пойду! — живо сказала сестра.
— И я пойду, — сказал Роман.
Управдом усмехнулся.
— Маловат, хлеба не поешь столько.
Сестра быстро оделась и убежала, хлопнув дверью.
— В лавке не прозевай хлеб, — напомнила еще раз мать и тоже ушла в прачечную.
Роман остался один.
В квартире сразу стало тихо и скучно и немножко страшно. За дверью в прихожей что-то шуршало. По плите ползали тараканы и с шумом шлепались на пол. В трубе посвистывал ветер.
Роман сел на теплую еще плиту и долго прислушивался к разным шорохам да к стрельбе за окном.
Потом невтерпеж стало. Соскочил. Походил по комнате, посвистал. Остановился у окна.
Во дворе была темень непроглядная, но то и дело слышались шаги, разговор.
Роман сорвал с крючка солдатский ватник, накинул на плечи и выскочил во двор, а со двора — на улицу.
Улицы были пустынны. Только около освещенных дверей потребиловки стояла толпа. Толпа ругалась с заведующим лавкой. Завлавкой, в рваном переднике, надетом поверх зеленой военной тужурки, кричал в толпу, загораживая выход:
— Не выдаем хлеб сегодня! Завтра все получите! Завтра!
— Нет, не завтра! Ты сегодня давай! — кричали из толпы. — Может, вас завтра перевешают, а мы ждать не намерены.
Кричали все — мужчины, женщины, старухи, плакали ребята.
— Пустят вас завтра в развес!.. Достукались! Из ворот торопливо вышла группа мужчин.
Среди них был председатель правления и все коммунисты дома. Через плечо у каждого была перекинута винтовка.
Группа быстро прошла мимо затихшей на мгновенье толпы.
— Это наши большевики, — прошипел кто-то. — Тоже вояки!
В этот момент из подворотни выбежал еще один парень с маленькой кавалерийской винтовкой и, шлепая по сырому снегу, побежал вслед за остальными. Роман узнал Иську и догнал его.
— Ты куда? На фронт?
Иська пожал протянутую руку и с оттенком гордости сказал:
— На караул. Завод охранять пока, а если надо будет, то и на фронт.
Роман потоптался. Было до смерти завидно. Хотелось тоже чем-нибудь похвастаться.
— А я в клуб хожу тоже, — сказал он, но Иська не слушал, уже бежал.
