Оноре Бальзак - Первые шаги в жизни
«И это Жорж! — подумал Оскар. — Человек, у которого было тридцать тысяч дохода, когда я с ним расстался!»
— У господина де Пьеротена есть еще свободное место в купе? — насмешливо спросил Жорж.
— Нет, мое купе занято пэром Франции, зятем господина Моро, бароном де Каналисом, его женой и тещей. У меня есть только одно место в общем отделении.
— Черт! Оказывается, пэры Франции при любых правительствах путешествуют в дилижансах Пьеротена! Я беру это место, — сказал Жорж, не забывший истории с г-ном де Серизи.
Он окинул внимательным взглядом Оскара и вдову, но не узнал ни сына, ни матери. Оскар на африканском солнце загорел; у него были пышные усы и густые бакенбарды; худое лицо и резкие черты гармонировали с военной выправкой. И ленточка офицерского ордена, и изувеченная рука, и строгость одежды — все это сбило бы Жоржа с толку, даже если бы у него и сохранились хоть какие-нибудь воспоминания о его давнишней жертве. Что касается г-жи Клапар, которую Жорж некогда видел лишь мельком, то десять лет, посвященные самому суровому благочестию, совсем ее изменили. Никто не подумал бы, что эта женщина — почти монахиня — была одной из Аспазий 1797 года.
Грузный старик в простом, но добротном платье — Оскар сейчас же узнал в нем дядюшку Леже — медленно приближался, волоча ноги; он дружески поздоровался с Пьеротеном, видимо относившимся к нему с тем почтением, которое всюду питают к богачам.
— Да это дядюшка Леже! И он становится все внушительнее, — воскликнул Жорж.
— С кем имею честь?.. — сухо спросил дядюшка Леже.
— Как? Вы не узнаете полковника Жоржа, друга Али-паши? Мы с вами однажды путешествовали вместе с графом де Серизи, который ехал инкогнито.
Одной из самых распространенных глупостей среди людей опустившихся является желание непременно кого-то узнавать и стараться быть узнанным.
— А вы изрядно изменились, — ответил старик посредник, ставший миллионщиком.
— Все меняется, — отозвался Жорж. — Разве «Серебряный Лев», или дилижанс Пьеротена похожи на то, чем они были четырнадцать лет назад?
— Пьеротену теперь одному принадлежат все почтовые кареты долины Уазы, и они у него превосходные, — ответил г-н Леже. — Он теперь бомонский домовладелец, хозяин постоялого двора, где останавливаются приезжающие в дилижансах; у него есть жена и дочь, и не какая-нибудь деревенщина…
Из дверей гостиницы вышел старик лет семидесяти и присоединился к путешественникам, ожидавшим минуты, когда можно будет сесть в дилижанс.
— Что ж, папаша Ребер, — сказал Леже, — недостает только вашей знаменитости.
— Вон она, — сказал управляющий графа де Серизи, указывая на Жозефа Бридо.
Ни Жорж, ни Оскар не могли узнать прославленного художника, — его лицо, теперь всем столь известное, было крайне измождено, и держался он с той самоуверенностью, которую придает успех. В петлице его черного редингота виднелась ленточка ордена Почетного легиона. Одет он был чрезвычайно изысканно — по-видимому, собирался за город на какое-нибудь торжество.
В это время из конторы, занимавшей бывшую кухню «Серебряного Льва», вышел служащий с листом бумаги в руке и остановился перед дверцей пустого купе.
— Господин де Каналис с супругой — три места! — крикнул он. Затем вошел внутрь дилижанса и начал перечислять:- Господин Бельжамб — два места. Господин де Ребер — три места. Господин… как ваше имя? — обратился он к Жоржу.
— Жорж Маре, — ответил вполголоса бывший богач.
Потом служащий подошел к ротонде, возле которой толпились кормилицы, сельские жители и владельцы молочных лавочек, шумно прощавшиеся друг с другом; усадив шесть пассажиров, служащий вызвал четырех молодых людей, которые взобрались на империал, и вместо всякого сигнала сказал:
— Трогай!
Пьеротен поместился рядом с кучером, молодым человеком в блузе, который в свою очередь крикнул лошадям:
— Но…о, пошли!
Четверка лошадей, купленная в Руа, не спеша побежала в гору, через предместье Сен-Дени; но, поднявшись над Сен-Лореном, дилижанс покатил, точно почтовая карета, и через сорок минут был уже в деревне Сен-Дени. Пьеротен не остановился у трактира, славившегося слоеными пирожками, а свернул влево от Сен-Дени, па дорогу, которая ведет в долину Монморанси.
На этом повороте Жорж, наконец, нарушил молчание, которое царило до сих пор среди пассажиров, разглядывавших друг друга.
— Теперь дилижансы ходят все-таки побыстрее, чем пятнадцать лет назад, — сказал он, вынимая серебряные часы, — правда, папаша Леже?
— Люди великодушно зовут меня господин Леже, — поправил его миллионщик.
— Да ведь это тот самый проказник, который ехал с нами при моей первой поездке в Прэль! — воскликнул Жозеф Бридо. — Ну что ж? Участвовали вы еще в походах — в Азии, в Африке, в Америке? — спросил знаменитый художник.
— Черт побери, я участвовал в Июльской революции, и этого слишком достаточно, ибо она меня разорила…
— А, вы участвовали в Июльской революции? — сказал художник. — Это меня не удивляет; я никак не мог поверить тем, кто утверждает, будто она сделалась сама собой.
— Как тесен мир, — заметил г-н Леже, глядя на г-на де Ребера. — Смотрите, папаша Ребер, вот клерк того нотариуса, которому вы, вероятно, обязаны своим местом управляющего именьями семьи де Серизи…
— Недостает только Мистигри, теперь прославившегося под именем Леона де Лора, да того глупого юнца, что стал распространяться насчет накожных болезней графа, от которых он в конце концов излечился, и насчет супруги графа, с которой он наконец расстался, чтобы мирно окончить свои дни, — сказал Жозеф Бридо.
— Не хватает и самого графа, — заметил Ребер.
— О, я думаю, — меланхолически заметил Жозеф Бридо, — что последнее путешествие, которое он совершит, будет из Прэля в Лиль-Адан, чтобы присутствовать на моем бракосочетании.
— Он еще катается в экипаже по своему парку, — сказал старик Ребер.
— А супруга часто его навещает? — спросил Леже.
— Раз в месяц, — ответил Ребер. — Она по-прежнему предпочитает Париж; в прошлом сентябре она выдала замуж свою племянницу, мадемуазель де Рувр, — на которую перенесла всю свою любовь, — за молодого, очень богатого поляка, графа Лагинского.
— А к кому перейдут земли господина де Серизи? — спросила г-жа Клапар.
— К его жене, которая его и похоронит, — ответил Жорж. — Для пятидесятичетырехлетней женщины графиня очень хорошо сохранилась, она всегда прекрасно одета; и, на расстоянии, она еще вызывает некоторые иллюзии…
— У вас она еще долго будет вызывать иллюзии, — сказал Леже, словно в отместку мистификатору.
— Я отношусь к ней с большим уважением, — ответил ему Жорж. — А кстати, куда делся тот управляющий, которого тогда уволили?
— Моро? — спросил Леже. — Он же депутат от департамента Уазы.
— А-а! Так вот это кто — знаменитый «депутат центра Моро Уазский»! — заметил Жорж.
— Да, господин Моро Уазский, — ответил Леже. — Он поработал для Июльской революции побольше вашего и в конце концов купил великолепное поместье Пуэнтель, между Прэлем и Бомоном.
— О! Рядом с тем, которым он управлял? Под боком у своего бывшего хозяина? У него вкус неважный, — заявил Жорж.
— Не говорите так громко, — заметил г-н де Ребер, — в купе находится госпожа Моро с дочерью, баронессой де Каналис, а также ее зять, бывший министр.
— Какое же он дал за дочерью приданое, чтобы выдать ее за нашего знаменитого оратора?
— Да что-то около двух миллионов, — сказал папаша Леже.
— У Моро был вкус к миллионам, — улыбаясь, сказал Жорж вполголоса, — он начал наживаться еще в Прэле…
— Ни слова больше о господине Моро! — живо воскликнул Оскар. — Мне кажется, вам уже пора бы научиться в дилижансах держать язык за зубами.
Жозеф Бридо несколько секунд всматривался в безрукого офицера, потом воскликнул:
— Вы не стали посланником, но эта ленточка свидетельствует о том, что вы вышли в люди и достигли этого благородными поступками, — мой брат и генерал Жирудо не раз упоминали о вас в своих рапортах…
— Оскар Юссон! — воскликнул Жорж. — Ну, знаете, если бы не голос, я бы вас не узнал.
— Ах, это вы так храбро вырвали виконта Жюля де Серизи из рук арабов? — спросил де Ребер. — И это вам граф предоставил место сборщика налогов в Бомоне, пока не освободится вакансия в Понтуазе?
— Да, сударь, — сказал Оскар.
— В таком случае, — сказал знаменитый художник, — окажите мне честь присутствовать на моей свадьбе, в Лиль-Адане.
— А на ком вы женитесь? — спросил Оскар.
— На мадемуазель Леже, — ответил художник, — внучке господина де Ребера. Граф де Серизи был так добр, что устроил этот брак, а я и без того уж многим обязан ему как художник. Но, перед тем как умереть, он решил заняться моим состоянием, о котором я сам и не помышлял…
