Оскар Лутс - Осень
— Ну, раз уж мы обещали…
— Ладно! Там будет видно. А теперь айда в сад, погляди, какой сегодня серебряный вечер!
Царит необычайная тишина. Старая луна доброжелательно улыбается с темно-синего неба, словно бы позируя какому-нибудь юному певцу любви. Среди одичавших яблонь и по затравеневшим дорожкам скользят серебристые блики, и кажется, что поодаль, за темными деревьями, поблескивает новый свет и открывается новый мир и синие чудеса.
— Как это тебе удалось найти для жилья такое сказочное местечко? — спрашивает Тали.
— Ах, ведь его и нет вовсе, — отвечает друг. — Это всем лишь представление, предположение, мечта. Каждый раз, когда я здесь брожу, боюсь очнуться.
— Гм, стало быть, вот оно как… — таллиннец закуривает сигарету. — Ну, а если теперь я уведу тебя от этой мечты, верну тебя назад в реальность, в самую что ни на есть будничную жизнь!
— Вот-вот, так и сделай, это пойдет мне только на пользу. Не то, чего доброго, стану верить тому, что говорю.
— Хорошо же, — Тали смотрит себе под ноги, — мы, там, в комнате, не закончили один разговор, и если тебе не надоело слушать, я продолжу.
— Я и сам только что собирался тебе напомнить.
— Наверное, я никогда и не заговорил бы об этом, но сегодняшняя неожиданная встреча!.. Погоди, на чем же я остановился? Ах да, стало быть, я рванул за границу. Может быть, тебе покажется странным, почему я именно туда ринулся? Должен сказать, что мысль об этой поездке мне и самому-то пришла в голову внезапно, вернее, была внедрена извне. Один из моих университетских знакомых, вернувшись из заграничного путешествия, насочинял всяких диковинных историй, а мне было почти безразлично, куда податься, куда убежать — только бы прочь отсюда! — вот я и загорелся. Исколесил всю Германию, даже и до Парижа довела меня дорога, но обо всем этом поговорим как-нибудь в другой раз, попозже. Сейчас скажу лишь, что, когда я праздно шатался по чужбине, бывая в новом и интересном окружении, в моей памяти напрочь затуманился образ девушки, имя которой Вирве. Затем уже бывало и так, что порою я не вспоминал о ней по целому дню. И знаешь что? Я не жалел об этом, и вовсе не считал себя каким-нибудь вероломным изменником, мотыльком-однодневкой, или как там в таких случаях говорят. Нет, как раз напротив. Сознание, что я все же способен забыть эту особу, импонировало мне, укрепляло меня… ведь, пересекая границу, я был как тяжело больной… по крайней мере, мне так казалось.
По прошествии некоторого времени я пришел к заключению, что Вирве Киви стала мне почти безразлична, мои чувства к ней остыли точно так же, как когда-то в юности — к одной другой девушке… Гм, ты и сам понимаешь, к кому.
Странно, как еще плохо знал я тогда самого себя. Едва я вернулся на родину, а затем сюда, в Тарту, как огонь, который вроде бы уже погас, вспыхнул с новой силой. Да, да, вспыхнул, вспыхнул… Ты, старый холостяк, не обращай особого внимания, если я иной раз в своем рассказе употреблю чересчур поэтическое выражение, эпитет или какую-нибудь поговорку, хотя я отнюдь не пишу книгу, а рассказываю просто-напросто, как выйдет.
— Ну что об этом говорить! — Леста дотрагивается до руки друга. — Не думаешь же ты, в самом деле, будто я охочусь за какой-нибудь новой темой?
— Пусть будет так, — Тали глубоко вздыхает. — Едва я вернулся назад в Тарту, началась все та же прежняя игра, словно бы за прошедшее время настроение мое вовсе и не менялось. И мне сразу же не только показалось странным, но и больно меня задело, что Вирве ничуть не интересовал тот отрезок времени, когда я отсутствовал; она даже и того не спросила, где я был, чем занимался. Все выглядело так, будто я расстался с нею не далее как вчера и вот теперь явился на самое что ни на есть обычное свидание. Лишь один раз она так… между прочим коснулась периода моего отсутствия. «Это случилось в то время, — сказала, — когда тебя в Тарту не было видно». И это все. А ведь я, по моему мнению, выкинул, так сказать, большой номер — путешествовал по чужим странам! Правда, спустя несколько лет она заводила об этом более подробные разговоры. «Любой другой кавалер, будучи джентльменом, и меня взял бы с собой в такое путешествие, — упрекала Вирве, — а ты отправился один, хотел продемонстрировать, какая ты сильная личность. Хотел уязвить меня в самое сердце, и это тебе полностью удалось».
Но это — позже, когда мы уже состояли в так называемом браке. Такова уж моя старая манера: забегать вперед естественного хода событий… нетерпение, или как это назвать.
Затем я встретил на улице Ханнеса Ниголя и… испугался. Всегда такой модный молодой господин был в тот раз до того убого одет, что я намеренно хотел пройти мимо него, не произнеся ни слова, но он поздоровался со мною, остановился и завел разговор.
— Где же это вы пропадали, господин Тали? Вас уже давненько не было видно. — И, не ожидая моего ответа, продолжал: — Я в последнее время немного того… ну, как бы получше выразиться… немного опустился или как это… даже небритый, одежда в плачевном состоянии, ботинки прохудились. Но не беда — бывает, небось времена исправятся. Ведь такое с Ханнесом Ниголем — не в первый раз, когда он…» Ну и все в том же духе — путано, перескакивая с одного на другое, дыша мне в лицо едким водочным перегаром. В конце концов Ниголь занял у меня денег и — словно бы в благодарность: «Как поживаем барышня Вирве?»
Да, так он спросил, этот отвратный тип. Я хотел было довольно резко ему ответить, но махнул рукой и пошел своей дорогой. Придя немного в себя я даже позлорадствовал, что этот парень опустился настолько низко: таким он, во всяком случае, не мог сблизиться с Вирве; теперь хотя бы он был выбит из ряда моих соперников.
Однако спустя несколько дней я встречаю его снова и пугаюсь еще больше, чем в предыдущий раз. Что я вижу.» Оживленная и веселая, шагает рядом с ним не кто иная, как — Вирве! Но на сей раз внешность Ханнеса Ниголя и полном ажуре, и никак не верится, что это тот самый господин, который совсем недавно порядком смахивал на босяка. «Ба, господин Тали! — восклицает он жизнерадостно. — Куда же вы теперь с таким серьезным видом? Если у вас есть время, пойдемте вместе с нами. Побродим немножко так… без забот».
А Вирве — ни одного слова; смотрит с безразличным видом куда-то в сторону, словно бы ее не касается, пойду я с ними или же нет. Из-под ее синей шляпки выбивается светлый локон, девушка красивее и желаннее, чем когда-либо прежде. И как только мог я на чужбине не вспоминать о ней целыми днями?!
Разумеется, я бы побродил с ними без забот, если бы меня пригласила и Вирве тоже, но она этого не сделала, и я счел за лучшее пойти своей дорогой — с заботами. «Черт бы их побрал!» — подумал я, так… больше для поддержания собственного мужского достоинства. И сразу же вспомнилась мне доморощенная «истина» времен моего отъезда за границу: женщин надобно покорять стремительно, бурно, как это делает Ханнес Ниголь, а не робкой и деликатной осадой… как свойственно мне. «Ну а если я не владею этим современным искусством покорения?» — спрашивал я сам себя. «Тогда помалкивай!» — отвечал кто-то другой внутри меня. Ну не странно ли? Со мною вообще бывает так: время от времени в памяти моей прозревается какой-нибудь эпизодик пустее пустого, какое-нибудь когда-то услышанное слово, какой-нибудь украдкой подмеченный взгляд, тогда как множество гораздо более значительных вещей частично, а то и полностью, забываются. Не знаю, как обстоит дело с другими людьми, а со мною так.
Мою домашнюю жизнь того времени ты и сам видел… по крайней мере, с внешней стороны — мы ведь с тобой жили в одной и той же комнате, а нашим соседом по квартире тогда был господин Киппель. Даже и наш бывший соученик Лутс, по-видимому, знал — хотя тоже извне — этот период моей жизни… иначе как бы он смог написать свое «Лето». [31] Но о моем внутреннем мире и об отношениях с Вирве я никому не рассказывал — из опасения сделаться объектом насмешек. Лутс, правда, предпринимал попытки проникнуть поглубже, но…
Что же касается университетских занятий, то в результате моих блужданий по заграницам я потерял всего лишь около половины учебного года. Потом наверстал и это Вообще учеба давалась мне легко, и я наверняка мог бы закончить университет cum laude, [32] если бы хоть немного поднапрягся. Однако меня не интересовали ни почет, ни похвала, ибо все мое существо было заполнено лишь барышней Вирве.
Теперь… да, теперь я не кажусь смешным не только тебе, но и себе самому. Но — хватит об этом! Не я первый, не я последний, кого занимали и занимают подобные вещи.
— В этом ты можешь быть совершенно уверен, дорогой друг, — произносит Леста, кашлянув, и смотрит на луну и небе, которая тем временем уже немного переместилась относительно горизонта.
— Как? — Тали улыбается. — Неужто и ты прошел подобные курсы?
— Н-ну-у… — Леста пожимает плечами, — так ведь и я тоже не отшельник какой-нибудь. Однако речь сейчас не обо мне.
