Сосэки Нацумэ - ЗАТЕМ
Брат Митиё был человеком широких взглядов, великодушным и доброжелательным, чем снискал всеобщую любовь и уважение. Особенно они подружились с Дайскэ. Брату, весёлому и общительному, был по душе тихий и мягкий нрав младшей сестры. Он привёз её из провинции и поселил у себя не столько для того, чтобы дать ей образование, сколько из стремления всегда быть вместе и заботиться о её личном счастье. О своих побуждениях он рассказал Дайскэ, ещё когда Митиё не было в Токио, и Дайскэ отнёсся к ним с юношеским пылом. Приезд Митиё ещё сильнее сблизил друзей. Дайскэ и сам не знал, кто из них больше способствовал этой возросшей близости. Уже после смерти брата Митиё, мысленно возвращаясь к тем временам, Дайскэ не мог не признать, что помимо дружбы их связывало ещё что-то. Только они никогда об этом не говорили. И эту тайну брат Митиё унёс с собою в могилу. Делился ли он своими сокровенными мыслями с Митиё, Дайскэ, разумеется, не знал, но, судя по речам девушки, её поступкам, манере держаться, о чём-то смутно догадывался.
Брат Митиё видел в Дайскэ человека, обладавшего тонким художественным вкусом, которым сам он, по собственному мнению, не отличался. В беседах об искусстве, если они приобретали серьёзный характер, он честно признавался, что в данном предмете смыслит мало, и никогда не вёл пустых споров. Как раз в то время он где-то наткнулся на слова arbiter elegantiaram[35] и пользовался ими вроде бы как прозвищем для Дайскэ. Когда они беседовали, Митиё сидела в соседней комнате и молча слушала. Слова arbiter elegantiaram врезались ей в память, она спросила брата, что это значит, и была удивлена его ответом.
Оказалось, что брат полностью доверил Дайскэ воспитание эстетического вкуса Митиё, делал всё, чтобы они побольше общались и девушка получала бы пищу для ума. Дайскэ этому не противился, но несколько позднее вдруг обнаружил, что собственно, сам взял на себя эту миссию. Митиё с радостью признала его своим учителем. Так втроём они проводили месяц за месяцем, представляя собой как бы разомкнутый круг, которому суждено было вскоре сомкнуться. Но умер брат Митиё и круг, так и не сомкнувшись, распался на две части — равновесие было нарушено…
Преодолев барьер смущения, Дайскэ и Митиё пустились в воспоминания пятилетней давности. Настоящее постепенно отодвинулось, они перенеслись в давно прошедшие студенческие времена и снова почувствовали себя близкими друзьями.
— Интересно, что было бы со мной, если бы брат остался жив, — с грустью и нежностью в голосе произнесла Митиё.
— Вы хотите сказать, что всё было бы по-другому?
— Для меня всё осталось по-прежнему. А для вас?
— Для меня тоже.
— Ой, неправда, — с лёгким укором сказала Митиё. Пристально глядя на неё, Дайскэ возразил:
— Ведь я всё тот же, что и прежде.
Глаза Митиё метнулись в сторону. Тихо, словно размышляя вслух, она проговорила:
— Вы ещё тогда ко мне изменились.
Эти слова она произнесла едва слышно, и Дайскэ ухватился за них, боясь, как бы они не ускользнули:
— Вам это просто показалось. Нисколько я не изменился. Вы заблуждались, и тут ничего не скажешь.
Он говорил, буквально отчеканивая каждое слово, горячо и пылко, словно защищаясь.
— Пусть я заблуждалась, не всё ли равно, — почти прошептала Митиё.
Дайскэ молча за ней наблюдал. Митиё сидела, не поднимая глаз, и Дайскэ видел, как дрожат её длинные ресницы.
— Я не мыслю себе жизни без вас. Понимаете, не мыслю! Только это я и хотел сказать, когда звал вас нынче.
Дайскэ не произнёс ни единого красивого слова из лексикона влюблённых. И тон его, и сами слова, простые и безыскусные, были скорее строго-торжественными. Правда, само его побуждение срочно вызвать Митиё, чтобы сказать ей эти несколько слов, казалось таким же наивным, как детские стихи на игрушках. Однако Митиё прекрасно поняла, что это дело, далёкое от житейской обыденности, и в самом деле не терпит отлагательств. К тому же она не питала склонности к пышным речам из популярных романов и потому не ждала от Дайскэ пылких уверений в любви. Но несколько его скупых слов проникли в душу Митиё, и на дрогнувших ресницах блеснули слёзы, которые медленно падали ей на щёки.
— Поймите же меня, Митиё! Прошу вас!
Митиё плакала и не в силах была отвечать. Платком, вынутым из рукава кимоно, она прикрыла лицо до самых бровей. Дайскэ придвинулся к Митиё и наклонился к самому её уху:
— Надеюсь, вы всё поняли.
Не отнимая платка от лица, Митиё, всхлипывая, сказала:
— Что сейчас говорить об этом?
Дайскэ будто током поразило. Он со всей остротой осознал, что признание его запоздало. Надо было сказать ей о своих чувствах до её замужества. И сейчас произнесённые сквозь слёзы слова Митиё причинили Дайскэ невыразимое страдание.
— Вы правы, — сказал он с убитым видом. — Мне следовало объясниться с вами несколько лет назад.
Резким движением Митиё отняла платок от лица.
— Могли и не объясняться, но почему… — Тут Митиё вскинула на Дайскэ покрасневшие от слёз глаза, пристально на него посмотрела и уже решительно закончила: — Почему вы бросили меня? — Она снова заплакала, прикрывая лицо платком.
— Я виноват. Простите меня. — Дайскэ взял Митиё за руку, в которой она держала платок, чтобы отнять её от лица. Митиё не противилась. Платок упал ей на колени. Потупившись, Митиё дрожащими губами промолвила:
— Это жестоко!
— Мне нечего вам возразить. Но согласитесь, я за это сурово наказан.
Митиё удивлённо на него посмотрела.
— Как это понимать?
— Вы четвёртый год замужем, а я всё ещё одинок.
— Разве вы не можете жениться?
— Не могу, даже если бы и хотел. Родственники каждый раз находят мне другую невесту, а я от всех отказываюсь. Вот и сейчас отказался. Не знаю, что предпримет отец. Но для меня это неважно. Я останусь холостым до тех пор, покуда вы мне будете мстить, как бы ни сложились у меня отношения с отцом.
— Мстить! — словно эхо, повторила Митиё, и в глазах её промелькнул страх, — Думайте обо мне, что хотите, — сухо сказала она, — но с момента моего замужества я не перестаю сокрушаться, что вы одиноки.
Пропустив эти слова мимо ушей, Дайскэ произнёс:
— Я хочу, чтобы вы мстили мне всю жизнь. Это моё искреннее желание. И нынешним своим признанием я, собственно, лишний раз дал вам такую возможность. Ведь в глазах общества я теперь грешник. Но такая, видно, у меня доля — грешить без конца. Что значит людская молва в сравнении с радостью чистосердечно покаяться перед вами!
Митиё улыбнулась сквозь слёзы, первый раз в продолжение всего их разговора, но ничего не сказала. Воспользовавшись этим, Дайскэ продолжал:
— Я понимаю, как жестоко после стольких лет открыть вам своё сердце. Но иного выхода у меня нет. Именно к этому я и стремился, чтобы мой поступок вы сочли жестоким, чтобы жестокость слышалась в каждом слове. Без этого я не смог бы жить дальше. Пожалуй, в этом проявился мой эгоизм и я прошу у вас прощения.
— Жестокость тут ни при чём, и не надо просить у меня прощения.
В голосе Митиё всё ещё звучали печальные нотки, но тон был более спокойный, какой-то просветлённый.
— Заговори вы об этом немного раньше… — после непродолжительной паузы начала Митиё, но слёзы помешали ей договорить.
— Вы почли бы за счастье, если б я всю жизнь молчал?
— Вовсе нет, — с жаром возразила Митиё. — Пожалуй, я мне трудно было бы жить, не объяснившись с вами.
На этот раз улыбнулся Дайскэ.
— Значит, вы не сердитесь?
— Не только не сержусь, я рада. Но…
— Но, хотите вы сказать, это нечестно перед Хираокой?
Митиё в раздумье кивнула.
— Скажите честно, Митиё-сан, вы любите мужа?
Митиё вдруг побледнела и плотно сжала губы. На лицо его легла печать страдания, в глазах появилось жёсткое выражение.
— Тогда, может быть, муж вас очень любит? — снова спросил Дайскэ.
Митиё молчала, потупившись. Но только было Дайскэ собрался высказать по этому поводу собственное мнение, как она подняла голову — ни тревоги, ни страдания не увидел Дайскэ на её лице. Даже слёзы почти высохли. Она всё ещё была бледной, но губы не дрожали.
— Делать нечего. Я решилась, — тихо, но внятно произнесла она.
Дайскэ вздрогнул, словно по спине у него побежали холодные струйки воды. Они сидели и испытующе вглядывались друг в друга, эти двое, которым судьба уготовила изгнание из общества, и сердца их трепетали перед могучей силой, вопреки всему соединившей их.
Вдруг Митиё, словно в предчувствии чего-то грозного, надвинувшегося на неё, закрыла лицо руками и заплакала. Чтобы не видеть её слёз, Дайскэ опустил голову, прикрыв лоб рукой, и так сидел неподвижно. Оба они сейчас очень напоминали изваянных скульптором влюблённых.
Оба испытывали такое душевное напряжение, словно за короткий миг прожили целых полвека. В то же время они ощущали близость друг друга. Они чувствовали, что дорого заплатят за этот дар любви, которая принесёт им и радость и муку.
