Сабахаттин Али - Дьявол внутри нас
- Ты права, Маджиде, - тихо пробормотал он. - После сегодняшней беседы с Бедри, когда я убедился в том, с каким искренним, дружелюбным участием относится он к людям, я окончательно забыл, кто я. Он много говорил, пытаясь доказать, что я вовсе не плохой человек. И на минуту я поверил. А теперь вижу - все это ерунда! Это он настоящий человек. Ты права. Его сестра Мелиха, эта злюка и лентяйка, и я - мы действительно вылеплены из одного теста. С тобой нам не по пути, нам надо расстаться. Я еще немного поживу с этим проклятым дьяволом в душе, а там видно будет. Пора мне итог подводить… Зачем же тянуть тебя за собой? Ведь ясно, мы совсем разные люди. И если, несмотря на это, я, как безумец, люблю тебя - это тоже, наверное, по наущению дьявола. С каждым днем нам все хуже и хуже… Теперь случилось такое, о чем я никогда прежде и помыслить не смел, даже мысли не допускал, что способен на подобное. Так какое право я имею говорить с тобой, как честный человек. Ах, Маджиде… Ты уже осудила меня, хотя многого еще не знаешь. Ведь мой сегодняшний поступок непростителен. Я презирал самого себя и, не в силах вынести этого, хотел видеть всех такими же, как я, достойными лишь презрения. Женушка моя, если б тебе было известно, что я натворил… Ты рассердилась бы еще больше. А то и убежала бы от меня. Или, может, пожалела бы. Взгляни на меня. Разве я не жалок?
Маджиде невольно повернула голову. И в самом деле, ее муж выглядел таким изможденным, подавленным, словно у него иссякли последние силы. И она вспомнила, что, когда впервые увидела его в этот вечер, ей показалось, что в нем что-то изменилось. Она вспомнила, что ни разу не спросила у него, чтс случилось, не проявила участия и весь вечер думала лишь о своих собственных муках и бедах. Но не сострадание к мужу, а скорее любопытство заговорило в ней сейчас.
- Почему же ты не рассказал мне? И сейчас почему не рассказываешь? Уже больше месяца ты что-то скрываешь. Ты делаешь все, чтобы оттолкнуть меня. Говори же, что случилось сегодня!
Омер молчал. Лицо его медленно заливалось краской. Маджиде смотрела на него с волнением, и вид его снова возбудил в ней жалость.
Омер бьгстро поднялся и сел на кровати. В этот момент он старался держаться как можно дальше от жены. Привалившись спиной к стене, он с расстановкой проговорил:
- Сегодня… я шантажировал… нашего кассира Хюсаметтина… взял у него двести пятьдесят лир.
Маджиде, не двигаясь, смотрела ему в лицо, точно впервые видела его и пыталась найти в нем старые-, знакомые черты. Глаза ее сузились, длинные ресницы казались еще гуще, еще темнее. Ее вид испугал Омера, и, наклонившись к ней, он сказал:
- Если не хочешь, я ничего не буду рассказывать, Могу одеться, уйти и оставить тебя в покое. Или повернуться спиной и спать! Как хочешь!
Он говорил так, будто все безвозвратно решено, все кончено. Маджиде схватила его за руку и почти силой уложила рядом с собой.
- Рассказывай все! - прошептала она. - Разве ты не должен мне рассказывать все, и прежде, чем другим? Кто захочет тебя слушать так, как я, кто вообще тебя будет слушать, кроме меня? И кто будет горевать вместе с тобой?
Омер собрался с мыслями и так же тихо и медленно принялся рассказывать. Их головы покоились на подушке, почти соприкасаясь, Маджиде смотрела вверх, на потолок, а Омер лежал на боку и видел щеку, нос и ресницы своей жены.
- Ты знаешь, как мне было трудно все это время. И, может быть, трудней всего было делать вид, что все в порядке, чтобы ты ничего не замечала. Тише, тише! Я вовсе не собираюсь утверждать, что делал это ради тебя. За все, что я совершал, я отвечаю сам, я сделал это по собственной подлости. Выкручиваться ни к чему. Я не вижу себе оправдания. Что поделать - у меня так долго не было денег, что я совсем потерял рассудок. На улице, в конторе - постоянно я ломал голову: «Почему, почему нам так трудно живется?» И не находил вразумительного ответа. Если мне попадался кто-нибудь с покупками в руках, я тут же задавался вопросом: «Чем я хуже? Почему я не могу ничего купить и принести домой? Почему я не могу ничего придумать, а только строю несбыточные планы и постоянно влезаю в долги. Может быть, на самом деле все это не так ужасно… Что, если люди, которых я встречал на мосту, живут нисколько не лучше меня? Но я смотрю на мир как будто сквозь увеличительное стекло. Все, что попадает в поле моего зрения, вдруг вырастает в размерах, теряет четкие очертания, растекается, как капля жира по шерсти. Ни о чем другом я и думать не мог. А тут еще Нихад начал на меня давить. Сказал, для каких-то тайных дел им якобы нужны деньги, и упомянул о нашем кассире. Мне было наплевать, нужны Нихаду деньги или нет. Я даже не обратил внимания на его слова. Зато мысль о кассире крепко засела у меня в голове. Что, если пойти на шантаж? Вначале я полагал, что неспособен на подобное преступление, но незаметно свыкся с этой мыслью.
И тогда я испробовал все средства и всякий раз натыкался на глухую стену; когда я был на грани отчаяния, я уцепился за этот последний шанс. Положим, тут сыграла роль своего рода привычка: я ведь еще до женитьбы частенько просил деньги у кассира. Только его вечная готовность прийти на выручку удерживала меня от окончательного падения. Он и сегодня не отказал, но это было совсем, совсем не то! Честное слово, я никогда не предполагал, что способен силой отнять у кого-либо деньги. Лишь временами воображал подобные сцены. А вот сегодня, как только вошел утром в контору, так сам не знаю, откуда взялась решимость: пойду и прямо потребую денег! Что я, хуже его жулика-шурина? Почему вдруг я расхрабрился, ума не приложу. Как только вошел в контору, я уже знал наперед, как поступлю. Вот и все. Дьявол опять играл мною. Я несколько раз подходил к дверям комнаты, где сидит кассир, но не осмеливался войти. Наконец один из сослуживцев сказал: «Хюсаметтин-бей у себя!» После этого я уже не колебался… Ах, Маджиде, если бы ты только видела, что стало с беднягой! Ведь он и так несколько месяцев живет в постоянном страхе. Это же пытка! Я тебе рассказывал об этом месяца два назад. Кажется, именно в тот день, когда мы поженились…
- Ничего ты мне не рассказывал, - тихо заметила Маджиде.
- Правда? А мне помнится, что рассказывал. Ах да, я говорил об этом профессору Хикмету и Нихаду. Разве ты при этом не присутствовала? Чтобы спасти своего шурина от тюрьмы, Хюсаметтин взял из кассы двести лир, и, так как не мог вернуть их, ему пришлось сделать несколько подлогов в ведомостях, чтобы дело не выплыло наружу. Вот уже несколько месяцев он ходит как по краю пропасти. Деньги за шурина он внес в залог. Если бы шурина осудили или оправдали, Хюсаметтину вернули бы эти двести лир, он положил бы их в кассу и исправил подчистки в ведомостях. Тогда все было бы в порядке. Но дело в том, что суд никак не кончится… Сегодня, едва я вошел к нему, он взглянул мне в лицо и грустно улыбнулся, мол, ничего нового, все по-прежнему. Но я уже принял решение и действовал, как автомат, не вдаваясь в рассуждения, ничего не слушая, чтобы он не мог сбить меня с толку. Честно говоря, я не помню сейчас, что ему говорил. Действовал, как во сне, будто и не я вовсе, а кто-то другой. Почти слово в слово я повторил то, что слышал от Нихада, и мои угрозы сначала ошарашили его. Но под конец на его губах заиграла странная усмешка. У меня сразу пересохло во рту, и я замолчал. Кассир встал, подошел ко мне. Я подумал, он схватит меня за шиворот и вытолкает вон. Но нет. «Молодец, сынок! Браво!» - сказал он с таким наглым выражением лица, какого никогда прежде я у него не видал. Потом он п-друг расхохотался, и смех его показался мне ужасно неуместным. «Ты точно выбрал время, - продолжал он. - К сожалению, я не могу отпустить тебя ни с чем. Ну да ладно, мы с тобой одного поля ягода и можем говорить откровенно. Пришел бы ты вчера, не получил бы ни куруша - я дал бы тебе только под зад коленом! Приди ты завтра, меня бы уже не застал. Тебя, наверное, дьявол подтолкнул… Молодец! Все равно я больше не могу выдержать. Как раз сегодня утром я окончательно решился. В кассе денег порядком. Часть, вернее, столько, сколько смогу унести, я оставлю дома, детишкам на молочко, а сам смоюсь. Смоюсь к дьяволу, и точка! В этом мире нельзя поступать иначе! Здесь всем заправляют люди вроде моего шурина. А что толку беспомощно задирать кверху лапы? Какое я имею право пускать своих пятерых детей по миру? Твои слова утвердили меня в моем решении. И я обязан тебя отблагодарить, сынок. Благодаря тебе я лишний раз убедился в том, как отвратителен этот мир. И люди один гаже другого. Никто, право же, и плевка в физиономию недостоин. По крайней мере, ты не заслужил этого. А знаешь, раньше я частенько думал о том, что судьба несправедлива ко мне: есть, мол, в жизни прекрасное, только меня одного она обделяет. И всякий раз вспоминал о тебе, о твоей душевной чистоте. И что же? Спасибо, что избавил меня и от этих последних иллюзий. А я-то полагал, что разбираюсь в людях. Глупец! Возьми, ради бога, свои двести пятьдесят лир и никому не доноси. Это твоя доля за молчание до завтрашнего дня. А потом хоть в трубу архангела Гавриила труби на весь мир! Если бы даже сам всевышний стал полицейским, то и ему не отыскать меня. Об одном только прошу, - на совесть твою не полагаюсь, просто пойми, тебе самому это выгодно, - не проговорись, что я отнес деньги себе домой. Начнут цепляться к тебе, спросят, откуда тебе известно, впутают в дело. Так что помалкивай не за совесть, а за страх. Ну ладно, раскрыл ты мне глаза, и на том спасибо! Теперь проваливай! Не желаю больше видеть ни одну гнусную человеческую рожу! С меня достаточно моей собственной. Чего стоишь?! Вон, вон!» Я вышел от него как пьяный. Каждое его слово звенело у меня в ушах. Я все время видел его расширенные глаза, которые, казалось, вот-вот вылезут из орбит, слышал его голос, срывавшийся от гнева и презрения к людям, к жизни, дрожащий от горя и отчаяния. Клянусь тебе, Маджиде, я считал себя таким подлым и гнусным, что хотелось дать самому себе пощечину, и мысль о том, что я не сумею как следует размахнуться, приводила меня в бешенство. Банкноты, которые были зажаты в кулаке в кармане брюк, хрустели при каждом шаге, и от этого меня мутило, словно я притронулся к нечистотам. Я вышел из конторы. Я готов был выбросить деньги. Но боялся, что какой-нибудь бедолага польстится на них. Даже самый подлый, самый бедный человек не должен марать о них руки, думалось мне. Что мне делать? Что делать? Пока эти деньги были у меня, каждая минута казалась пыткой. Но я считал это возмездием за свой поступок. Я шел ничего не замечая, пока не очутился у Беязида. И тут неожиданно вспомнил, Нихад живет неподалеку. Да, он был достоин этих денег. Он наверняка и не поймет, что они значат, он будет доволен. Я понял, что он и есть истинный хозяин этих денег, и даже обрадовался при мысли о том, что буду отныне гнушаться им. Он живет на одной из улиц, ведущих в Кумкапы. Но я не застал его дома. Я свернул деньги в трубочку и просунул под дверь. У меня не оставалось ни гроша, но зато отлегло от сердца. До дома я шел пешком.
