Элизабет Мид-Смит - Дедушка и внучка
— Если бы вы учились у меня французскому языку, вам бы очень понравилось, я уверена, — сказала Дороти по-французски.
— Опять тарабарщина, — поморщился Бардвел. — Не надо, право.
— Вы не поняли? Я говорила по-французски.
— Не нужно больше, говорю вам.
— Вы немножко невежливы, мистер Как-меня-зовут. Вы не такой воспитанный, как мой дедушка.
— А я и не хочу быть таким, как он, — он опустил малютку на землю. — Как вы думаете, зачем я вас сюда привел?
— Не представляю, — Дороти пожала плечами. — Но мне все-таки очень хорошо и весело. Можно войти и посмотреть ваш домик?
— Вы не будете осматривать его комнаты.
— А я думаю, буду.
— Нет.
— Зачем же вы тогда привели меня сюда, мистер Как-меня-зовут?
Бардвел внезапно опустился перед ней на одно колено. Он взял обе ручки ребенка и немного сжал их.
— Потому что в одной из комнат этого дома есть человек, которого вы знаете и любите. Идите прямо. Идите прямо, прямо, как стрела. Не стучитесь. Видите дверь? Ее можно разглядеть отсюда. Поднимите засов и войдите. Остальное вы сделаете сами, маленькая мисс.
— Человек, которого я люблю? — медленно-медленно произнесла Дороти. — Разве туда прошел дедушка?
— Нет, нет. Идите скорее!
Дороти напряженно смотрела в глаза Бардвела, он отвернулся и в то же время легонько толкнул ребенка к дому.
— Идите, — повторил он, — вы будете наследницей богатого поместья, но в этой комнате вас ждет кое-что получше Сторма. Идите и исполните свой долг.
— Хорошо.
Стройная фигурка легко побежала к дому. Вбежав на крыльцо, малышка сделала все, как научил фермер. Тяжелый засов с лязгом поднялся, дверь заскрипела и отворилась. Дороти, чувствуя себя героиней волшебной сказки, обратилась к ней со словами:
— Извини, я не могла иначе. Мне сказали, что здесь находится тот, кого я люблю. Я вхожу в комнату. Я Дороти, и я вхожу.
Комната, где оказалась девочка, была ничем не примечательна. Здесь стояла грубая и простая мебель, на окнах не висели занавеси, на дощатом полу не лежал ковер. Против окна стояла отодвинутая от стены деревянная кровать. Невдалеке виднелись старый комод и умывальник; очень небольшое четырехугольное зеркало висело на одной из стен.
Быстрые глазки Дороти сразу отметили все это. Потом девочка обратила более пристальный взгляд на кровать. На ней лежал человек с бледным лицом, на его лбу виднелся большой синяк. Он был одет в дневное платье, лежал на спине, а руки, не переставая, перебирали легкое одеяло, покрывавшее его до половины. Открытые глаза человека были очень темными и в то же время тусклыми. Одну минуту Дороти с изумлением смотрела, потом бросилась к кровати, вскарабкалась на нее и схватила обеими руками большую ладонь.
— Папочка, — прошептала она с таким подавляемым глубоким чувством, с таким мучительным восторгом, что сонные глаза больного приобрели осознанное выражение.
Он медленно повернул голову и посмотрел на малышку.
— Иди сюда, Дороти, — сказал он, — иди.
Она прижалась к нему и положила головку ему на грудь.
— Я думала, что ты на небе, — промолвила она через несколько минут. — Или ты был там и вернулся? Тебе наскучило?
— Я совсем там не был, — ответил он. Дороти очень удивилась.
— Прижмись ко мне, — снова шепнул он, и Дороти еще теснее прильнула к нему. — Мне ужасно холодно, моя прелесть.
Дороти ни о чем не стала расспрашивать отца, ее изумление полностью растворилось в глубокой горячей любви, и она попыталась согреть родного человека своим маленьким тельцем.
— Верно, у тебя был припадок, папочка? — только и спросила она.
Он не ответил. Дороти подняла свое счастливое детское личико и крепко поцеловала отца в губы.
— Я папочкина Дороти, — нежно шептала она, — твоя, твоя собственная. Я рада, что ты не ушел на небо.
— Прижмись, прижмись ко мне, — повторял он.
Казалось, он не мог найти других слов, странное безжизненное оцепенение все больше и больше покрывало его лицо. Но Дороти не боялась и не тревожилась. Маленькие дети редко боятся смерти. Малышке было удобно и тепло, она радовалась, что отец с ней. Она любила дедушку и всех в Сторме, но любовь к этому несчастному нераскаявшемуся человеку значила для нее неизмеримо больше. Ведь для Дороти он был не заблудшим грешником, а любимым родным отцом.
— Тебе хорошо? — спросила она через минуту.
— Очень.
— Какой ты бледный!
— Мне очень, очень хорошо. Прижмись еще ближе, моя малышка.
— Я все время в твоем сердечке, — просто сказала Дороти.
— Да, моя прелесть, да.
— Папочка, а у тебя теперь чистое сердце?
— Нет, Дороти.
Услышав такой ответ, она замолчала. Это был ужасный удар, поразивший ее сильнее, чем свидание с отцом, потерянным и вновь обретенным. Через несколько мгновений случилась необычайная вещь. Дороти никогда не плакала, но теперь горячая волна слез хлынула из сердца к глазам, и крупные горячие капли потекли по ее щечкам и стали падать на холодное лицо несчастного. Они потрясли его до глубины души. Больной открыл глаза и посмотрел на Дороти.
— О чем ты плачешь, моя козочка?
— О тебе. Папочка, ты должен сделать так, чтобы у тебя было чистое сердце!
Она все еще обнимала отца, но в то же время в ее голове пролетал рой быстрых мыслей, она лихорадочно искала возможности спасти душу отца. Каким-то непостижимым образом, интуитивно она начала понимать, что нужно сделать.
— Ты хочешь увидеть своего папу? — вдруг спросила она. — Ведь мой дедушка — твой папочка, правда?
— Он не захочет прийти ко мне, моя маленькая прелесть. Я блудный сын, который не раскаялся.
— Я ничегошеньки не понимаю. Если ты хочешь видеть дедулю, он приедет, потому что я привезу его.
— Не сможешь. Даже ты не сможешь сделать этого.
— Не смогу? Плохо же ты меня знаешь. Пусти, я скоро вернусь.
Дороти соскользнула с постели и вышла из комнаты. В прихожей стоял Бардвел.
— Сегодня утром приезжал доктор, — сказал фермер. — Он скоро опять приедет. Вы не слишком расстроены, моя дорогая, у вас такое спокойное лицо.
— Я волнуюсь. Ведь он же мой папочка. Что с ним? Он такой бледный и так трудно говорит.
— Роджер вчера вечером был в лесу, провалился в штрек каменоломни и сильно ушиб голову. Только сегодня утром я нашел его и принес сюда.
— Упал в каменоломню?
— Да, но теперь, когда он увидел вас, маленькая мисс, ему станет легче, и он успокоится.
— Пока он еще не спокоен, — промолвила Дороти. — Он совсем успокоится, когда Христос возьмет его на небо.
— О, дитя мое, я мало знаю обо всем этом. В святых книгах написано, что раскаявшегося грешника прощает Всевышний. Но в вашем отце раскаяния я не увидел.
— Что значит раскаяние? Это то же самое, что чистое сердце?
— Да, думаю, да.
— Ну, я знаю, что нужно сделать, — решительно сказала Дороти. — Ах, мой бедный голубчик. О, мистер Как-меня-зовут, я вас тоже полюбила. Но теперь мне нужно скорее бежать к дедушке.
— Вы не хотите побыть немножко с бедным больным? Ему осталось совсем немного.
— Я вернусь, — пообещала Дороти, — а пока меня не будет, посидите с ним.
— Неужели вы думаете, что я отпущу вас в лес одну?
— Это все равно, — отмахнулась Дороти. — Видите ли, вы должны, должны посмотреть за моим папочкой, пока я не вернусь. Вы понимаете, мистер Как-меня-зовут, я его не брошу. Многие живут у меня в сердце, но мой папа важнее всех.
— Маленькая мисс, — Бардвел повысил голос, видя, что Дороти не слушает его и собирается уходить. — Вы не должны идти через лес одна!
Дороти засмеялась, махнула рукой и, как стрела, вылетела из дома. Девочка исчезла из глаз Бардвела раньше, чем он успел остановить ее. Конечно, фермер волновался за ребенка, но с другой стороны, понимал, что не может бросить больного одного. Кроме того, девочка хорошо знала дорогу домой. И он как-то успокоился, решив, что о маленькой Дороти позаботится сам Господь.
Бардвел вошел в комнату к молодому Роджеру, тяжело переступая ногами, точно его пригибала к земле тяжелая ноша. Лицо больного побледнело еще сильнее, мимолетное оживление, вызванное свиданием с Дороти, погасло. Бардвелу даже показалось, что он уже забыл о дочери. Но вдруг, к его удивлению, Сезиджер заговорил:
— У меня был странный бред, — промолвил он. — Вы тут, Бардвел?
— Ну да, конечно, мой бедный друг. Но вы молчите, доктор не велел вам говорить.
Сезиджер слабо засмеялся.
— Я кое-что помню из вчерашнего вечера. Помню старую усадьбу. Помню выражение личика Дороти и лицо моего отца. Я стоял поблизости, но мне казалось, будто пропасть отделяет меня от них. И почувствовал, что все еще люблю этого старика, что не могу отделаться от чувства к нему. В конце концов, я не мог удержаться. Мне до того захотелось поцеловать мою девочку, что я вскрикнул. Мне кажется, в эту минуту мое сердце разорвалось. Я, как безумный, бросился в лес, споткнулся и полетел куда-то глубоко-глубоко. Потом я ничего не помню, помню только странный бред, который был у меня. Это был бред, правда, скажите, Бардвел?
