Виктор Финк - Евреи в тайге
Плановые переселенцы попадали в положение беженцев, за которыми гонится по пятам слепая и яростная стихия. А стихия эта была все то же обыкновенное головотяпство.
— Я вас только спрашиваю, — закончил свой рассказ Аврум-Бэр, — зачем мне весь той еврейский парад и гвалт с телеграфистом вместе, если здесь была такая неприятность, что это чудо, как мы не подохли?
Аврум-Бэр сказал — «такой неприятность». Он плохо говорит по-русски.
— А почему вы меня не спрашиваете, откуда я еду? — спросил он.
Он, повидимому, решил меня донять.
Мне было известно, что он живет в станице Михайло-Архангельской, километрах в двадцати за Бирским полем. Там, среди казаков, расселилось несколько еврейских семей. Меня все время занимал вопрос, — какой был смысл забрасывать колонистов в беспросветную глушь горсточками? Чего можно ждать от кучки в пять-шесть местечковых евреев, вкрапленных в старожильческое казачье село, прокисшее и провяленное в косности и рутине и прозябающее где-то в бездорожной тайге? Для всякого ясно, что в такой трудной стране, как Биробиджан, колонизационное пионерство должно вестись большими и мощными ударными группами, к тому же хорошо технически вооруженными. Если есть в Союзе место, где крупный колхоз является единственной мыслимой формой освоения земли, то это прежде всего Биробиджан. И начать надо, казалось бы, с участков, наиболее выгодно расположенных в отношении железной дороги.
Но увы, вопреки элементарному здравому смыслу, 800 евреев-земледельцев, осевших в Биробиджане к осени 1929 года, были разбросаны в 12 пунктах. В иные отдаленные места попали кучки в пять семейств.
— А что нам было делать? — сказал Аврум-Бэр. — Мы приехали в Тихонькую и увидели, что ничего нет, что погибель. Большая часть поутекали назад до дому. Другие, у кого есть ремесло, поуезжали в Хабаровск, в Благовещенск, во Владивосток, — работа везде есть. Кто знает специальность, тот на Дальнем Востоке не пропадет. Но есть же такие, которые ремесла не знают и назад вернуться не имеют куда. К примеру, я. В местечко я не могу вернуться, хоть зарежьте меня с ножом. Специальности я не имею. Никто, я вижу, не знает, что с нами делать. Земля или, — как они говорят, — фонды не приготовлены. Жить негде. Что мне было делать? Стоял я на дороге в грязи, и шел дождь, и я плакал, как ребенок, и смотрел по сторонам, и не знал, куда податься. Вдруг, я вижу, едет дядька с бородой. Разговорились, познакомились. «Езжай, — он говорит, — до нас. Там себе квартиру снимешь, и там земли сколько хочешь». — «Куда до вас?» — «У Михайло-Архангельское». — «А где Михайло-Архангельское?» — «А Михайло-Архангельское это всего восемьдесять верствов». Ну, что мне было делать? Я поехал, и нас еще поехало семейств восемь. Вот мы там и живем.
Вот как и вот почему переселенцы рассыпались кучками. Вот почему они живут в 12 местах, из коих 9 старожильческих, разбросанных по всему Биробиджану. Мне раньше казалось, что был неудачно составлен план колонизации, но дело обстояло гораздо менее хлопотно: просто не было составлено никакого плана.
Случайность — вот кто стал во главе биробиджанского строительства.
— А теперь посмотрите, что вышло, — сказал мне еврей. — Вышло, что раз нас рассеяло и развеяло, то Озет уже должен гнаться за нами по всему Биробиджану. В прошлом году агрономы имели одну работу: возить на тракторах продовольствие по всему Биробиджану. Пять человек живут здесь, а еще шесть человек живут еще за двадцать верствов, а там дале снова четыре души забились. Это и была вся работа.
Этот день был третьим днем нашей совместной езды с Аврум-Бэром. Для Аврум-Бэра это был пятый день путешествия: он день шел пешком из своего Михайло-Архангельского до тракторной станции на Бирском поле и еще день ожидал там отправления трактора.
— Зачем вы едете в Тихонькое? — спросил я.
— Я еду в Тихонькое за справкой. Мне надо узнать, прибыли уже лошади из Сибири или нет. Очень мне без коня плохо.
Он и сам, кажется, не отдавал себе отчета в бездарной трагичности своего положения. Между тем, вот простой расчет: Аврум-Бэр потратил пять дней на дорогу в один конец. При удаче — у него уйдет только пять дней и на обратный путь. Итого десять дней уйдут на наведение справки. Был октябрь. В Биробиджане в октябре разгар полевых работ. Десять дней Аврум-Бэра были вырваны из самого дорогого и напряженного месяца, когда надо подымать целину, пахать, сеять и делать все поскорей, поскорей, поскорей.
Плановость ревнива. Она не любит, чтобы ей изменяли. Колонисты тяжело и горько расплачиваются за то, что заселение дикой и необследованной страны было поведено без изучения и без плана.
На поднятие целины, на распашку и вообще на прямые и производительные нужды было за первые два года затрачено меньше тракторной энергии, чем на разъезды по злосчастной дороге, на поддержание связи с далеко раскиданными колонистами, на доставку им продовольствия, строительных материалов, керосина, на развозку их самих и работников администрации.
Там, где нет плана, там царит хаос.
В тот момент мы с Аврум-Бэром еще не знали, что лошади из Сибири не прибыли. Мы узнали это лишь назавтра. Поездка Аврум-Бэра оказалась, ко всему, напрасной. Его дорогое время было выброшено непроизводительно. Бедняга был совершенно безутешен. Даже этот здоровый оптимист проклинал свою судьбу.
Десятки тысяч дорогих рублей валяются вдоль бирской дороги в поломанном и уничтоженном виде. Еще больше уходит на вынужденные, но лишенные смысла разъезды. Если бы часть, только часть этих бесславных затрат употребить на установку хотя бы самого плохенького полевого телефончика или старенького телеграфного аппарата, то и Аврум-Бэр мог бы не гонять впустую десять дорогих дней, и на Бирском поле не сидели бы без керосина, и работники наших организаций не покидали бы свои места на недели, отлучаясь по самым незначительным делам[5].
Но телефона нет, а почта развозится теми же тракторами. Наиболее разбитые места дороги засыпают глиной, а потом снова поневоле пускают тяжелые тракторы с сотнями пудов груза и снова их разбивают. Бесчисленные починки уже обошлись дороже, чем должна была бы стоить новая дорога, а проезда нет. Ухабы и топи съели сотни тысяч, а переселенцы и Оэет имеют топь и ухабы.
Виноваты, однако, не местные работники. Если бы были виноваты два, три, десять человек, дело легко было бы поправить, заменив одних людей другими. Но надо признать по совести, что большинство местных представителей Комзета, Озета и переселенческого управления работают, каждый на своем месте, добросовестно, многие и самоотверженно, не помня себя, до полного изнурения. Если они и делают ошибки, то в средних, неизбежных и терпимых размерах.
Виноваты не люди, работающие на месте в Биробиджане, а основной неправильный подход со стороны организаций, руководящих делом. Нельзя было и думать приступать к колонизации необжитой тайги без предварительного изучения каждого предположенного к освоению участка; без подготовки его к принятию оседлого населения; без составления обдуманного плана; без соизмерения своих задач с реальными возможностями и средствами; без согласования работы органов, посылающих переселенцев и принимающих их на месте. И, конечно, нельзя было устраивать биробиджанских колонистов иначе, как на началах крупного колхозного строительства.
Уже в 1928 году раздавались предостерегающие голоса о том, что надо создать рабочие батальоны из еврейского молодняка, надо их руками предварительно подготовить хотя бы один опорный участок колонизации, — осушить болота, прорыть колодцы, провести дороги и построить жилища.
Прежде всего — жилища: Биробиджан не Крым, где можно шесть месяцев в году ночевать в землянке или в шалаше, или даже под открытым небом. Плановых семейных переселенцев можно посылать в Биробиджан на жительство, лишь построив жилища и подготовив тайгу к приему оседлого населения.
К несчастью, мысль о предварительной подготовке была отвергнута.
Трудность одоления тайги, болот и бездорожья была возложена не на рабочие дружины из выносливого молодняка, а на обыкновенных семейных евреев с грыжами, гемороем и беременными женами. Их стали свозить в Тихонькую непосредственно вслед за опубликованием постановления ЦИК о колонизации. Постановление было вынесено в марте 1928 года, а в начале мая в Тихонькой, у подступов в гулкую тайгу, уже толпились сотни неведомо зачем и почему наспех мобилизованных евреев.
Здесь они сталкивались с трезвой изнанкой той псевдонациональной шумихи, которая поднялась вокруг Биробиджана. При наличии трех плановых организаций — Оэета, Комзета и Переселенческого управления — фактическим руководителем еврейской колонизации сделалась стихия.
Что тут поделаешь? Что требовать от отдельных, даже самых героических работников, раз их поставили в условия, при которых не они управляют делом, а дело управляет ими?
