Роберт Стивенсон - Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Сент-Ив. Стихи и баллады
— Не вдавайтесь в неприятные подробности, — бесстрастно сказал граф.
И при этих его словах я столь же внезапно остыл. Еще минуту назад я был на него зол, я не хотел его щадить, а в это мгновение вдруг понял, что щадить некого. От природного ли бессердечия, оттого ли, что уж очень он был стар годами, но только душа не обитала в этом теле, и мой благодетель, который в ожидании меня целый месяц поддерживал огонь в моей комнате, единственный мой родич — если не считать Алена, оказавшегося наемным шпионом, — затоптал последнюю, еще теплившуюся во мне искру надежды и интереса.
— Да, разумеется, — сказал я. — К тому же и рассказ о том неприятном дне подходит к концу. Меня привели к мсье де Кюламберу — я полагаю, сэр, вам известен аббат де Кюламбер?
Граф кивнул, не открывая глаз.
— Он был на редкость храбрый и ученый человек...
— И поистине святой, — любезно прибавил дядя.
— И поистине святой, как вы справедливо заметили, — продолжал я. — В дни террора он делал бесконечно много добра и, однако, избежал гильотины. Он воспитал меня и дал мне образование. Это в его доме в Даммари, близ Мелена, я познакомился с вашим поверенным мистером Вайкери, который прятался там, но в конце концов пал жертвой банды chauffeurs.
— Бедняга Вайкери! — заметил дядя. — Он много раз бывал во Франции по моим поручениям, и это была его первая неудача. Quel charmant homme, n’est-ce pas?[36]
— Необыкновенно милый, — отвечал я. — Но мне не хочется далее затруднять вас этим рассказом, ведь подробности таковы, что вам, естественно, не слишком приятно будет их слушать. Довольно сказать, что по совету самого мсье де Кюламбера я восемнадцати лет распрощался с этим своим добрым наставником и его книгами и пошел служить Франции; с той поры я воевал и старался при этом не посрамить свой род.
— Вы недурной рассказчик; vous avez la voix chaude,[37] — сказал дядя, поворотясь на подушках, словно бы желая получше меня разглядеть. — Мне дал о вас отменный отзыв мсье де Мозеан, которому вы помогли в Испании. Значит, аббат де Кюламбер, сам человек хорошего рода, дал вам образование. Да, вы вполне подходите. У вас отличные манеры, приятная внешность, а это никогда не лишнее. У нас в роду у всех приятная внешность, даже за мною числятся кое-какие победы, и память о них радует меня и по сей день. Я намерен, племянник, сделать вас своим наследником. Я не слишком доволен старшим моим племянником, мсье виконтом: он не оказывал мне должного уважения, а ведь это была бы всего лишь дань моим летам. Есть у меня и другие причины для недовольства.
Я готов был наотрез отказаться от этого столь холодно предложенного наследства. Однако же нельзя было не принять во внимание, что граф уже стар и, как-никак, мне родня; притом я был беден, как церковная мышь, находился в крайне затруднительном положении, а в сердце моем жила надежда, которая благодаря этому наследству могла, пожалуй, сбыться. Нельзя также забывать, что, несмотря на свою холодность, дядя мой с самого начала был чрезвычайно щедр и... я чуть было не написал — добр, но слово это к нему никак не идет. Нет, право же, я обязан ему некоторой благодарностью, и отплатить за его заботы оскорблением, да еще когда он лежит на смертном одре, было бы попросту неприлично.
— Ваша воля, мсье, для меня закон, — сказал я с поклоном.
— Вы умны, monsieur mon neveu,[38] — сказал он, — и ум ваш самого драгоценного свойства: вы не болтливы. Многие на вашем месте оглушили бы меня изъявлениями благодарности. Благодарность! — с каким-то особым выражением повторил он, снова опустился на подушки и улыбнулся про себя. — Но поговорим о материях более существенных. Вы ведь военнопленный — имеете ли вы право наследовать английские имения? Я этого не знаю; хоть я и прожил в Англии много лет, но не изучал их так называемые законы. С другой стороны, как быть, если Роумен не поспеет вовремя? Мне осталось совершить два дела: умереть и составить завещание, — и сколь бы я ни желал быть вам полезен, я не могу отложить первое дело ради второго — разве лишь на несколько часов.
— Что ж, сэр, в этом случае я постараюсь обойтись без наследства, как обходился прежде.
— Нет, — возразил граф. — У меня есть другая возможность. Я только что снял все деньги со своего счета в банке, сумма изрядная, и я намерен, не откладывая, вручить ее вам. Вы получите всю эту сумму, и тем самым меньше достанется тому... — Он умолк и так зло усмехнулся, что я был поражен. — Но передать вам эти деньги необходимо при свидетелях. У господина виконта нрав весьма своеобразный, и, если дар не будет засвидетельствован, сей господин без зазрения совести обвинит вас в воровстве.
Он позвонил, и на его зов тот же час явился какой-то человек, по всей видимости, камердинер, пользующийся особым доверием своего господина. Граф отдал ему ключ.
— Лаферьер, принесите сумку для бумаг, что привезли вчера, — распорядился он. — Кроме того, засвидетельствуйте мое почтение доктору Хантеру и мсье аббату и попросите их на несколько минут пожаловать ко мне.
Кожаная сумка для бумаг оказалась весьма объемистой и туго набитой. Она была вручена мне на глазах у доктора и милейшего улыбающегося старика священника, причем владелец ее весьма ясно и определенно выразил свою волю; сразу после этого мсье де Керуаль отпустил меня, и я отправился к себе в сопровождении Лаферьера, который нес бесценную сумку, доктор же и священник задержались, чтобы вместе составить и подписать свидетельство о передаче мне денег.
Подле своей двери я взял у Лаферьера сумку, поблагодарил его и сказал, что он может идти. В комнате моей все уже было приготовлено на ночь: занавеси спущены, огонь в камине догорал, и Роули старательно стелил постель. Когда я вошел, он обернулся так радостно, что на душе у меня потеплело. Право же, сейчас, став обладателем целого состояния, я, как никогда прежде, нуждался в добром отношении, пусть даже не бог весть каком глубоком. В комнате дяди меня обдало холодом разочарования. Он осыпал меня золотом, но в его присутствии угасала без пищи последняя искра возвышающих душу чувств. От этой встречи сердце мое оледенело, и мне довольно было взглянуть на юное лицо Роули, чтобы тот же час проникнуться к нему доверием: Роули совсем еще мальчик, душа его не успела зачерстветь, в нем, конечно, еще живы и некоторая наивность и простые человеческие чувства; он может даже сболтнуть какую-нибудь глупость, это не машина, произносящая гладко отшлифованные фразы! Впрочем, мучительное впечатление от встречи с дядей уже рассеивалось, я начинал приходить в себя, и, увидав веселую, бездумную физиономию мистера Роули, который кинулся, чтобы взять сумку, мсье Сент-Ив снова стал самим собой.
— Ну-ну, Роули, не спеши, — сказал я. — Тут дело нешуточное. Ты находишься у меня в услужении с младых ногтей, уже около трех часов. Должно быть, ты успел заметить, что я человек суровый и не терплю даже намека на фамильярность. Мистер Поуль, или Поул, видно, оказался пророком и остерег тебя против сей опасности.
— Да, мистер Энн, — растерянно отозвался Роули.
— Но сейчас выпал один из тех редких случаев, когда я намерен отступить от своего правила. Дядя преподнес мне подарок, что называется, рождественский подарок, он в этой сумке. Каков этот подарок, я не знаю, и ты тоже не знаешь; возможно, меня надули, а возможно, я уже обладатель несметных богатств; в этом скромном на вид вместилище может оказаться пятьсот фунтов.
— Да неужто, мистер Энн! — воскликнул Роули.
— Так вот, Роули, протяни, правую руку и повторяй за мною слова клятвы, — сказал я, положив сумку на стол. — Чтоб меня перекосило, чтоб мне почернеть и посинеть, если я когда-нибудь открою мистеру Поулю, или виконту мистера Поуля, или кому-либо из родни мистера Поуля, из его друзей и знакомых, не говоря уже о мистере Доусоне и о докторе, какие сокровища содержатся в сей сумке; чтоб мне провалиться в самые черные тартарары, если я не буду весь век охранять, блюсти, оберегать, любить и почитать нижепоименованного, вышеупомянутого (тут я спохватился, что назваться-то и позабыл) виконта Энна де Керуаля де Сент-Ива, попросту называемого виконтом мистера Роули, если я не буду повиноваться ему беспрекословно, служить верой и правдой, следовать за ним по всему свету, по земле, по воде и под землей. Быть по сему. Аминь!
Он повторил слова клятвы с той же преувеличенной серьезностью, с какой я их произносил.
— А теперь, — сказал я, — вот тебе ключ. Я же обеими руками буду держать крышку. — Роули повернул ключ, — Принеси все свечи, какие здесь есть, и поставь их рядом с этой сумкой. Что там может быть? Голова Горгоны? Чертик-попрыгунчик? Пистолет-самострел? На колени, сэр, и ждите чуда.
С этими словами я перевернул сумку вверх дном. И в изумлении застыл перед грудой золота и кредиток, что рассыпались на столе меж свечами и попадали на пол.
