Пэрл Бак - Земля
И он приказал батракам выстроить маленькую комнатку и в ней сложить печь из глины и купил хороший котел. И Кукушка была довольна, потому что он сказал:
— Там ты будешь готовить все, что захочешь.
Ван-Лун, распорядившись так, сказал себе, что дела его наконец улажены: женщины живут в мире, и он может наслаждаться любовью. И ему снова казалось, что ему никогда не надоест Лотос, и то, как она дуется на него, опустив большие глаза, прикрытые веками, похожими на лепестки лилии, и то, как смех сверкает в ее глазах, когда она взглядывает на него. В конце концов эта новая кухня стала тревожить его, словно заноза, потому что Кукушка ходила в город каждый день и покупала дорогие припасы, которые привозят из южных городов. Там были припасы, о которых он и не слыхивал: плоды летчи, и сушеные медовые финики, и рогатая морская рыба, и многое другое. И все это стоило гораздо больше денег, чем ему хотелось бы, но все же не так дорого, как говорила ему Кукушка. Он был в этом уверен и все-таки не решался сказать: «Ты пьешь мою кровь», из боязни, что она обидится и рассердится на него, и это не понравится Лотосу. И ему ничего не оставалось делать, как только неохотно шарить рукой в поясе. И каждый день эта забота тревожила его, а пожаловаться было некому, она вонзалась все глубже и глубже и охлаждала огонь его любви к Лотосу.
Была еще и другая забота, порожденная первой: жена дяди, которая любила хорошо поесть, повадилась ходить на внутренний двор во время обеда и чувствовала себя там, как дома. И Ван-Лун был недоволен, что из всего дома Лотос выбрала эту женщину себе в подруги. Все три женщины вкусно ели во внутреннем дворе и болтали без умолку, перешептываясь и смеясь, и им было весело втроем. И Ван-Луну это не нравилось. И все-таки ничего нельзя было поделать, потому что, когда он сказал кротко, пытаясь уговорить ее:
— Лотос, мой цветок, зачем ты так ласкова с этой толстой старой ведьмой? Твои ласки нужны мне, а она — лживая старуха, и верить ей нельзя. И мне не нравится, что она вертится около тебя с утра до вечера. — Лотос рассердилась и ответила капризно, надув губы и отвернувшись от него:
— У меня нет никого кроме тебя, и у меня нет друзей, а я привыкла жить в веселом доме. А у тебя в доме нет никого, кроме первой жены, которая меня ненавидит, а твои дети — сущее наказание для меня.
И она рассердилась на него и не хотела пускать его к себе в комнату в ту ночь, и жаловалась, и говорила:
— Ты меня не любишь, потому что не хочешь, чтобы я была счастлива.
Тогда Ван-Лун покорился и смиренно просил прощения, говоря:
— Пусть всегда будет так, как ты хочешь.
Тогда она милостиво его простила, и он боялся после выговаривать ей, что бы она ни делала. Если он приходил к Лотосу, когда она разговаривала, или пила чай, или ела сладости с женой дяди, то она просила его обождать и обращалась с ним небрежно. И он уходил, сердясь, что она не хочет впустить его, когда эта женщина сидит там. И любовь его остывала понемногу, хотя он сам этого не знал.
Он сердился еще и на то, что жена дяди ест тонкие кушания, которые он должен покупать для Лотоса, и становится все толще и жирнее, но он не мог ничего сказать, потому что жена дяди была хитрая женщина и обращалась с ним вежливо, льстила ему ловкими речами и вставала, когда он входил в комнату.
Его любовь к Лотосу была уже не такой цельной и полной, как прежде, и не поглощала безраздельно его душу и тело. Она была подорвана мелкой злобой, которая была тем острее, что ее нужно было терпеть, и он не мог даже пойти к О-Лан и высказать ей все, потому что жизни их разъединились.
И, словно целое поле терний, выросших от одного корня и разраставшихся все гуще и гуще, появились новые заботы, тревожившие Ван-Луна. Однажды его отец, о котором никто не сказал бы, что он видит что-нибудь, — так он был сонлив от старости, — вдруг проснулся от своей дремоты на солнце и заковылял, опираясь на посох с головой дракона, который Ван-Лун купил ему на семидесятый день рождения, ко входу, где висела занавесь между главной комнатой и двором, по которому гуляла Лотос. Раньше старик не замечал входа, не заметил даже, как выстроили дом, и, повидимому, не знал, есть ли в доме новые жильцы или нет. А Ван-Лун никогда не говорил ему: «У меня есть вторая жена», потому что старик был слишком глух и не понимал, когда ему говорили что-нибудь новое, о чем он раньше не думал.
Но в этот день он почему-то увидел вход, подошел к нему и отдернул занавеску. И случилось так, что это было в тот вечерний час, когда Ван-Лун гулял по двору с Лотосом и они стояли у бассейна и смотрели на рыб, и Ван-Лун смотрел на Лотос. Когда старик увидел, что его сын стоит рядом с тоненькой накрашенной девушкой, он закричал пронзительным, надтреснутым голосом:
— В нашем доме девка!
И не хотел успокоиться, несмотря на то, что Ван-Лун, боясь, чтобы Лотос не рассердилась, — ибо это маленькое существо умело кричать, визжать и бить в ладоши, когда рассердится, — выступил вперед, увел старика на передний двор и начал его уговаривать:
— Успокойся, отец. Это не девка, а вторая жена в доме.
Но старик не хотел успокоиться, и неизвестно, слышал ли он, что говорили, или нет, только он выкрикивал снова и снова:
— Девка! Здесь девка!
И вдруг сказал, увидя с собой Ван-Луна:
— А у меня была одна жена, и у моего отца была одна жена, и мы пахали землю.
И, помолчав немного, он снова крикнул:
— Говорю вам, что это девка!
Так старик проснулся от своего старческого сна и почувствовал ненависть к Лотосу. Он подкрадывался ко входу в ее двор и кричал неожиданно:
— Девка!
Или отдергивал занавесь над входом и яростно плевал на плиты пола. Или набирал мелких камешков и дряхлой рукой бросал их в пруд, пугая рыбу. Так он выражал свой гнев, словно проказливый ребенок.
И это тоже вносило разлад в жизнь дома, потому что Ван-Луну совестно было выговаривать отцу, но и Лотос он боялся рассердить: у нее оказался очень вспыльчивый нрав, и она легко выходила из себя. И эта забота о том, чтобы отец не сердил ее, была ему тягостна и вместе со многим другим превращала его любовь в тяжелое бремя.
Однажды днем он услышал визг на внутреннем дворе и побежал туда, потому что узнал голос Лотоса. Там он увидел, что младшие дети, мальчик и девочка, которые родились близнецами, сговорились и привели на внутренний двор его старшую дочь, бедную дурочку. Остальные четверо детей постоянно проявляли любопытство к женщине, которая живет на внутреннем дворе. Оба старших сына уже много понимали и стеснялись, хорошо зная, зачем она здесь и какое отношение к ней имеет отец, хотя говорили о ней только потихоньку друг с другом. Но двое младших постоянно подглядывали, вскрикивали от удивления, нюхали духи, которыми она душилась, и совали пальцы в чашки с едой, которые Кукушка выносила после обеда из ее комнат.
Лотос много раз жаловалась Ван-Луну, что его дети сущее наказание, и хотела как-нибудь избавиться от них, чтобы они ей не надоедали. Но он на это не соглашался и говорил ей в шутку:
— Что же, им тоже хочется посмотреть на хорошенькое личико, так же, как и их отцу.
И он ничего не стал делать, только запретил детям входить на ее двор. И при нем они не входили, но когда он их не видел, они то и дело потихоньку вбегали и выбегали. Но старшая дочь ничего не знала и только сидела на солнце у стены переднего двора, улыбаясь и играя скрученным лоскутком.
В этот день старшие сыновья ушли в школу, а младшим пришло в голову, что дурочка тоже должна посмотреть на госпожу, которая живет во внутреннем дворе, и, взяв ее за руки, они потащили ее во двор и поставили перед Лотосом, которая не видела ее до сих пор. Лотос разглядывала дурочку, сидя на скамейке.
Как только дурочка увидела яркий шелк халата, надетого на Лотос, и блестящий нефрит в ее в ушах, ее охватила необычайная радость, и она громко засмеялась смехом, в котором не было смысла. Лотос испугалась и взвизгнула, и когда прибежал Ван-Лун, Лотос дрожала от злости, подпрыгивала на своих маленьких ножках и дрожащим пальцем указывала на бедную смеющуюся девочку и кричала:
— Я не останусь в этом доме, если она подойдет ко мне. Никто не говорил, что мне придется терпеть полоумных, и если бы я знала, я бы не пошла сюда. Вот они, твои грязные дети, — и она толкнула мальчика, который стоял, разинув рот и уцепившись за руку младшей сестры.
Тогда справедливый гнев проснулся в Ван-Луне, потому что он любил своих детей, и он сказал сердито:
— Я не желаю, чтобы моих детей бранили, никому не позволю бранить их, тем более мою бедную дурочку. И не тебе их бранить, раз ты не принесла в своем чреве сына ни одному мужчине.
И он подозвал детей и сказал им:
— Уходите, дети, и больше не входите к этой женщине, потому что она не любит вас, и, значит, отца вашего она тоже не любит.
Больше всего он рассердился на то, что она осмелилась бранить его дурочку, назвав ее полоумной. И тяжесть новой боли пала ему на сердце, так что целый день, даже два дня, он не подходил к Лотосу, а играл с детьми, а потом пошел в город и купил круг ячменного сахару для своей бедной дурочки и утешался, смотря, с каким удовольствием она сосет липкие и сладкие леденцы. И когда он снова пошел к Лотосу, ни один из них не заикнулся о том, что он не приходил целых два дня, а она особенно старалась угождать ему. Жена дяди пила у нее чай, когда он пришел, и Лотос извинилась и сказала:
![Джек Вэнс - Умирающая Земля. Сб. [Умирающая Земля. Машина смерти. Глаза Верхнего мира. Большая планета.]](/uploads/posts/books/60504/60504.jpg)