Чарльз Диккенс - Замогильные записки Пикквикского клуба
— Да вот не угодно ли табачку, почтеннейший… не изволите нюхать? И прекрасно — лишний расход. Вижу по всему, почтеннейший, что вы прекрасный молодой человек и могли бы отлично устроить в свете свою карьеру, если б был у вас капиталец, а?
— Что ж из этого?
— Вы не понимаете меня?
— Не совсем.
— Я объясню вам эту статью в коротких словах, потому что вы человек умный и живали на свете. Как вы думаете, почтеннейший, что лучше: пятьдесят фунтов и свобода или старая девица и долговременное ожидание?
— Пятидесяти фунтов мало, — сказал мистер Джингль, вставая с места. — Не сойдемся.
— Погодите, почтеннейший, — возразил адвокат, удерживая его за фалду. — Капиталец кругленький: человек с вашими способностями много может сделать из пятидесяти фунтов.
— Полтораста фунтов, так и быть, — отвечал мистер Джингль холодным тоном.
— Что вы, почтеннейший, бог с вами! — возразил адвокат. — Ведь все это дело, говоря по совести, выеденного яйца не стоит.
— Однако ж, вы сами предложили пятьдесят.
— И довольно.
— Сто пятьдесят.
— Как это можно, помилуйте! Семьдесят, если угодно.
— Не сойдемся, — сказал мистер Джингль, вставая опять со своего места.
— Куда ж вы так спешите, почтеннейший? Погодите. Восемьдесят фунтов — согласны?
— Мало.
— Довольно, почтеннейший, уверяю вас. Неужели вы не сделаете никакой уступки?
— Нельзя. Рассудите сами: девять фунтов стоили мне почтовые прогоны; три — позволение, итого двенадцать; вознаграждение за хлопоты положим сто, итого сто двенадцать. Сколько же, по вашему, должно стоить оскорбление личной чести и потеря невесты?
— Э, полноте, почтеннейший! Я уже сказал, что мы хорошо понимаем друг друга. Стоит ли нам распространяться насчет этих последних пунктов? Сто фунтов для круглоты счета: хотите?
— Сто двадцать.
— Право, почтеннейший, охота вам из такой малости… Ну, я напишу вексель.
И сухопарый джентльмен сел за стол писать вексель.
— Срок платежа я назначу послезавтра, — сказал адвокат, обращаясь к мистеру Уардлю, — а вы между тем увезите вашу сестрицу.
Мистер Уардль сделал утвердительный знак.
— Ну, почтеннейший, стало быть, мы помирились на сотне фунтов?
— На ста двадцати.
— Почтеннейший…
— Пишите, мистер Перкер, и пусть он убирается к черту, — перебил старик Уардль.
Мистер Джингль взял написанный вексель и положил в карман.
— Теперь — вон отсюда, негодяй! — закричал мистер Уардль.
— Почтеннейший…
— И помни, — продолжал мистер Уардль, — ни за какие блага я не решился бы на эти переговоры с тобою, если бы не был убежден как дважды два, что с моими деньгами ты гораздо скорее полетишь к черту в омут, чем…
— Почтеннейший, почтеннейший…
— Погодите, Перкер. — Вон отсюда, негодяй!
— Сию минуту, — отвечал с невозмутимым спокойствием кочующий актер. — Прощай, Пикквик, прощай, любезный.
Если бы равнодушный зритель мог спокойно наблюдать физиономию великого человека в продолжение последней части этой беседы, он не мог бы надивиться, каким образом пожирающий огонь негодования не расплавил стекол его очков: так могуч и величественно свиреп был теперь гнев президента Пикквикского клуба! Кулаки его невольно сжались, щеки побагровели и ноздри вздулись, когда он услышал свое собственное имя, саркастически произнесенное презренным негодяем. Однако ж он укротил свои бурные порывы и — невероятное чудо! — нашел в себе твердость духа — неподвижно стоять на одном месте.
Мистер Пикквик был философ, это правда; но ведь и философы — те же смертные люди, облеченные только броней высшей мудрости и силы. Стрела, роковая стрела пронзила насквозь философскую броню и просверлила самое сердце великого мужа. Раздираемый самой отчаянной яростью, он схватил чернильницу, бросил ее со всего размаха и неистово побежал вперед. Но мистер Джингль исчез в эту минуту, и великий человек, сам не зная как, очутился в объятиях Самуэля.
— Куда вы бежите, сэр? — сказал эксцентрический слуга. — Мебель, я полагаю, дешева в ваших местах, а у нас покупаются чернильницы на чистые денежки, мистер… не имею чести знать вашего имени, государь мой. Погодите малую толику: какая польза вам гнаться за человеком, который, провал его возьми, мастерски составил свое счастье? Он теперь на другом конце квартала, и уж, разумеется, его не видать вам, как своих ушей.
Мистер Пикквик, как и все люди, способен был внимать голосу убеждения, кому бы он ни принадлежал. Мыслитель быстрый и могучий, он вдруг взвесил все обстоятельства этого дела и мигом сообразил, что благородный гнев его будет на этот раз совершенно бессилен и бесплоден. Он угомонился в одно мгновение ока, испустил три глубоких вздоха, вынул из кармана носовой платок и благосклонно взглянул на своих друзей.
Говорить ли нам о плачевном положении мисс Уардль, оставленной таким образом своим неверным другом? Мистер Пикквик мастерски изобразил эту раздирательную сцену, и его записки, обрызганные в этом месте горькими слезами сострадания, лежат пред нами: одно слово, и типографские станки передадут их всему свету. Но нет, нет! Покоряясь голосу холодного рассудка, мы отнюдь не намерены сокрушать грудь благосклонного читателя изображением тяжких страданий женского сердца.
Медленно и грустно два почтенных друга и страждущая леди возвращались на другой день в город Моггльтон. Печально и тускло мрачные тени летней ночи ложились на окрестные поля, когда путешественники прибыли, наконец, в Дингли-Делль и остановились перед входом в Менор-Фарм.
Глава XI. Неожиданное путешествие и ученое открытие в недрах земли. — Пасторский манускрипт
Спокойная ночь, проведенная в глубокой тишине на хуторе Дингли-Делль, и пятьдесят минут утренней прогулки на свежем воздухе, растворенном благоуханиями цветов, восстановили совершеннейшим образом физические и нравственные силы президента Пикквикского клуба. Целых два дня великий человек пребывал в томительной разлуке со своими добрыми друзьями, и сердце его стремилось теперь к вожделенному свиданию. Окончив кратковременную прогулку, мистер Пикквик возвратился домой и по пути, с невыразимым наслаждением, встретил господ Винкеля и Снодграса, спешивших приветствовать и облобызать великого мужа. Удовольствие свиданья, как и следовало ожидать, сопровождалось преискренним восторгом, да и какой смертный мог без такого восторга смотреть на лучезарные очи и ланиты президента? Между тем, однако ж, какое-то облако пробегало по челу обоих друзей, и какая-то тайна, тяжелая, возмутительная, облегала их беспокойные души. Что бы это значило, — великий человек, несмотря на все усилия своего гения, никак не мог постигнуть.
— Здоров ли Топман? — спросил мистер Пикквик, пожимая руки обоим друзьям после взаимного обмена горячими приветствиями. — Топман здоров ли?
Мистер Винкель, к которому специальным образом относился этот вопрос, не дал никакого ответа. Печально отворотил он свою голову и погрузился в таинственную думу.
— Снодграс, — продолжал мистер Пикквик строгим тоном, — где друг наш Топман? Не болен ли он?
— Нет, — отвечал мистер Снодграс, и поэтическая слеза затрепетала на роговой оболочке его глаза, точь-в-точь как дождевая капля на хрустальном стекле. — Нет, он не болен.
Мистер Пикквик приостановился и с великим смущением принялся осматривать своих друзей.
— Винкель, Снодграс… что все это значит? Где друг Топман? Что случилось? Какая беда разразилась над его головой? Говорите… умоляю вас, заклинаю… Винкель, Снодграс, — я приказываю вам говорить.
Наступило глубокое молчание. Торжественная осанка мистера Пикквика не допускала никаких противоречий и уверток.
— Он уехал, — проговорил наконец мистер Снодграс.
— Уехал! — воскликнул мистер Пикквик. — Уехал!
— Уехал, — повторил мистер Снодграс.
— Куда?
— Неизвестно. Мы можем только догадываться, на основании вот этой бумаги, — сказал мистер Снодграс, вынимая письмо из кармана и подавая его президенту. — Вчера утром, когда получено было письмо от мистера Уардля с известием, что сестра его возвращается домой вместе с вами, печаль, тяготевшая над сердцем нашего друга весь предшествовавший день, начала вдруг возрастать с неимоверной силой. Вслед за тем он исчез, и мы нигде не могли отыскать его целый день. Вечером трактирный конюх принес от него письмо из Моггльтона. Топман, видевшийся с ним поутру, поручил ему отдать нам эту бумагу не иначе как в поздний час ночи.
С недоумением и страхом мистер Пикквик открыл загадочное послание и нашел в нем следующие строки, начертанные рукой несчастного друга:
«Любезный Пикквик!
Как любимец природы, щедро наделенный ее благами, вы, мой друг, стоите на необозримой высоте перед слабыми смертными, и могучая душа ваша совершенно чужда весьма многих слабостей и недостатков, свойственных обыкновенным людям. Вы не знаете, почтенный друг и благоприятель, и даже не должны знать, что такое — потерять раз и навсегда очаровательное создание, способное любить пламенно, нежно, и попасть в то же время в хитро сплетенные сети коварно-бесчестного человека, который под маской дружбы скрывал в своем сердце жало ядовитой змеи. Сраженный беспощадной судьбой, я разом испытал на себе влияние этих двух ужасных ударов.
