Гарриет Бичер-Стоу - Хижина дяди Тома
Жалобам не было конца. Мигрень привязывала ее к комнате, не позволяя двигаться. Все хозяйство было брошено на слуг. Дом начал казаться Сен-Клеру неуютным. Его девочка была очень хрупким ребенком, и он опасался, чтобы здоровье ее и даже жизнь не оказались в опасности из-за отсутствия материнского ухода. Он повез ее с собою в Вермонт, где ему нужно было побывать по делам, и там уговорил свою кузину, мисс Офелию, отправиться с ними в их южную резиденцию.
Мы познакомились с ними во время их обратного путешествия.
Но теперь, когда перед нашими глазами уже вырисовываются контуры соборов и шпилей Нового Орлеана, нам кажется необходимым представить нашим читателям мисс Офелию.
Тому, кто путешествовал по штатам Новой Англии[14], наверно, запомнился виденный среди прохладного селения обширный фермерский дом, окруженный поросшим травою двором, затененный густой зеленью сахарного клена. Все здесь дышит чистотой и порядком. Ни единого покосившегося колышка в заборе, ни соломинки, валяющейся на дворовых газонах. Под окнами пышно разрослись кусты сирени. Внутри дома — простор и чистота. Никакого беспорядка — все стоит на своем месте основательно, прочно, навеки; все идет размеренным, раз и навсегда установленным ходом, как старые стенные часы, висящие в одном из углов гостиной. В комнате, где обычно собирается семья, красуется солидный книжный шкаф с застекленными дверцами. «История» Роллэна, «Потерянный рай» Мильтона, «Странствия пилигрима» Бениана, семейная Библия — выстроились в торжественном порядке подле таких же солидных и не внушающих сомнения томов. В доме нет служанок; все делается самой хозяйкой. В белом чепце, в очках, она после обеда усаживается за шитье в кругу своих дочерей. Вся работа закончена утром, точно не укажешь даже часа, но так рано, что о ней уже забыли, и когда бы вы ни зашли, все уже давно сделано. На выложенном плитками кухонном полу — ни пятнышка, ни пылинки. Столы, стулья, вся кухонная утварь — словно бы никогда не сходили со своего места. А между тем здесь четыре раза в день едят, моют посуду, чистят кастрюли и приготовляют масло и сыр. Но когда, как? — никак не угадаешь!
Вот на такой ферме, в таком доме, в такой семье мисс Офелия провела сорок пять лет своего безмятежного существования, когда неожиданно приехавший кузен предложил ей отправиться вместе с ним в его южное поместье. Офелия была старшей дочерью в большой семье и до сих пор числилась в разряде «детей». Предложение поехать в Новый Орлеан было воспринято всеми членами семьи как событие огромной важности. Седовласый отец достал из шкафа атлас Морза, точно проверил широту и долготу, а затем, чтобы ближе ознакомиться с нравами и обычаями в этих дальних краях, прочел описание путешествий Флинта по Югу и Западу.
Добрая матушка с тревогой спросила, не господствуют ли в этом Новом Орлеане дурные нравы, добавив, что он представляется ей чем-то вроде Сандвичевых островов, населенных одними язычниками.
Вскоре и в доме священника, и в доме доктора, и у модистки мисс Прибоди только и речи было, что о предполагавшейся поездке мисс Офелии Сен-Клер в Новый Орлеан к ее кузену. Этот важный вопрос обсуждался всем селением. Священник, заметно склонявшийся в сторону аболиционистов, задумывался над тем, не будет ли эта поездка воспринята рабовладельцами как знак одобрения их системы. Зато доктор, будучи ярым сторонником колонизации, настаивал на поездке, дабы тем самым доказать жителям Нового Орлеана, что их северные братья в общем вовсе не так дурно относятся к ним.
Он лично считал, что следует поддерживать южан.
Когда решение мисс Офелии сделалось известным всем, на нее со всех сторон посыпались приглашения «на чашку чая» к друзьям и знакомым. Все ее планы и намерения подвергались всестороннему обсуждению.
Мисс Мослей, на которую пала ответственная задача пополнить дорожный гардероб мисс Офелии, сразу приобрела значительность и вес.
Всем было доподлинно известно, что эсквайр Сен-Клер отсчитал пятьдесят долларов, предложив своей кузине купить самую лучшую одежду. К этому добавляли, что два шелковых платья и шляпа были выписаны для нее из Бостона.
Серьезному обсуждению подвергся, между прочим, и вопрос о том, что «полагается» и что нет. Одни высказывались за то, что раз в жизни можно позволить себе такой расход. Другие придерживались мнения, что следовало эти деньги пожертвовать миссионерам. Все сходились, однако, на том, что никогда еще никому не приходилось видеть более роскошного зонтика и что, какого бы мнения ни быть о мисс Офелии, нельзя было не сознаться, что шелковое платье, присланное ей, может само стоять на полу[15]. Нескончаемо много разговоров было о носовом платке. Ходили слухи, что он обшит кружевами, а углы на нем вышиты. Последнее так и не удалось выяснить, и вопрос этот остается открытым по сие время.
И вот мисс Офелия стоит перед нами в своем нарядном дорожном платье из коричневого полотна. Это — женщина высокого роста, костлявая, угловатая. У нее худощавое, остро очерченное лицо. Губы поджаты, как у человека, составившего себе раз и навсегда незыблемое мнение обо всем на свете. Черные глаза с пронизывающим живым взглядом словно постоянно высматривают, не нарушен ли где-нибудь надлежащий порядок.
Все движения ее были резки, решительны и энергичны. Она говорила немного, но все сказанное было правильно и не могло быть подвергнуто сомнению.
В отношении привычек она была воплощением порядка, точности, методичности. Она была пунктуальна, как часы, и стремительна, как локомотив. Вдобавок она ненавидела все, что не походило на нее.
В ее глазах самым смертельным грехом, средоточием и основой всех бед было легкомыслие. Предельная степень ее презрения выражалась в слове «непоследовательность», произносившемся в таких случаях с особым ударением. Этим словом она клеймила все, что выходило за пределы ею самой очерченного круга понятий. Безграничное презрение вызывали в ней люди, которые из слабохарактерности не умели или не стремились идти прямым путем к намеченной цели и были лишены сознания долга. Это презрение не всегда выражалось словами, чаще особой гримасой и ледяной холодностью, словно бы она боялась унизиться, даже и упоминая о таких вещах.
Что касается ее духовной жизни, то она обладала прямым, ясным и деятельным умом. Знала историю и читала старинных английских классиков. В пределах определенных узких границ суждения ее были правильны и не лишены остроумия.
Ее религиозные воззрения были раз и на всю жизнь вылиты в определенные формы и сложены в голове в такие же аккуратные стопочки, как и белье в ее бельевом шкафу. Они существовали в определенном числе, и им не полагалось умножаться.
То же самое можно было сказать о ее практических взглядах, касавшихся повседневной жизни, взаимоотношений с друзьями и соседями.
Но в основе всего и выше всего было в ней чувство долга, совесть. Нигде это чувство не развито в такой мере, не поглощает в себе все, как у женщин Новой Англии. Для них это незыблемая основа мироздания, погружающаяся в недра земли и возносящаяся над вершинами гор.
Офелия была раба долга.
Докажите ей, что «стезя долга», как она выражалась, направлена туда-то и туда-то, и ничто уже не сможет заставить ее уклониться от этого пути. Во имя долга она готова была броситься в колодезь или пошла бы навстречу заряженным пушкам. Но это чувство долга было столь всеобъемлющим, в него входило столько обязанностей, у него было столько разветвлений, оно так мало оказывало снисхождения человеческим слабостям, что мисс Офелии, несмотря на героические усилия, не удавалось достигнуть идеала, и она была как бы подавлена сознанием недостаточности своих усилий и своей слабости.
Это сознание своего несовершенства придавало и религиозным ее воззрениям несколько мрачный оттенок.
Как могла мисс Офелия найти общий язык с Огюстэном Сен-Клером — веселым, легкомысленным, скептическим, страдающим полным отсутствием пунктуальности, с дерзкой небрежностью топчущим, если можно так выразиться, все взгляды и принципы, которые Офелия свято чтила?
Сказать по правде, она была нежно привязана к нему.
Когда он был ребенком, она учила с ним катехизис, причесывала его, чинила его одежду, окружала его заботой. В сердце ее оставался какой-то теплый уголок. Этот уголок Огюстэн сумел завоевать целиком. Поэтому ему и удалось без особого труда убедить ее, что путь долга ведет ее прямо в Новый Орлеан и она должна ехать с ним, чтобы охранять Еву и предотвратить полный развал, грозивший дому из-за постоянных болезней его жены. Представление о доме, о хозяйстве, которым никто не занимается, пронзило сердце мисс Офелии. Кроме того, она любила малютку Еву. Да и кто бы не полюбил эту очаровательную девчурку? И хоть она и считала Огюстэна язычником, все же она, как мы уже говорили, любила его, смеялась над его шутками и в своей терпимости к нему не знала предела.
