Кен Кизи - Над кукушкиным гнездом
— Дейл, когда ты научишься смеяться, а не пищать по-мышиному?
То же самое сказал ему в первый день Макмерфи, но как-то по-другому; слова Макмерфи успокоили Хардинга, а слова жены заставляют еще больше нервничать.
Она просит сигарету, Хардинг снова лезет пальцами в карман, там пусто.
— Нам выдают по норме, — говорит он и сводит худые плечи, словно пытается спрятать недокуренную сигарету, — пачка в день. Когда остаешься ни с чем, вера, моя дорогая, рыцарство затруднительно.
— Ах, Дейл, ты у нас всегда внакладе, правда?
Он смотрит на нее с улыбкой и лихорадочно, проказливо косит хитрым глазом.
— Мы говорим в переносном смысле или все еще о конкретных, сиюминутных сигаретах? Впрочем, не важно — ты знаешь ответ на вопрос, даже если вложила в него двойной смысл.
— Я спросила то, что спросила, Дейл, без никакого двойного смысла…
— Без всякого двойного смысла, милая; в «без никакого» есть некое излишество. Макмерфи, по безграмотности Верина речь вполне может сравниться с вашей. Понимаешь, дорогая, «никакого» уже предполагает…
— Ладно! Хватит! Двойной так двойной. Понимай как хочешь. Я сказала, ты всегда остаешься с ничем, и точка!
— Остаюсь ни с чем, мое одаренное юное дитя.
Она сердито смотрит на Хардинга, потом поворачивается к Макмерфи, сидящему рядом.
— А вы, Мак? Вы справитесь с этим трудным делом — угостите женщину сигаретой?
Пачка уже лежит у него на коленях. Он смотрит на пачку так, как будто жалеет об этом, потом говорит:
— Я всегда с куревом. А почему — потому что стреляю. Стреляю при каждом удобном случае, и у меня пачка живет дольше, чем у Хардинга. Он курит только свои. Поэтому и кончаются они у него скорее…
— Друг мой, не надо оправдывать мои слабости. Это не соответствует вашему образу и не украшает моего.
— Да, не украшает, — говорит жена. — Тебе остается только поднести мне спичку.
И она так сильно наклоняется к его спичке, что я через всю комнату могу заглянуть ей в блузку.
Потом она говорит о его приятелях, когда они наконец перестанут заезжать к ней и спрашивать Хардинга.
— Знаете эту породу, Мак? — Говорит она. — Такие стильные молодые люди с длинными, красиво расчесанными волосами и так изящно взмахивают вялыми ручками.
Хардинг спрашивает, только ли его они хотят навестить, а она говорит, что те, кто ее навещает, не вялыми ручками машут.
Она вдруг встает и говорит, что ей пора. Пожимает руку Макмерфи, говорит, что надеется на новые встречи, и уходит из библиотеки. Макмерфи не может произнести ни слова. Когда застучали ее высокие каблуки, все снова повернули головы и смотрели, пока она не скрылась за поворотом коридора.
— Ну, что скажете? — Спрашивает Хардинг.
Макмерфи встрепенулся.
— У ней исключительные баллоны, — все, что он может сказать. — Не меньше, чем у нашей старушки Гнусен.
— Я не в физическом смысле, мой друг, я имел в виду…
— Какого хрена, Хардинг! — Вдруг кричит Макмерфи. — Не знаю я, что сказать! Чего ты от меня хочешь? Сваха я тебе? Я одно знаю: и так-то все не очень велики, но, похоже, каждый только тем и занят в жизни, что пригибает пониже всех остальных. Знаю, чего ты от меня хочешь: хочешь, чтобы я тебя жалел, сказал, что она настоящая стерва. Так и ты обращался с ней не как с королевой. Пошел к черту со своими «Что скажешь?»! У меня своих неприятностей по горло, еще твоими заниматься. Так что кончай! — Он обводит взглядом остальных. — И вы все! Отвяжитесь от меня, поняли?
Он нахлобучивает шапку на голову и идет через всю комнату к своим комиксам. Острые переглядываются, разинув рты. На них-то зачем раскричался? Никто к нему не привязывался. Ничего у него не просят, с тех пор как поняли, что он боится здесь застрять и решил вести себя смирно. Все удивлены тем, что он взъелся на Хардинга, и не могут понять, почему он схватил книгу со стула, сел и держит ее перед лицом — то ли чтобы люди на него не смотрели, то ли чтобы самому не смотреть на людей. Вечером, за ужином, он извиняется перед Хардингом и говорит, что сам не знает, почему так завелся в библиотеке. Хардинг говорит, что, может быть, из-за его жены: люди часто от нее заводятся. Макмерфи смотрит в свою чашку кофе и говорит:
— Не знаю. Я только сегодня с ней познакомился. Не из-за нее же, черт возьми, у меня плохие сны всю неделю.
— Ах, мистер Макмерфи, — кричит Хардинг, совсем как молоденький стажер, который ходит на собрания, — вы непременно должны рассказать нам об этих снах. Подождите, я возьму карандаш и блокнот. — Хардингу неловко, что перед ним извинялись, и он паясничает. Взял салфетку и ложку и делает вид, что записывает. — Так. Что же именно вы видели в этих… Э-э… Снах?
Макмерфи даже не улыбнулся.
— Не знаю. Ничего, кроме лиц… По-моему, только лица.
На другое утро Мартини за пультом в ванной изображает пилота на реактивном самолете. Картежники оторвались от покера и с улыбкой наблюдают представление.
— И-и-и-а-о-о-у-у-м. Я земля, я земля: замечен объект, сорок — тысяча шестьсот, вероятно, ракета противника. Выполняйте задачу! И-и-а-о-о-у-м-м.
Крутит наборный диск, двигает рычаг вперед, клонится на вираже. Устанавливает регулятор с краю на «полный», но вода из патрубков в кафельном полу не идет. Гидротерапию больше не применяют, вода отключена. Новеньким хромированным оборудованием и стальным пультом ни разу не пользовались. Если не считать хрома, пульт и души в точности похожи на те, которыми лечили в прежней больнице пятнадцать лет назад: струи из патрубков достают любую часть тела под любым углом; техник в резиновом фартуке стоит в другом конце комнаты за пультом, управляет патрубками, куда им брызнуть, сильно ли, горячо ли; распылитель открыт — гладит, успокаивает, закрыт — бьет иглой; ты висишь между наконечниками на парусиновых ремнях, мокрый, дряблый, сморщенный, а техник балуется своей игрушкой.
— И-и-и-а-а-о-о-у-у-м-мм… Земля, земля: вижу ракету, беру на прицел…
Мартини нагибается и целится поверх пульта через кольцо патрубков. Зажмуривает глаз, смотрит другим через кольцо.
— Есть цель! Готовься… По цели… Огонь!
Он отдергивает руки от пульта и резко выпрямляется, волосы у него разлетелись, выпученные глаза глядят на душевую кабину с диким испугом, так что все картежники поворачиваются на стульях и смотрят, что он там увидел, — но не видят ничего, кроме пряжек, висящих на новеньких жестких брезентовых ремнях среди патрубков.
Мартини поворачивается и смотрит только на Макмерфи. Больше ни на кого.
— Ты видел их? Видел?
— Кого, Март? Ничего не вижу.
— В ремнях! Видел?
Макмерфи оборачивается и, щурясь, смотрит на душ.
— Не-а. Ничего.
— Подожди минуту. Им надо, чтобы ты их увидел, — говорит Мартини.
— Иди к черту, сказал тебе, никого не вижу! Понял? Никого!
— Ага, — говорит Мартини. Он кивает и отворачивается от душа. — Ну, я их тоже не видел. Я пошутил.
Макмерфи снимает колоду и с треском вдвигает половинки одна в другую.
— Н-да… Не нравятся мне такие шутки, Март. — Он снимает, чтобы еще раз перетасовать, и карты разлетаются так, словно колода взорвалась между двумя дрожащими руками.
Помню, это тоже было в пятницу, через три недели после того, как мы голосовали насчет телевизора, — всех, кто мог ходить, погнали в первый корпус — якобы на рентген грудной клетки, нет ли туберкулеза, а на самом деле проверить, нормально ли работает у нас аппаратура.
Сидим в коридоре на длинной скамье, кончающейся у двери «Рентген». Рядом с рентгеном дверь УХГ, там нам зимой проверяют горло. По другой стене коридора другая скамья, и она кончается у той металлической двери. С заклепками. И без надписи. Там между двумя санитарами дремлют двое людей, а еще одного уже лечат, и я слышу его крики. Дверь открывается внутрь — хууп, — вижу, в комнате мерцают радиолампы. Выкатывают еще дымящегося пациента, я хватаюсь за скамью, чтобы не всосало в ту дверь. Черный санитар и белый поднимают со скамейки одного пациента, он шатается и спотыкается — начинен лекарствами. Перед шоком обычно дают красные капсулы. Его вталкивают в дверь, и техники подхватывают его под мышки. Вижу, он сообразил, куда его притащили, обоими каблуками тормозит по цементному полу, но его волокут к столу… Потом дверь захлопывается — пумп, металл по резиновой прокладке, — и я его больше не вижу.
— Слушай, что они там делают? — Спрашивает Макмерфи у Хардинга.
— Там? А-а, ну как же. Ты еще не имел удовольствия. Жаль. Это каждый должен пережить. — Хардинг сплетает пальцы на затылке и откидывается, глядя на дверь. — Это шоковый шалман, я тебе как-то рассказывал о нем, мой друг, ЭШТ, электрошоковая терапия. Здесь счастливчикам предоставляют бесплатное путешествие на луну. Нет, если подумать, не совсем бесплатное. Вместо денег расплачиваешься за услугу мозговыми клетками, а у каждого их просто миллиарды на счету. Совсем незаметный убыток.
