Теофилис Тильвитис - Путешествие вокруг стола
– Мир, господа? – поднял стопку Спиритавичюс.
– Так сказать, для храбрости, – дружно выпили все.
Белый, толстый повар принес и сунул под нос гостям заливного поросенка, украшенного зеленью.
– Как с неба, господа!.. Ну, теперь по одной, чтоб слюнки не текли… – подмигнул Спиритавичюс.
– Так сказать, на внутренней территории следует выделить соответствующую площадь, – опрокинув вторую, отозвался первый ревизор.
Семеро молодцев загремели тарелками, застучали зубами, и от поросенка осталось одно приятное воспоминание. Менялись закуски и стопки, менялось настроение. Говорили все, а слушал только один из ревизоров, который полчаса назад вручил директору грозный акт. Он придвинулся к Спиритавичюсу и прошептал ему на ухо:
– Господин директор… немного неудобно… люди смотрят… может, в отдельный кабинетик… с глаз долой…
– Вся моя жизнь прошла на глазах у людей… не боюсь… у меня никаких секретов…
– Отдельный кабинет приготовлен… – урезонивал ревизор.
– А откуда вы знаете, что мне приготовили отдельный кабинет? Вам не положено знать, что и когда мне готовят!
– Там будет лучше… – попытался взять Спиритавичюса под руку настойчивый ревизор.
– С одним поросенком справился, справлюсь и с другим!..
Старший ревизор, который все время держался в стороне из-за застарелой желудочной хвори, – не только не употреблял алкоголя, но и не прикасался к острым блюдам, – отодвинулся от разгоряченного Спиритавичюса. Совершенно неожиданно между ними встал широкоплечий контролер Блусюс и, взяв Уткина за подбородок, повернул его к буфету. Уткин, почувствовав, что над ним издеваются, плеснул Блусюсу пивом в глаза. Блусюс, проведя одной рукой по лицу, другой по ошибке заехал в ухо подвернувшемуся Бумбелявичюсу, и тот со стоном рухнул на пол. Тогда Уткин поднял стул и одел его на голову Блусюсу, расцарапав тому все лицо. Увидев, что на сослуживца насели все помощники балансового инспектора, третий ревизор Гайсрис так лягнул Пискорскиса в живот, что тот свалился на стол.
Пламя вражды между чиновниками балансовой инспекции и полномочными представителями государственного контроля заполыхало так ярко, что кельнеры бросились разнимать сцепившихся противников. Но оторвать их друг от друга было невозможно. Весь персонал пивной бегал вокруг драчунов, умоляя прекратить безобразие, и в то же время боясь обидеть влиятельных чиновников, от которых зависела судьба заведения. Они знали, что гости с лихвой оплатят расходы, пусть и не наличными, что сломанный стул или разбитый бокал – сущие пустяки. Хозяин, желая избежать неприятностей или, вернее говоря, не желая видеть почетных гостей в таком состоянии, удалился, приказав кельнеру следить за ходом событий и, если возникнет надобность, поддержать ту сторону, которая может быть более полезной для заведения.
Внезапно задрожал пол: Спиритавичюс упал, как подкошенный.
– Убили!! – закричал кто-то нечеловеческим голосом. Вопль испугал забияк и заставил их утихомириться.
Так как силы разделились поровну (три инспектора стояли против трех ревизоров, а между ними со стонами извивался Спиритавичюс), не имело смысла продолжать потасовку.
– И тем не менее, господин директор жив, – обрадовался, пощупав пульс, Пискорскис. Его сообщение всех успокоило.
– Ну и что?… Сколько следовало, столько и получил… – сказал Блусюс и пожал плечами.
На скамье подсудимых
Валериёнас Спиритавичюс готовился к делу со всей серьезностью и ответственностью. Он ушел с головой в изучение указов сената, выучил назубок весь уголовный статут, по каждой мелочи советовался с виднейшими каунасскими адвокатами.
– Ну, как вы полагаете, господин адвокат? Неужели меня обреют? Говорите же, Христа ради, господин адвокат, откровенно. Я всю жизнь любил резать правду-матку в глаза. Вы считаете, аргументов маловато? Ну, мы еще посмотрим, то да се. Смеется тот, кто смеется последним. То-то и оно.
Не дождавшись желанного утешения или гарантии, Спиритавичюс мчался в другой конец города к другому, по его мнению, еще более подкованному светилу юридической науки.
– Мое почтение, – запыхавшись, говорил Спиритавичюс, вбегая в кабинет. – Ну, что там слышно о моем дельце? В ажуре, да? Вот статья, вот обстоятельства, вот и весь криминал… Ну, если они мне сейчас пришьют!.. Тогда нет правды на свете!
Большинство адвокатов столицы были знакомы Спиритавичюсу, как домовладельцы или акционеры, и благоволили к нему, потому он у каждого спрашивал совета. Директор бегал то к одному, то к другому и умолял:
– Помогите мне, господин адвокат! Я доверяю только вам. Если уж вы возьметесь, то дело будет выиграно. В долгу не останусь. Если надо – озолочу. Скрутим их в бараний рог. Пусть почувствуют, чти значит поднимать руку на Спиритавичюса.
Акт ревизии обвинял в преступных действиях не одного Спиритавичюса. У каждого из его помощников так или иначе рыльце было в пушку. Прославленный портфель Пискорскиса, где некогда хранились самые неожиданные предметы, был теперь битком набит разными брошюрками по уголовным вопросам, сборниками законов, вырезками и т. д. Бумба-Бумбелявичюс срывал свою злость на жене, которая связала его узами родства с преступным директором, тянущим его теперь за собой в пропасть; он разыскивал какие-то счета и договоры и готовился произнести в суде громовую речь, которая кое-кому придется не по вкусу. Уткин, простив все грехи своей неверной Верочке, советовался с ней, как поступить, если ему не удастся выкрутиться и он, если уж не сядет, то, в лучшем случае, будет вынужден покрыть убытки.
– Держаться! – многозначительно предупреждал всех Спиритавичюс. – Стоять горой друг за друга, потому что все против нас.
– Господин директор, – озабоченно соглашался Бумба-Бумбелявичюс, – вашими устами глаголет истина. Мы должны показать, что правда на нашей стороне и что за нее мы все, как один, ляжем костьми.
– Страшно подумать, – испуганно заметил Пискорскис, – что кто-нибудь из нас будет оправдывать только себя. Вместе мы в поте лица трудились, вместе должны делить и плоды трудов своих.
– Собственноручно задушу того, кто прикинется святым и попытается выкрутиться, свалив вину на других!
* * *Зал окружного суда переполнили знакомые и родственники чиновников. На столе, покрытом зеленым сукном, лежали толстые тома дела, вещественные доказательства, евангелие и деревянное распятие. На скамье подсудимых сидели Спиритавичюс и три его славных помощника. Пристав объявил: «Суд идет!», и судьи в черных тогах, а за ними и государственный обвинитель заняли свои места.
– Валериёнас Спиритавичюс! – вызвал председатель.
– Я! – встал Спиритавичюс.
Когда-то это местоимение кидало в дрожь подчиненных, заставляло молниеносно выполнять любое распоряжение директора. Сейчас это «я» звучало совсем по-иному. В нем не было прежней силы и уверенности. Ответив еще на несколько вопросов председателя, Спиритавичюс, красный как рак, опустился на скамью подсудимых. Несколько официальных вопросов окончательно добили его.
– Признаете ли себя виновным? – холодно спросил председатель.
– Ничего подобного! – вымолвил наконец Спиритавичюс, но при этом бывший высокопоставленный чиновник министерства финансов задрожал, как осиновый лист, его голова упала на грудь, и беспокойный взгляд заметался во все стороны. Вопросы председателя подрубили его волю, как топор отжившее свой век дерево.
За Спиритавичюсом держали ответ Бумба-Бумбелявичюс, Пискорскис, Уткин. Вопросы прокурора были так же холодны, коротки и безжалостны. Ответы чиновников, привлеченных по делу, были то нечеткими и неуверенными, то преувеличенно мягкими, то неоправданно гордыми. Но никто из подсудимых не признал себя виновным.
Только что зачитанный обвинительный акт прозвучал, как волнующая история, как приключенческий роман, роман, полный остроумия, неслыханной дерзости, роман с завязкой, кульминацией и, возможно, с совершенно неожиданным концом. Слушая сиплый голос секретаря, чиновники балансовой инспекции еще раз совершили путешествие вокруг стола, превращенного ими в кормушку; перед ними пронеслось их прошлое, все изведанные ими радости жизни, различные обстоятельства, лица соучастников и друзей…
Слова евангелия, присяга свидетелей, страх шестилетнего тюремного заключения за лжесвидетельство, наконец, сами показания обвиняемых действовали на всех угнетающе. Первым справился с собой Пискорскис. Он улучил удобный момент и прервал свидетеля:
– И тем не менее, я хотел бы воспользоваться предоставленным мне правом и спросить свидетеля, когда именно я получил упомянутые деньги и в какой сумме? Это чрезвычайно важно. Кроме того, я хотел бы также осведомиться у господина свидетеля, не заметил ли он, какими именно купюрами упомянутый торговец дал мне взятку?
