Иннокентий Федоров-Омулевский - Проза и публицистика
– Ну, так вот познакомимтесь же, Авдотья Никитьевна,– радушно молвил доктор, подавая ей руку,– нам ведь теперь частенько придется встречаться. Прошу любить и жаловать.
Девушка покраснела еще больше, но глаза ее смотрели бойко и без смущения, когда она, не взяв протянутой ей руки и торопливо уходя, насмешливо проговорила:
– Ужо вот дай управиться...
Матов проводил ее глазами до двери. "Какая королева мне прислуживает!" – невольно подумал он, когда через минуту она вернулась с тяжелым самоваром в руках, вся раскрасневшаяся от напряжения.
– Вы, кажется, за ягодами ходили сегодня, Авдотья Никитьевна? – обратился к ней Лев Николаевич.
– Ходила, да мало набрали: Евгенья Александровна помешала.
– Как же так она вам помешала?
Доктор совсем было насторожил уши.
– Да ну тя с разговорами-то!– круто обрезала она его вдруг.– Тятенька вон соломы велел еще сюды принести. Тут-то чего не спишь?
Девушка указала на постель.
– Жарко будет,– отозвался Матов.
– Вишь ты какой прохладный! – улыбнулась она не без насмешки и опять торопливо вышла.
Лев Николаевич принялся хозяйничать около стола, нетерпеливо поджидая ее возвращения; но ожидания доктора не оправдались: перестилать постель явилась толстая, неуклюжая работница, представлявшая совершенный контраст с хозяйской дочерью, которая почему-то не соблаговолила больше показаться в этот вечер приезжему. Дождавшись окончательно переустройства своего ложа, Матов раскупорил привезенную с собой бутылку рома и через работницу пригласил к себе хозяина на чашку чаю.
– Признаться, мы уже спать хотели укладываться,– сказал Никита Петрович, помещаясь за самоваром, напротив доктора.– А знатный у тебя ромец! – похвалил он через минуту, с видимым удовольствием отведывая горячий пунш из предложенного ему стакана.– Видать, што с собой привез.
– Да здесь, я думаю, и совсем не достанешь,– заметил Лев Николаевич.
– Достать-то оно пошто не достать, достать можно; да только здешний-то супротив твоего не выгорит. А што, ежели я, к примеру, вашу милость спрошу: он тепериче, надо быть, от простуды пользителен, эвтот самый ром?
– Да, согревает хорошо.
– Зимой эвто прошедшей я в наледь попал, а Петр Лаврентьевич, дай ему бог здоровья, мне и присоветовал: рому, говорит, напейся горячего, дак как рукой сняло!
– Кто же это Петр Лаврентьевич?
– Да управляющий здешнего заводу, Терентьев по фамилии-то он показывается; уж такой до нашего брата душа-человек, што не знаю, как тебе и сказать.
"А ведь я где-то уже слышал это имя... только когда же, в самом деле?" – подумал Матов, усиленно напрягая память, и ему вдруг пришло в голову то место рассказа князя, где последний упоминал между прочим о сомнительном ливрейном лакее, сопровождавшем за границу его загадочную тетушку. "Да, без сомнения, это должно быть одно и то же лицо, и мне, как теперь оказывается, пожалуй, действительно придется распутывать здесь некий романтический узел",– опять подумал Лев Николаевич, чрезвычайно заинтересованный настоящим открытием.
– Хороший, вы говорите, человек этот Терентьев? – громко переспросил он хозяина.– И давно управляет заводом?
– Да как вам сказать, не соврать? Надо быть, больше году: с год-то уже тепериче прошло, как я здеся, а он до меня еще был.
– Вы сами-то разве не здешний, хозяин?
– Нет; мы издалече – сибирские.
Несмотря на пунш, разговор, однако же, как-то не клеился между ними, и Никита Петрович, видимо, поддерживал его из одной учтивости, осторожно и сосредоточенно глотая ароматный напиток. Всматриваясь в энергическое лицо своего собеседника, доктор заметил теперь, что оно в некоторых подробностях поразительно напоминало хозяйскую дочь: те же бирюзового цвета глаза, только немного потускневшие, та же лукавая улыбка, только значительно смягченная добродушным выражением губ; в очертаниях выпуклого лба и красивого носа, с небольшой горбинкой посредине, сходство это было еще разительнее. Матову ужасно хотелось развязать язык старику; он усердно подливал ему ром и наконец, после четвертого стакана, прямо спросил:
– А здешняя помещица, должно быть, большая нелюдимка?
– Как тебе сказать? Насчет мужского пола она, точно, что горда маленечко... ну, а насчет баб тепериче – ничего, обходительна.
Ответ был, заметно, крайне сдержанный.
– Вот и ваша дочь мне рассказывала, что Евгения Александровна помешала им сегодня ягоды собирать...– вкрадчиво заметил доктор.
– Да балует она: не любит, коли девки ягоды берут, рассыпает у них.
– Что же ей, жаль ягод, что ли?
– Пустое эвто дело, говорит: труда с ним много, а толку от него мало, – уклончиво пояснил хозяин.– А только ее девушки любят, – прибавил он, помолчав.
– Стало быть, заслуживает того, если любят...– сказал как-то неопределенно Матов.
– Должно быть, што так,– еще неопределеннее подтвердил Балашев.
Очевидно было, что ром не особенно действовал на его скрытную, чисто сибирскую натуру; напротив, с новым стаканом старик становился как будто сдержаннее. Это еще больше подстрекало любопытство Льва Николаевича.
– Давно она здесь живет? – снова спросил ои, немного помолчав.
– Вы эвто про кого же спрашиваете? – видимо, схитрил хозяин.
– Да вот все вашей помещицей интересуюсь.
– Сказывали как-то про нее тутошние-то, што, мол, одновременно с Петром Лаврентьевичем прибыла сюды, да я, признаться, хорошенько-то и не полюбопытствовал; все года с полтора, надо быть, есть. Да оне не знакомы ли тебе, Евгения-то Лександровна?
Предлагая последний вопрос, Никита Петрович как-то уж очень подозрительно посмотрел на Матова.
– Нет, я совсем ее не знаю, так спросил: вот разве, может быть, здесь придется познакомиться; не всю же неделю сидеть дома да гулять, захочется и в обществе развлечься...– пояснил доктор.
– Вестимо, што так: только ты как же думаешь тепериче попасть-то к ней? – несколько насмешливо осведомился у него Балашев.
– Пойду просто и познакомлюсь: доктора везде примут, он всегда пригодится,– с неуловимой улыбкой ответил Лев Николаевич и хотел было подбавить рому в стакан собеседнику.
Никита Петрович нахмурился и накрыл стакан ладонью.
– Будет, побаловался... Што же такое, што дохтур?! – порывисто заговорил он, все больше и больше горячась теперь.– И дохтур здесь ни при чем. Уж истинно я вам скажу: и не думайте вы лучше об эвтом: на порог она тебя к себе не пустит, вот што! Тут у ней свой дохтур есть – из немцев, дак и тот глаз к ней без просу показать не смет, а не токмо што проезжающий какой... Штоб на свой стыд идти... да сохрани тебя господи! Эдак вы и меня на всю деревню осрамите под старость-то: вот, скажут, какого человека Балашев у себя примат, что насильно в чужой дом лезет...
– С чего же вы взяли, хозяин, что я...– стал было оправдываться Матов, заметно обрадовавшийся сперва неожиданной горячности собеседника, но теперь ясно уразумевший, что, на первый раз, зашел слишком далеко в своей откровенности.
– С того...– не дал ему договорить Балашев,– вон уж от нее следом за тобой и то прибегали узнавать: какой, мол, такой проезжающий у меня остановился и Евгенью Лександровну у ихних ворот спрашивал? Нет, уж ты, милый человек, коли хошь у нас жить, так живи смирно, а не то лучше поезжай с богом дальше! – заключил Никита Петрович, тревожно поднявшись с места и направляясь к выходной двери.
– Постойте, хозяин, вы, по крайней мере, скажите мне, почему...– еще раз попытался заговорить доктор.
– Што тут много сказывать-то! – снова перебил его Балашев.– Потому: тебе с дороги спать надо, а мне тоже завтра чом свет вставать – вот вам и сказ весь! Затем спокойно опочивать! Прощения просим!
И Никита Петрович, даже не оглянувшись пи разу на порядком озадаченного этой выходкой жильца, медленно удалился на свою половину...
Глава IV ЛИЦОМ К ЛИЦУ
То ли от непривычки к новому месту, то ли от впечатления, навеянного последней сценой, Матов очень дурно провел свою первую ночь в Завидове. Несмотря на сильное утомление сперва с дороги, а потом от продолжительной вечерней прогулки, он долго проворочался с боку на бок и заснул перед самым рассветом. Тем не менее яркие лучи солнечного утра, приветливо заглядывавшие во все наружные окна постоялого двора Балашева, застали доктора уже с открытыми глазами. "Ужасную, однако, глупость забрал я себе в голову!" – было первой его Мыслью, как только он проснулся. Но привольно разливавший вокруг него свет тотчас же значительно смягчил ее. "Да почему бы, впрочем, и не подурачиться лишний раз на своем веку?" – подумал теперь Лев Николаевич, бодро соскакивая со своей соломенной постели и наскоро принимаясь одеваться. "Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало,– сообразил он между тем, подтрунив над самим собой: – Я именно в таком безобидном положении и нахожусь, ну, и тем лучше, значит, как только отдохнешь да попрыгаешь немного молодым козленком, так и за дело потом гораздо веселее примешься.
