Бертольд Брехт - Трехгрошовый роман
Она была ему нужна.
На заседании, состоявшемся в конференц-зале Коммерческого банка, украшенном панелями красного дерева, было постановлено дать Крестону решительный бой спустя месяц после его рекламной недели, о которой было сообщено с большим шумом, начать рекламную неделю лавок Аарона и д-лавок, уже сейчас оповестив о ней население.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Дана, нам голова,
Но что нам делать с ней?
Прокормит наша голова,
Пожалуй, только вшей.
Уж не оттого ли,
Что мы слишком хороши
Для земной юдоли.
Для греха и лжи?
Без отдыха трудись,
Не покидай поста,
Но как ни бейся, ни трудись,
Не выйдет ни черта!
Дело в том, что люди.
Вовсе уж не так дурны,
И мечтой о чуде
Их сердца полны.
Несись за счастьем вскачь
В душевной простоте.
За счастьем все несутся вскачь,
Оно ж ползет в хвосте.
Дело в том, что люди
Слишком уж наивны и просты
И мечты о чуде –
Лишь одни мечты.
КРУГОМ БИТВЫ
Господину Пичему тоже приходилось туго. Он трудился денно и нощно, пытаясь свалить с плеч корабельную аферу. Изо всех сил он стремился назад, к своему основному делу – оптовой торговле нищетой, Вечная боязнь очутиться на старости лет под мостом, сознание, что он обманут более хитрым, более беспощадным, более приспособленным к жизни конкурентом, – все это привело его к мысли о необходимости расширить свое предприятие, которое и возникло-то из притеснения и обмана. Он привык из горестей своих тоже извлекать прибыль.
Иногда он задерживался на заднем дворе возле собачьих конур и беседовал с Фьюкумби так, словно тот был его компаньоном. Одноногий сначала удивился, а потом понял, что господину Пичему все равно, с кем говорить, – что с ним, что с собаками, – потому что он на него даже не смотрел.
– Я прочел в газете, – говорил он, например, – что за последнее время развелось слишком много нищих. А между тем на каждые два километра приходится всего-навсего по одному нищему, причем это всегда один и тот же человек. Исходя из количества нищих можно подумать, что нужды вообще нет. Я часто спрашиваю себя: где же, в сущности, бедняки? Ответ гласит: повсюду. Они – массовое явление, и потому-то их не видно. Кроме того, существуют целые города, огромные города, населенные только ими; но и там они прячутся. Там, где опрятно и красиво, они не показываются. Они избегают хороших улиц. В большинстве случаев они работают. Это самая лучшая маскировка. Никто не замечает, что они не в состоянии купить ничего, что могло бы утолить их голод, ибо они не ходят в лавки – они там все равно ничего не могут купить. Целые народы медленно вымирают на задворках. Их уничтожение происходит в современных, то есть почти незаметных, формах (не говоря уже о том, что оно анонимно!). Их истребляют, но истребление это длится годами. Суррогаты пищи, да и те в недостаточном количестве, зараженные жилища, ограничение всех жизненных функций – нужно много времени, чтобы все это свалило человека. Человек невероятно вынослив. Он отмирает удивительно медленно, по частям. Он еще очень долго похож на человека. Только в самый последний момент он открывает карты и сразу гибнет. Такой своеобразный вид постепенного угасания не позволяет явственно ощутить эту массовую, безмерную гибель. Я часто задумывался над вопросом: как использовать эту нужду, эту подлинную нужду. Это было бы неслыханно прибыльное дело! Увы, оно невозможно. Ну как использовать сам по себе несомненно душераздирающий взгляд, каким смотрит мать с больным ребенком на руках на воду, стекающую по стене ее каморки? Таких матерей вы найдете сотни тысяч, но как вы их приспособите к делу? Не станете же вы устраивать экскурсии в кварталы бедноты, как на поля сражений! А сорокалетний мужчина, пришедший к выводу, что он износился инее силах больше бороться за существование, – не сом он, а окружающий мир растратил его силы, – ведь это зрелище, несомненно, может перевернуть нутро, но оно не становится достоянием общественности. С точки зрения деловой он, стало быть, бесполезен. Вот вам два примера из тысячи.
Господин Пичем внезапно потерял охоту говорить. Он рассеянно махнул Фьюкумби рукой, чтобы тот занялся своим делом, и ушел все с тем же озабоченным, беспокойным выражением лица.
Говорил он и так:
– Нищенство – своеобразная штука. Сначала мне было трудно поверить в это дело. А потом я заметил, что то же чувство страха, которое принуждает людей брать, заставляет их давать. Конечно, нет недостатка и в сострадании, но без сострадания гораздо легче заработать горячий обед, чем с состраданием. Мне, например, ясно, почему люди, прежде чем подать нищему милостыню, не приглядываются повнимательней к его увечьям. Они знают наверняка: там, где они нанесли удар, должна быть рана. Как может не быть разоренных там, где они делали дела? Если они заботились о своей семье, как же могли другие семьи не очутиться под мостом? Все заранее убеждены, что вследствие их собственного образа жизни по всему миру должно ползать несметное количество смертельно раненных и нуждающихся в помощи. Так к чему же еще проверять? Из-за какого-то жалкого пенни, которым они и так готовы пожертвовать?
В другой раз он сказал только:
– Не думайте, что я не кормлю моих собак досыта оттого, что я дурной человек, мое дело пострадает, если у них будет сытый вид.
А однажды он сделал Фьюкумби за его спокойную мину следующий выговор:
– У вас чересчур довольный вид. Я требую от моих людей, чтобы они выглядели униженными и оскорбленными: всякий охотно заплатит, чтобы избавиться от этого отвратительного зрелища,
Он, несомненно, испугался бы до смерчи, если бы до его сознания дошло, что подобные разговоры с подчиненными свидетельствуют о тяжелом душевном заболевании; ибо он знал, что больные не могут рассчитывать на пощаду.
Оказалось, что достать деньги на покупку саутгемптонских кораблей Кокса не так легко.
Миллер из Депозитного банка только замахал руками, когда Пичем заикнулся о пятидесятитысячном кредите. Ему не хотелось обижать постоянного клиента, и он сослался на свою ответственность перед семилетней владелицей банка. Он по уши увяз в делах с крупными концернами – под величайшим секретом: с концерном Крестона. Узнав, что Пичем нуждается в деньгах, он изобразил на лице испуг; в действительности же он испугался еще сильнее, чем это казалось.
У Пичема было на личном счету в Национальном депозитном банке около десяти тысяч фунтов. Но он ни за что не хотел их трогать. Да их бы и не хватило.
Финни утверждая, что ему необходима операция, и постоянно грозился завтра же лечь в клюшку. Один Истмен продолжал бороться, но и он не мог похвастаться успехами.
А тут еще пришло известие, что Хейлу из морского ведомства грозит скандал.
Кокс собственной персоной явился к Пичему и сидел в крохотной конторе за обитой жестью дверью, покуда ходили за Истменом.
Он сообщил следующее.
Вот уже несколько дней, как Хейл получает письма шантажного характера. Года два тому назад полиция, производя облаву в гостинице для свиданий, накрыла его жену с одним из его друзей. Автор шантажных писем утверждал, что у него имеется дневник этого друга, из которого явствовала, что Хейл обо всем узнал – и не сделал никаких выводов. Более того – он и по сей день поддерживает с этим другом деловые отношения…
Маклер долго и пристально смотрел в глаза Истмену, к которому он главным образом и адресовался. Тот обратил, к Пичему намученное лицо.
Ничем опять казался тяжелобольным.
– Сколько стоит дневник? – спросил он с трудом, стараясь не смотреть на Кокса.
– Тысячу, – не задумываясь сказал Кокс.
– Она у него есть. КЭТС заплатила ему девять тысяч.
Эта сказал Истмен, А Кокс терпеливо ответил:
– У него нет ничего. Его жена много тратит на туалеты. Иначе она не нашла бы друзей даже для свиданий в гостинице. Остаток денег, полученных от КЭТС, ему придется истратить: необходимо память дело. Он в трагическом положении.
– А если он не заплатит? – спросил Пичем.
– Ему придется подать в отставку. Как эта ужасно, что у людей, с которыми имеешь дела, есть еще и личная жизнь! Хейл, попав в беду, тотчас же обратился ко мне, потому что я его лучший друг. О помощи он и слышать не хотел. «Это твоя чиновничья спесь, – сказал я ему. – Твои затруднения – это мои затруднения». Господа, надо что-то предпринять. Такой человек, как Хейл, не должен погибнуть из-за пустяков. Это было бы просто негуманно! И кроме того, господа, мы обязаны помочь Хейлу из чисто эгоистических соображений.
Уходя из лавки. Кокс на секунду задержался.
– Мамзель Полли, как видно, все еще не вернулась из Шамони? – спросил он и, примяв свой борсалино, предал ему залихватский и вызывающий вид.
