Бруно Ясенский - Человек меняет кожу
– Я вижу, что действительно разговаривал с вами напрасно. Я принял вас за человека заблуждающегося, в то время как вы просто мерзавец. Убирайтесь вон и возьмите свою бумажку, или я немедленно велю вас арестовать!
На шестой день Морозов впервые собрался в местечко. Он пристроился на грузовике, уходившем с головного участка, и облепленном уже пассажирами. Грузовик понёсся вприпрыжку по неровной дороге, и пассажиры на платформе пошли отплясывать чечётку, растерянно цепляясь руками за рамы, друг за друга, чтобы устоять на дощатом полу. В клубах взбудораженной пыли не было видно ни дороги, ни даже передней части машины, – дощатая платформа, как кустарный ковёр-самолёт, прыгала по рыжим облакам.
Она очутилась опять на земле, когда грузовик с треском сел на риф. Это был просто развороченный мостик. В зияющей бреши бурлила вода. Грузовик дал задний ход. Мотор ёкнул, подналёг и отбросил машину вспять. Люди спрыгнули на землю. Шофёр, отплёвываясь и матюкаясь, вылез из кабинки и задумчиво почесал затылок. Пассажиры привычно отстёгивали заднюю раму и отвинчивали запасное колесо. Спустя десять минут брешь была заштопана. На неё уложили запасное колесо, заднюю раму и ещё какие-то доски, предусмотрительно валявшиеся на полу платформы. Шофер сел за руль. Машина рванула, перескочила мостик и остановилась, ожидая, пока пассажиры не привинтят всего аккуратно на место.
Морозов протянул шофёру папиросу.
– Э, да у вас тут каждый шофёр заодно и сапёром быть должен! Не проще ли починить мостики, чем проделывать каждый раз такую операцию?
– Да разве их починишь? Утром исправят, а к вечеру трактора изломают их в щепы. Разве это мостики для тракторов? Надо бы поставить особые, железные. Пока будут ездить по этим, сколько ни чини – всё одно изломают.
– Лучше возить с собой доски и каждый раз самому себе мостик строить?
– Приходится. Без досок и без лопаты на наших дорогах, что без колёс: далеко не уедешь.
– А сколько таким манером машин ломаете?
– Ломают те, которые поскорее проехать хотят и к арыкам сноровки не имеют. А к арыку, как к барышне подход надо знать. Один возьмёшь – и айда дальше, без хлопот. Другой тебя обязательно на ночь задержит. Третий из тебя все кишки вымотает, пока отпустит, – такой лучше объезжать издалека. А из четвёртого иначе как с поломанным кузовом и подбитыми фарами и не выберешься, да ещё потом, за осложнения с машиной, алименты из жалованья вычтут.
Шофёр протяжно загудел, все повскакали на платформу, и она понеслась опять, качаясь и звеня в мутной зыби всклокоченной пыли.
В местечке Морозов отыскал прокуратуру и, не найдя там Кригера, отправился к нему на квартиру. На квартире сказали, что Кригер болен. Морозов попросил доложить о себе. Его провели в кабинет. Через несколько минут вышел Кригер в бухарском халате и туфлях. Лицо у Кригера было жёлтое, оно гармонировало с парчой халата.
Кригер извинился, что его треплет малярия, и тут же добавил: «Очень рад познакомиться». Если у Морозова срочное дело, они смогут поговорить, – приступ начнётся только через два часа.
Он попросил подать чай, и чай вскоре появился, русский, в тонких стаканах. Кригер пил его с коньяком. Морозов от коньяка отказался.
В течение нескольких минут они говорили о том, о чём могут говорить два русских работника, впервые встретившиеся в Азии: об условиях работы, о климате, о населении. Кригер спросил у Морозова: болел ли тот малярией, и, получив отрицательный ответ, обнадёжил его, что в таком случае наверняка заболеет; все русские болеют, и от этого нельзя увильнуть, это – как корь.
Морозов перешёл к делу.
– Хотим немного привести в порядок наше строительство и оздоровить атмосферу, заставляющую желать много лучшего. К сожалению, это оздоровление придётся начать несколькими судебными делами. Насколько мне удалось убедиться, на строительстве за весь период работ, изобиловавший фактами уголовного порядка, почти никто к судебной ответственности не привлекался. Даже те немногочисленные дела, которые были направлены к следователю, – касались они преимущественно явных растрат, – даже эти дела до сих пор не расследованы, и виновники гуляют на свободе или процветают на других строительствах. Нечего и говорить, что такая безнаказанность действует разлагающе. Несколько приговоров и два-три показательных суда живо заставят подтянуться весь аппарат строительства.
– Вы совершенно правы, – сказал Кригер, – к сожалению, предыдущая отчётность строительства настолько запущена и велась так безалаберно, что не представляется никакой возможности в ней разобраться. Я сам вёл дело о растратах одного бухгалтера и нескольких кассиров и пробовал добиться хотя бы относительной ясности. В трёх случаях ничего нельзя было установить. Пришлось дела спрятать в ящик. Надо бы начать с привлечения к ответственности всех тех, кто вёл отчётность, а этого сделать невозможно, – с начала строительства их здесь переменились десятки.
– Насколько мне удалось установить, неразбериха в отчётности относится в наибольшей степени к первому периоду строительства, когда предшественник Ерёмина начинал работу на голом месте. Ерёмин значительно наладил отчётность, хотя о полной ясности говорить не приходится. Однако факты, которые я имею в виду, вполне установимы и установлены.
Он порылся в портфеле и достал оттуда пачку бумаг.
– Последняя крупная растрата относится к периоду между отъездом Ерёмина и моим приездом. Совершил её бывший заведующий техническим отделом, некто Кристаллов, в сообщничестве с главным бухгалтером Сыроежкиным. Оба, как вам известно, сбежали приблизительно неделю тому назад. Есть предположение, что сбежали в Афганистан. Растраты производились систематически в течение ряда месяцев, на основании фальшивых заявок на зарплату рабочим, которые фабриковал Кристаллов. Общая сумма растраченных денег по предварительному подсчёту – семьдесят тысяч рублей. При более точной проверке может оказаться значительно больше. Относительно личности самого Кристаллова удалось выяснить, что этот субъект разыскивается за растрату, совершённую им на Днепрострое, а может быть, и на других строительствах. Настоящая его фамилия – Кулебякин. Это бывший белый офицер, штабс-капитан врангелевской армии. Раскрыть его личность помог один из инженеров, работавший здесь, а затем переброшенный на Днепрострой. Инженер этот, опознав Кристаллова по фотографии, известил тамошние судебные власти и сообщил письмом Ерёмину. Письмо было перехвачено личной секретаршей Ерёмина Немировской, благодаря чему Кристаллов имел возможность скрыться.
– Это проверено?
– Да, письмо найдено в сумке Немировской, которую она забыла на своём столике в управлении.
– Значит, Немировская состояла в сообщничестве с Кристалловым?
– Да, но тут вопрос немножко более сложный и выходит за рамки простой растраты. Он смыкается одним углом с гораздо более серьёзным делом инженера Немировского, заведующего сектором механизации. Комиссия, работавшая по обследованию этого сектора, собрала весьма отягощающий материал. Есть предположение, что мы имеем здесь дело с преднамеренным вредительством. Инженер Немировский не только мастерски разладил работу своего сектора, но имел огромное влияние на определённый круг инженеров, в обделывании которых ему активно помогала жена. Говорят, что она и на Ерёмина имела большое воздействие. Во всяком случае, её работа в качестве личного секретаря начальника строительства позволяла её мужу быть прекрасно в курсе всех предполагаемых мероприятий. Не подлежит сомнению, что случай с перехваченным письмом по поводу Кристаллова не был единственным случаем, о чём свидетельствует нехватка в делах правления целого ряда документов. Дело четы Немировских является ключом к раскрытию менее значительных вредительств, злоупотреблений и неполадок, вызванных субъективными причинами. Поэтому правление настаивает на проведении следствия, я бы сказал в ударном порядке, и на быстром проведении суда. Приговор чете Немировских и их сообщникам будет тем дезинфицирующим средством, которое сразу оздоровит атмосферу нашего строительства. Я вижу, что утомил вас. Вы себя плохо чувствуете?
– Нет, ничего… это всегда, когда приближается приступ…
Кригер был жёлт, и губы его подрагивали.
Морозов поднялся.
– Я не буду вас больше утомлять…
– Нет, нет посидите. Я предпочитаю в таких случаях разговаривать, чтобы не оставаться одному. Тогда я по крайней мере не думаю, что это неизбежно придёт.
– Что именно? Ах, приступ! Да, это неприятная болезнь. Надо бы вам лечиться. Это ведь излечимо.
– У одних излечимо, у других нет. Вы давно в Средней Азии?
– Три недели.
– Недолго. Я здесь пять лет. Раньше работал в Туркмении.
– Вам, кажется, скучать не приходится. По вашей линии дела хоть отбавляй. Очень уж быстро у вас тут люди разлагаются. Чёрт знает, что здесь этому способствует: отдаление от центра, трудные условия, климат? Пожалуй, всё понемногу.
