Ромен Роллан - Очарованная душа
Сколько людей, вещей, мнений и действий осуждалось, чему только не выносился приговор бесповоротный и окончательный! Тон и улыбка были такие, что и спорить не хотелось. Весь вид их говорил (они часто и на самом деле так говорили): «Тут не может быть двух мнений, душечка».
А когда Аннета пыталась доказать, что у нее есть свое мнение, они роняли:
– Душечка, вы, право, забавны! И она умолкала.
С ней уже обращались, как со своей, но девица была вышколена неважно, следовало ее поучить всему, что принято в их кругу. И все Бриссо ее учили, в каком порядке у них расписаны дни, месяцы и времена года, какие у них знакомые тут, в провинции, какие у них знакомые в Париже, какие родственные связи, какие визиты, обеды, – бесконечная была цепь светских повинностей, от которых дамы стонут и которыми они очень гордятся, ибо вечная суета хоть и утомляет их, но создает иллюзию, будто они служат какому-то делу. Бессмысленная эта жизнь, двуличность, вечные условности были нестерпимы для Аннеты. Всему, очевидно, отводилось время заранее: и трудам и удовольствиям, ибо и у них были свои удовольствия, только время им отводилось заранее!.. Да здравствуют непредвиденные осложнения, нарушающие уклад жизни! Но нечего было надеяться, что даже осложнения могут нарушить уклад здешней жизни. Аннета чувствовала, что ее замуровали словно камень в стене! Песком и известью. Римский цемент. Замешен семейством Бриссо...
Она преувеличивала незыблемость уклада их жизни.
В этой жизни, как и во всем, играли роль случай, непредвиденные обстоятельства. Дамы Бриссо на словах были страшнее, чем на деле; им хотелось главенствовать, но не так уж невозможно было провести их за нос, – надо было только найти их слабую струнку и сыграть на ней. Льстить им, кадить. И девушка хитрая, оценив их правильно, решила бы так: «Говорите, что хотите! А я буду поступать по-своему».
Вероятно, им никогда не удалось бы подавить такую непреклонную волю, какая была у Аннеты. Но Аннета жила сейчас в том нервном возбуждении, которое охватывает женщин, когда они так долго всматриваются в предмет, занимающий их помыслы, что теряют представление об его подлинной сущности. Стоило днем каким-то словом встревожить ее, и вечером ее воображение вылепляло чудовище. Ее ужасала борьба, которую ей неустанно предстояло вести, и она твердила, что никогда не защитить ей себя от них всех. Она чувствовала, что не очень сильна, сомневалась в своей энергии. Боялась за свой характер; боялась неожиданных колебаний, из-за которых все не приходил в равновесие ее беспокойный ум, внезапных, необъяснимых перемен настроения. И, конечно, все это происходило оттого, что слишком сложна была ее одаренная натура; лишь постепенно, с годами, суждено ей было вновь обрести покой, а до тех пор она жила под вечной угрозой, что какая-то сила вотвот застанет ее врасплох, и тогда она поддастся гневу, истоме, вожделению, раздумью, – поддастся коварным, роковым случайностям, устроившим засаду за поворотом минуты, под глыбами камней, лежащих на пути...
И, в сущности, она была в таком смятении оттого, что усомнилась в своей любви. Сама ничего не понимала... Не то разлюбила, не то любила по-прежнему. Разум и сердце ее – разум и чувства ее – вели борьбу. Разум все видел слишком ясно: он уже не заблуждался. А вот сердце – нет, и плоть ее разбушевалась, потому что теряла желанного; страсть рокотала:
«Не желаю отступаться!»
Аннета чувствовала, как бунтует ее плоть, и это ее унижало; силы ее души стойко противодействовали, взывали к ее оскорбленной гордости. Она говорила:
«Я разлюбила его...»
И теперь она, с неприязнью вглядываясь в Рожэ, искала повод, чтобы разлюбить его.
Рожэ ничего не замечал. Он окружал Аннету вниманием, цветами, нежной заботой. Ведь он считал партию выигранной. Ни на секунду не подумал он о том, что гордая, дикая душа, скрытая от взоров, наблюдает за ним, горит желанием отдать себя, но лишь тому, кто скажет ей таинственный пароль, означающий, что они родственны друг другу. А он все не произносил его.
Напротив, говорил какие-то необдуманные слова, которые ранили Аннету в самое сердце, хоть она и не показывала вида. А через минуту он уже не помнил, о чем говорил. Аннета же, которая будто ничего и не слышала, могла бы повторить дословно все, что он сказал, и десять дней и десять лет спустя. Оставалось яркое воспоминание, открытая рана. И происходило это помимо ее воли, ибо она была великодушна и упрекала себя в том, что ничего не в силах забыть. Впрочем, и самая добрая женщина на свете, простив тем, кто причинил ей душевную боль, не забывает о ней никогда.
Шли дни, и все чаще рвалась тонкая ткань, вытканная любовью. Никто этого не замечал. Ткань по-прежнему была натянута, но даже от легкого дуновения тревожно колыхалась.
Аннета, наблюдая за Рожэ в семейном кругу, видела, как много в нем черт, присущих всей семье, как он резок, как черствы иные его слова, как он презирает простых людей, и размышляла:
«Он выцветает. Пройдет несколько лет – и от всего того, что я любила в нем, и следа не останется».
Но она еще любила его, поэтому ей и хотелось избежать горького разочарования, унизительных пререканий, которые – это она предвидела – возникнут, если они соединят свои жизни.
За два дня до Пасхи решение было принято. Тягостная ночь. Пришлось побороть влечение к нему, растоптать упрямую надежду, которая все не желала умирать. В мечтах Аннета уже свила гнездо для себя и Рожэ. Сколько было грез о счастье – таких, о которых тихонечко нашептываешь себе! И от них отказаться! Признать, что ошиблась! Твердить себе, что не создана для счастья!..
Она твердила себе об этом, потому что упала духом.
Другая на ее месте ни за что не отвергла бы его. Почему же она не может принять его? Почему же не в силах пожертвовать частицей своего "я"?
Да, она была не в силах сделать это! Как нелепо устроена жизнь! Не прожить без взаимной любви, а тем более не прожить без независимости. И то и другое – святыня. И то и другое необходимо, как воздух. Как их совместишь? Тебе говорят: "Пожертвуй собой! А если не можешь пожертвовать собой, какая же это любовь?.. Но почти всегда те, кто создан для большой любви, всех неудержимей стремятся к независимости, ибо все чувства их сильны. И если они приносят в жертву любви гордость свою, то чувствуют, что унижены в своей любви, что бесчестят свою любовь. Нет, совсем не так это просто, как пытаются нам внушить проповедники самоуничижения или проповедники гордыни – христиане и ницшеанцы. Не сила в нас противодействует слабости, не добродетель – пороку, а две силы, две добродетели, два долга выступают друг против друга. Единственной на свете истинной моралью, которая соответствует жизненной истине, была бы мораль, проповедующая гармонию. Но человеческое общество знает пока лишь одну мораль, проповедующую угнетение и самоотречение, сдобренные ложью. Аннета лгать не могла.
Что же делать? Скорее, любой ценой выйти из двусмысленного положения!
Она убедилась, что их совместная жизнь невозможна, значит, надо порвать, и немедля!
Порвать!.. Она представила себе, как будет поражена вся семья, как будет возмущена... Все это пустяки... Но как огорчится Рожэ! Лицо любимого всплыло перед ней во мраке... И когда она увидела его, поток страсти вновь отбросил все остальное. То жаром, то холодом обдавало Аннету, и, лежа на спине в постели, не шевелясь и не смыкая глаз, она старалась обуздать свое сердце.
«Прости меня, Рожэ, родной мой! – умоляла она. – Ах, если бы я могла избавить тебя от этой муки! Но не могу, не могу!»
И тут она почувствовала такой прилив любви, такие угрызения совести, что готова была броситься к Рожэ, упасть на колени перед его кроватью, поцеловать ему руки, сказать ему:
«Сделаю все, что ты хочешь...»
Как! Она все еще любила его? Она возмутилась...
«Нет, нет! Я больше не люблю его!..»
Она лгала себе в исступлении:
«Больше не люблю его!..»
Тщетно! Она все еще любила его. И так сильно никогда еще не любила.
Вероятно, это было не самое ее возвышенное чувство. (Но что такое возвышенное чувство? И что такое невозвышенное?) Нет, и самое возвышенное и самое невозвышенное! Тело и душа! Если б было так: перестала уважать, перестала и любить! Как было бы хорошо! Но когда страдаешь по милости того, кого любишь, от любви не избавляешься, с горечью сознаешь, что разлюбить бессильна!.. Чувства Аннеты были оскорблены, и она страдала оттого, что ей не доверяли, в нее не верили, оттого, что неглубока была любовь Рожэ. Она так страдала, так горько было ей видеть, что погибло столько надежд, которые она вынашивала, никому о них не рассказывая!
Именно оттого, что так горячо любила она Рожэ, и было для нее так важно заставить его согласиться на ее самостоятельность. Ей хотелось вступить в брачный союз, чтобы стать не просто женой, обезличенной, бездеятельной, а свободным и верным товарищем. Он же не придавал этому ровно никакого значения. И она снова почувствовала, как ей обидно, как негодует ее оскорбленная любовь...
