Уильям Хоуэллс - Гость из Альтрурии
— Вполне! — сказал альтрурец и терпеливо снес очередное сердечное рукопожатие.
Когда мы шли в столовую, она взяла меня под руку и торжествующе зашептала:
— Теперь не будет никаких неясностей. Он сам убедится, так ли уж интересуются Альтрурией его обожаемые низшие классы, если за удовольствие послушать о ней приходится платить доллар с носа. А уж я-то не отступлю от нашего договора ни на шаг.
Стеная в душе, я мог лишь посмеиваться над неблаговидностью ее поведения.
Хотя я не одобрял ее затеи, но не мог не видеть заключавшегося в ней комизма. Так же восприняли ее и остальные члены нашей маленькой компании, которых я специально познакомил с альтрурцем. Правда, священник выразил некоторое беспокойство по поводу нравственной стороны дела, которое передалось и мне, да еще банкир сделал вид, будто сомневается — не бестактно ли это, однако сказал, что, поскольку альтрурец — мой гость, последнее слово остается за мной. Если меня это не смущает, то его и подавно. Никаких возражений по поводу своего плана миссис Мэйкли ни от кого не услышала, и, как только в деревенской типографии были отпечатаны билеты, эта предприимчивая женщина заставила каждого из нас взять по две штуки. Заказала она и рекламные листки, где указывалось время и место Лекции об Альтрурии, и досмотрела, чтобы их распространили повсюду: в гостиницах, в пансионах, а также среди дачников. Лекция должна была состояться в следующую субботу в нашей гостинице днем, чтобы не помешать вечерним танцам. Она оставила билеты для распространения во всех главных магазинах и в аптеках и, кроме того, потащила меня по дачам, чтобы я помог ей продавать билеты там.
Должен сказать, что мне это очень не нравилось, особенно в тех случаях, когда билетов покупать не хотели, а она их усердно навязывала. Все, как один, признавали, что цель прекрасна, вот только средства их несколько смущали. Кое-где дамы задавали нам следующие вопросы: «А кто он, собственно, такой — этот мистер Гомос?» — «Откуда миссис Мэйкли знает, что он действительно из Альтрурии?» — «Не самозванец ли он?»
Тут миссис Мэйкли выпихивала на передний план меня, и мне волей-неволей приходилось рассказывать об Альтрурии и о том, как получилось, что он оказался моим гостем. В результате всех этих выступлений меня вновь начали грызть сомнения относительно него — сомнения, которые возникли у меня вначале и которые я затем отбросил, как слишком нелепые.
Билеты продавались медленно даже у нас в гостинице. Многие находили, что они непомерно дороги, и кое-кто, узнав цену, говорил прямо, что и так все время слышит рассказы про Альтрурию и они успели порядком ему надоесть.
Миссис Мэйкли говорила, что ничего иного от этой публики она и не ожидала — все они пошляки и плебеи и к тому же скупердяи; интересно, с какими лицами они будут предлагать билеты ей, когда сами затеют что-нибудь. Она призналась, что злится на себя за то, что задумала подшутить над мистером Гомосом, и я заметил, что она старалась быть «en evidence»[8] в его обществе, когда появлялся кто-нибудь из несговорчивых дам. Она созналась, что у нее не хватает духу спросить у дежурного, сколько продано билетов из тех, что она оставила в конторе. Как-то утром — на третий или на четвертый день, — когда мы шли с ней завтракать, ее остановил старший официант и смущенно спросил, не может ли она выкроить для него несколько билетов — у него, кажется, будет возможность их распространить. К моему изумлению, эта беспринципная особа ответила:
— Ну, разумеется. А сколько вам нужно? — и тут же достала пачку из кармана, где, по-видимому, всегда держала их наготове.
— А что, если я попрошу двадцать, — спросил он, — это не будет слишком много?
— Отнюдь нет! — ответила она. — Здесь двадцать пять, — и вручила ему всю пачку.
В тот же день, когда мы сидели с ней на веранде, к нам неторопливым шагом подошел Рубен Кэмп и сказал, что если она согласна дать ему попытать счастья, то, может, ему удастся продать какое-то количество билетов на лекцию.
— Берите сколько хотите, Рубен, — сказала она, — и надеюсь, что вам повезет больше, чем мне. Я просто возмущена поведением этих людей.
На этот раз она выудила из кармана несколько пачек, и он спросил:
— То есть вы предлагаете мне забрать все?
— Все до одного, — с моими наилучшими пожеланиями, — беззаботно ответила она, однако, когда он спокойно взял все билеты, она слегка всполошилась. — А ведь их здесь сто штук, знаете?
— Знаю. Я посмотрю, что можно сделать среди здешнего населения. Кроме того, на узловой станции стоит поезд с путевыми рабочими, у меня среди них много знакомых. Думаю, что кое-кто из них захочет прийти.
— Не забудьте, билеты по доллару, — сказала она.
— Это не страшно, — сказал Кэмп, — будьте здоровы!
Когда наконец он удалился, по обыкновению чуть косолапо ступая, миссис Мэйкли повернулась ко мне и сказала растерянно:
— Не знаю как-то!
— Не знаете, что будет, если на лекцию явится целая артель путевых рабочих. Я тоже не знаю, но осмелюсь предположить, что дамы, купившие билеты, будут не очень-то довольны.
— Подумаешь! — сказала миссис Мэйкли с неподражаемым пренебрежением. — Мне-то какое дело, будут они довольны или нет. Только вот Рубен забрал все мои билеты и скорей всего продержит их до последней минуты, а потом вернет, когда их уже не продашь. Знаю я их! Вот что, — воскликнула она торжествующе, — я сейчас же обойду гостиницу и объявлю, что билетов у меня больше нет, а потом зайду к регистратору и велю ему придержать все, что у него осталось непроданным, а уж я его не обижу.
Вернулась она с видом несколько озадаченным:
— У него никаких билетов не осталось. Говорит, что утром к нему зашел какой-то старик из местных и забрал все до единого — он даже точно не помнит сколько. Спекуляцией они, что ли, решили заняться? Если только Рубен Кэмп вздумает сыграть со мной такую штуку… Да что же я? — вдруг прервала она себя. — Раз так, я и сама попробую спекульнуть. Собственно, почему бы и нет? Я с радостью заставлю кое-кого из этих особ заплатить мне вдвойне, да что там — втройне — за билет, от которых они носы воротили. А-а, миссис Белкэм, — окликнула она даму, приближавшуюся к нам с противоположного конца веранды, — вам будет приятно узнать, что я сбыла все свои билеты. Это такое облегчение!
— Сбыли? — переспросила миссис Белкэм.
— Все до единого!
— Я думала, — сказала миссис Белкэм, — вы поняли из моих слов, что, в случае если моя дочь приедет навестить меня, я хотела бы взять нам с ней по билету.
— Вот уж чего не поняла, — сказала миссис Мэйкли, шкодливо подмигнув мне, — но, если они вам нужны, то вам придется сказать мне об этом сейчас безо всяких оговорок и, если мне что-то возвратят — я раздала часть билетов друзьям для распространения, — я продам два вам.
— Они мне нужны! — сказала миссис Белкэм, чуть помолчав.
— Отлично! За две штуки вы заплатите пять долларов. Я почитаю своим долгом выручить как можно больше ради нашей цели. Внести вас в список?
— Да! — сказала миссис Белкэм довольно сердито, но миссис Мэйкли записала ее в свой блокнот, сияя дружелюбием, которое нисколько не потускнело, когда в течение следующих пятнадцати минут к нам поспешно подошли еще с десяток дам, согласных купить билеты на тех же условиях.
Это было выше моих сил. Чувствуя себя в большой степени «particeps criminis»[9], я встал, чтобы удалиться. Совесть миссис Мэйкли была, по-видимому, не замутнена, как слеза младенца.
— Просто не знаю что и делать, если Рубен Кэмп или старший официант не вернут мне хоть сколько-то билетов. Придется поставить как можно больше кресел в проходах и драть за них по пяти долларов. Вот уж никогда не ожидала, что все сложится так счастливо.
— Я завидую вашей способности видеть происходящее в таком свете, миссис Мэйкли, — сказал я с тоской. — А вдруг Кэмп заполнит весь зал своими путевыми рабочими, как это понравится дамам, которым вы продали билеты по пять долларов?
— Тьфу! Какое мне дело до того, что нравится этим кикиморам? Раз уж мы устраиваем сбор на восстановление и украшение дома Господня, то тут все должны быть равны — как в церкви.
Время шло. Миссис Мэйкли запродала невозвращенные билеты всем дамам в гостинице, а в пятницу вечером Рубен Кэмп принес сто долларов; старший официант еще раньше вручил ей двадцать пять.
— У меня не хватило духу спросить их — продавали они билеты с надбавкой или нет, — призналась она мне. — Как по-вашему, позволила бы им совесть сделать это?
Под лекцию была отведена большая зала, где танцевала по вечерам молодежь и где устраивались обычные для курортных гостиниц развлечения. У нас уже выступал чтец-декламатор. Мы присутствовали на сеансе черной магии, слушали фонограф, концерт студенческого хора и многое другое. В зале помещалось одновременно человек двести — это при условии, что стулья стояли тесно; а миссис Мэйкли, по ее собственному признанию, продала чуть ли не двести пятьдесят мест, да еще надо было прибавить сюда билеты, которые — согласно ее обещанию — должны были поступить в продажу перед самым началом. Утро субботы она тешила себя надеждой, что многие из тех, кто живет в других гостиницах и на дачах, купили билеты с благотворительной целью, а приходить вовсе не собираются; она прикидывала, что человек пятьдесят, по меньшей мере, останется дома, — но вот если Рубен Кэмп распродал билеты среди местных жителей, то уж эти-то люди, потратившись на развлечение, придут все, как один. Спросить старшего официанта, кому пошли билеты, взятые им, она просто не решалась.
