Франц Верфель - Песнь Бернадетте
— Это совершенно не входит в мои намерения, господа. Пощадите меня! Дело властей, и только властей, урезонить эту малолетнюю преступницу или психопатку.
— Но, господин декан, вы же хотели помочь властям, — напоминает Жакоме.
— Я уже сделал это, запретив всем священникам моего прихода ходить к гроту и уделять этой истории хоть малейшее внимание. В том же духе я отправил сообщение господину епископу. Далее, я настоятельно рекомендовал святым сестрам, преподающим в школе, и прежде всего классной наставнице девочки сестре Возу, употребить весь свой авторитет вплоть до самых строгих мер воздействия, чтобы положить конец этой безобразной истории. Это все, что я мог сделать.
— Ваша власть над здешними людьми безмерна, господин декан, — льстит ему Лакаде. — Вы — апостол простых людей. Разве не пошло бы на пользу дела, если бы вы сами возвысили свой голос…
— Я не намерен лично раздувать значение этого фиглярства, — обрезает Перамаль и нахлобучивает на голову меховую шапку. — Засим желаю приятного воскресенья.
— Так можно ли нам применить статью девять из конкордата? — спрашивает прокурора мэр, проводив Перамаля до самой лестницы.
— В том-то и парадокс, — ворчит Дютур. — Выступив на нашей стороне, этот хитрец закрыл нам лазейку. Борьба с церковными властями была бы решительно выгоднее, чем это его согласие. Теперь мы одни за все в ответе.
— Черт побери, — стонет Лакаде. — Нынче там было две тысячи человек, завтра их будет три, послезавтра — пять тысяч, а у нас — один Калле да несколько жандармов.
— Не разрешите ли вашему покорному слуге внести одно предложение? — внезапно вмешивается Жакоме. — Я не слишком-то разбираюсь в высокой политике, но наш брат постоянно имеет дело с преступным элементом: с грабителями, ворами, бродягами, пьяницами и всякого рода негодяями. Поневоле выучишься давить на людей и внушать им страх. Черт меня побери, если я не сумею так запугать девчонку Субиру, что она прекратит свои игры еще сегодня. А если девчонка не осмелится больше ходить к гроту, то вся бесовская канитель закончится уже завтра. Прошу имперского прокурора и господина мэра доверить это дело мне…
— С этим можно согласиться, любезный Жакоме, — отвечает Дютур после некоторого раздумья. — Кроме того, процедура вполне законная, ибо вы представитель власти низшей инстанции. Только мне хотелось бы составить о девочке собственное мнение. Поэтому я тоже намерен ее допросить, еще прежде вас, но в непринужденной обстановке, у меня дома. Примите, пожалуйста, необходимые меры, чтобы ее доставить. Вы не возражаете, господин мэр?
Лакаде давно уже сидит как на иголках. Колокола звонят полдень, у него кисло во рту, Бернадетта лишила его привычного удовольствия выпить стаканчик мальвазии.
— Действуйте без промедления, господа! — призывает он, хватаясь за шляпу. — Ведь от вас зависит, получит ли Лурд железную дорогу…
Глава пятнадцатая
ОБЪЯВЛЕНИЕ ВОЙНЫ
Портниха Антуанетта Пере очень надеялась, что капризной вдове скоро надоест Бернадетта и она рано или поздно откажет ей от дома. Как многие выходцы из низов, она не может допустить, чтобы другой выходец из низов охотился в тех же угодьях, что и она, и, как нарочно, по ее собственной вине. Если бы она могла предвидеть, какие это возымеет последствия, она никогда в жизни не высказала бы свою догадку о бедной скорбящей душе, явившейся из чистилища. К несчастью, Милле просто втюрилась в «маленькую ясновидицу», как она ее называет, и когда произойдет перемена в ее настроении и девчонку выставят, не может предсказать никто, даже Пере, столь близко знающая свою покровительницу. Но, к великому удивлению Пере, происходит обратное: не мадам Милле отказывает Бернадетте от дома, а Бернадетта отказывается от гостеприимства мадам Милле. И это случается, вернее, уже случилось, вчера, в субботу, перед самым обедом, на который Пере даже не пригласили. Бернадетта, которая перед этим коротко совещалась с тетей Бернардой, сделала глубокий книксен перед мадам Милле и сказала:
— Тысячу раз благодарю вас за вашу доброту, мадам, но я думаю, будет лучше, если я вернусь к родителям…
Милле испугалась, ее двойной подбородок задрожал.
— Господи Всемогущий, что все это значит, дитя мое? Разве тебе у меня не хорошо?
— Да, мне здесь не хорошо, — свободно и непринужденно призналась Бернадетта и тут же добавила: — Но только по моей вине.
— Разве тебе у меня не нравится? Разве здесь не красиво?
— Слишком даже красиво, мадам, — признается Бернадетта.
Присутствующая при этой сцене портниха изумленно хлопает глазами. Она ожидала гневного словоизвержения, которое так часто обрушивалось на нее самое. Но вновь происходит обратное: богатая вдова начинает хлюпать носом.
— Ты благословенное дитя, Бернадетта. Я уважаю твое решение. Увидимся завтра утром у грота…
— Да, мадам, увидимся завтра утром у грота.
Милле крепко держит руки девочки в своих руках, как будто не может с ней расстаться.
— Но, надеюсь, на обед ты еще останешься, дитя мое. Будет рагу из зайца…
— Рагу из зайца, — мечтательно повторяет Пере, большая любительница гастрономических радостей.
— Большое спасибо, но я лучше сразу пойду домой, мадам, — просит Бернадетта. — Можно мне попрощаться с месье Филиппом…
После ухода девочки Милле отсылает и портниху;
— Лучше бы вам оставить меня сейчас одну, любезная Пере. Мне сегодня не требуется общество за столом…
По дороге домой тетя Бернарда говорит Бернадетте:
— Я охотно пригласила бы тебя к себе, и не только потому, что ты моя крестница. Ты могла бы спать наверху, вместе с тетей Люсиль. Но думаю, ты правильно поступишь, если вернешься к родителям, так как языки у людей очень злые. На тебя сейчас все смотрят. Постарайся, чтобы это не вскружило тебе голову…
Это предостережение совершенно излишне. Непохоже, чтобы слава могла вскружить Бернадетте голову. Девочка ее просто не замечает. Гораздо больше ее тяготит, что отношения в кашо окончательно лишились былой естественности. Мать все еще держится скованно, молча возится по хозяйству, а когда встречается взглядом с дочерью, у нее сразу же текут слезы. У отца крайне удрученный вид, он молчит, как и мать, и его напускная болезнь сменилась вовсе не напускным смущением, от которого у Бернадетты сжимается сердце. Какой печальный симптом: Субиру стесняется перед дочерью своей излюбленной привычки — забраться днем в постель и сладко поспать. Ведь его дочь, возможно, ясновидящая, а возможно, и того почище, как болтают старые женщины. Господи, за что ему такое? У бывшего мельника это просто в голове не укладывается. Во всяком случае, ему легче забиться в уголок у папаши Бабу, чем постоянно иметь перед глазами такое необыкновенное существо, как Бернадетта.
Даже сестра Мария, самая близкая, держится до ужаса замкнуто и неестественно. В разговоре с Бернадеттой она все время перемежает привычный диалект французскими фразами, заученными в школе. И братья, Жан Мари и Жюстен, стараются по возможности улизнуть от Бернадетты. Любимая прежде сестричка внушает им робость и страх. К тому же в кашо теперь постоянно толкутся посетители. Не говоря уже о ближайших соседях, таких, как супруги Сажу или Бугугорты, к ним заглянул и сам почтмейстер, господин Казенав, за ним последовали булочник Мезонгрос, Жозефин Уру, Жермен Раваль и даже такая состоятельная дама, как Луиза Бо, притащившая с собой свою камеристку Розали, на том основании, что у той тоже бывают видения. Постучался к ним в дверь и почтенный сапожных дел мастер Барренг, чьи руки уже трясутся от старости. Он принес Бернадетте в подарок кожаный пояс, изготовленный этими трясущимися руками. Роскошная фарфоровая пряжка на поясе украшена ликом Мадонны.
— Вот тебе твоя дама, — говорит Барренг, отдавая ей пояс.
— Но это вовсе не моя дама, — говорит Бернадетта, к досаде мастера.
При таких обстоятельствах семья рада-радешенька, когда матушка Сажу предлагает освободить для Бернадетты крохотную каморку под крышей. И Бернадетта тоже рада, что сможет в уединении непрерывно думать о том, что из пятнадцати обещанных ей дней любви и счастья прошло только три. «Еще двенадцать, еще целых двенадцать раз!» — повторяет она про себя.
В это воскресенье Луиза Субиру превосходит самое себя. Она готовит к обеду бараний бок, который ей почти что даром навязал мясник Гозо. Луиза щедро сдобрила мясо кореньями и чесноком. И только семья садится за этот сказочный обед, как в дверь входит полицейский Калле, всегдашний вестник несчастья.
— Вашей малышке придется пойти со мной, — бормочет он, сдвигая трубку в угол рта.
— Я знал, — горестно стонет Франсуа Субиру, — я знал, что этим кончится… — Он видит перед собой того же посланца суда, который когда-то по подлому доносу посадил его в тюрьму.
