Оноре Бальзак - Поиски Абсолюта
— Постойте, — сказал Валтасар, за руку удерживая его. — Не скрывайтесь от моей благодарности.
— Вы мне ничего не должны. Деньги принадлежат вашей дочери, она берет их у меня взаймы под свои земли, — сказал он, взглянув на возлюбленную, которая поблагодарила его неприметным движением ресниц.
— Этого я не допущу, — сказал Клаас, взяв перо и лист бумаги со стола, за которым обычно писала Фелиция.
И, обернувшись к изумленным молодым людям, он спросил:
— Сколько здесь?
Страсть сделала Валтасара хитрее самого ловкого плута-интенданта: он уже готов был завладеть деньгами. Маргарита и де Солис замялись.
— Сочтемте, — предложил Клаас.
— Здесь шесть тысяч дукатов, — заметил Эммануил.
— Семьдесят тысяч франков, — сказал Клаас.
Взгляд Маргариты придал ее возлюбленному мужества.
— Ваше обязательство ценности не имеет, — сказал он, весь дрожа, простите мне это чисто техническое выражение: нынче утром я ссудил вашей дочери сто тысяч франков, чтобы выкупить векселя, которые вы были не в состоянии оплатить, значит и мне никаких гарантий вы дать не могли бы. Все сто семьдесят тысяч франков принадлежат вашей дочери, которая может располагать ими, как ей угодно, но я даю их взаймы, только взяв с нее обещание подписать закладную на ее долю в землях Вэньи, в тех угодьях, где недавно вырублен лес.
Маргарита отвернулась, чтобы скрыть выступившие у нее на глазах слезы, она знала, каким чистосердечием отличался Эммануил. Воспитанный своим дядей в самом суровом соблюдении добродетелей, предписываемых религией, молодой человек особенно опасался лжи; вручив Маргарите свою жизнь и сердце, он жертвовал теперь и своею совестью.
— Прощайте, — сказал ему Валтасар. — Я думал, вы больше доверяете человеку, который смотрит на вас как на сына…
Эммануил обменялся с Маргаритой печальным взглядом. Марта пошла проводить его и запереть дверь на улицу. Когда отец и дочь остались одни, Клаас сказал дочери:
— Ты любишь меня, не правда ли?
— Бросьте ваши уловки, папенька. Вы хотите денег? Их вы не получите.
Она стала собирать дукаты, отец молча помогал ей поднимать их с полу и пересчитывать, Маргарита приняла его помощь без малейшего недоверия. Когда две тысячи дукатов были сложены в столбики, Валтасар сказал с отчаянием:
— Маргарита, это золото мне необходимо!
— Было бы воровством, если бы вы его взяли, — ответила она холодно. Послушайте, папенька, лучше убить нас сразу, чем заставлять нас каждый день претерпевать тысячу смертей. Что ж, посмотрим, кто одолеет, — вы или мы…
— Значит, вы убьете своего отца! — продолжал он.
— Мы отомстим за мать, — сказала она, указывая на то место, где умерла г-жа Клаас.
— Дочь моя, если бы ты знала, зачем оно мне нужно, ты не произнесла бы таких слов. Послушай, я объясню тебе, какую задачу должен я разрешить… Но ты ведь не поймешь! — вскричал он с отчаянием. — Словом, дай мне деньги! Хоть раз поверь в своего отца… Да, я знаю, я доставил твоей матери много страданий, я расточил, как выражаются невежды, свое состояние и промотал ваше, вы все теперь вынуждены работать из-за моего безумия, как ты это называешь, но, ангел мой, дорогая, любовь моя, моя Маргарита, выслушай же меня! Если мне не удастся, я покорюсь тебе, я буду тебе повиноваться, как должна бы повиноваться мне ты; я буду исполнять твои желания, вверю тебе все свое имущество, откажусь от опеки над детьми, отрекусь от всякой власти. Клянусь памятью твоей матери! — сказал он, проливая слезы.
Маргарита отвернулась, чтобы не видеть лицо его, залитое слезами, и Клаас бросился к ногам дочери, думая, что она готова уступить.
— Маргарита, Маргарита! Дай мне их, дай! Что такое шестьдесят тысяч франков перед вечными угрызениями совести! Ведь я умру, меня это убьет… Выслушай меня! Мое слово свято. Если меня постигнет неудача, я отказываюсь от работы, покидаю Фландрию, даже Францию; если потребуешь, я пойду работать, как поденщик, чтобы со временем по грошу снова сколотить состояние и вернуть детям все, что отняла у них Наука.
Маргарита хотела поднять отца, но он продолжал стоять на коленях и говорил, заливаясь слезами.
— В последний раз будь нежной, покорной дочерью! Если меня постигнет неудача, я сам признаю твою правоту, как бы сурово ты вы обращалась со мной. Зови меня тогда сумасшедшим стариком! Называй отцом-злодеем! Говори даже, что я невежда! Я в ответ буду целовать тебе руки. Можешь бить меня, если захочешь, и когда ударишь, я стану благословлять тебя, как лучшую из дочерей, вспоминая, что ты ради меня пожертвовала собою.
— Если бы нужно было пожертвовать только собою, я бы это сделала, но могу ли я допустить, чтобы наука убила моего брата и сестру? Нет!.. Довольно, довольно! — сказала она, вытирая слезы и отталкивая ласкающие руки отца.
— Мне нужно только шестьдесят тысяч франков и два месяца сроку, — воскликнул он, поднимаясь в бешенстве с колен. — Но дочь становится между славой, богатством и мною… Будь проклята! — сказал он. — Ты не дочь, не женщина, ты бессердечна! Не быть тебе ни матерью, ни женой!.. Позволь взять деньги! Ну, скажи, что позволяешь, милая моя детка, дитя мое возлюбленное! Я буду обожать тебя, — закончил он, с яростной решимостью протягивая руку к золоту.
— Против насилия я беззащитна, но бог и великий Клаас нас видят! сказала Маргарита, показывая на портрет.
— Ладно, живи, запятнанная кровью отца! — закричал Валтасар, бросая на нее ужасный взгляд.
Он встал, оглядел комнату и медленно направился к выходу. Дойдя до двери, он повернулся и, как нищий, умоляюще протянул руку, но Маргарита отрицательно покачала головой.
— Прощайте, дочь моя! — сказал он кротко, — попытайтесь жить счастливо!
Когда он исчез, Маргарита осталась в оцепенении, ей казалось, что она отделилась от земли: она уже не была здесь, в этой комнате, не чувствовала своего тела, у нее выросли крылья, и она парила в пространствах мира духовного, где все беспредельно, где мысль преодолевает пространство и время, где некая божественная рука приподнимает покров, простертый над будущим. Ей казалось, что целые дни протекали после каждого шага отца, когда он поднимался по лестнице; затем она вздрогнула от ужаса, услыхав, что он вошел к себе в спальню. Подчиняясь предчувствию, осветившему ее душу пронзительным блеском молнии, она, не зажигая света, бесшумно, с быстротой стрелы промчалась по лестнице и увидала, что отец приложил ко лбу дуло пистолета.
— Все берите! — закричала она, бросаясь к нему.
Она упала в кресло. Валтасар, видя, как она бледна, принялся плакать по-стариковски; он сделался совсем ребенком, он целовал ее в лоб, говорил ей бессвязные слова, чуть не прыгал от радости и, казалось, готов был дурачиться с нею, как влюбленный дурачится со своей подругой, добившись блаженства.
— Будет, будет, папенька! — сказала она. — Подумайте о своем обещании! Если не достигнете успеха, будете мне повиноваться?
— Да.
— О моя мать! — сказала она, обернувшись к комнате г-жи Клаас. — Ведь вы все отдали бы, не правда ли?
— Спи спокойно, — сказал Валтасар, — ты добрая дочь.
— Спать! — сказала она. — Прошли счастливые сны моей юности; вы с каждым днем старите меня, папенька, как с каждым днем иссушали сердце моей матери…
— Бедное дитя, я хотел бы ободрить тебя, объяснить тебе значение великолепного опыта, который я только что задумал, ты поняла бы. — Я понимаю только то, что мы разорены, — сказала она, уходя.
Утром на следующий день, который был отпускным в школе, Эммануил де Солис привел Жана.
— Ну, как? — печально спросил он, подходя к Маргарите.
— Я уступила, — ответила она.
— Жизнь моя! — сказал он с какой-то меланхолической радостью. — Если вы устояли бы, я восхищался бы вами; а такую, слабую, я вас боготворю!
— Бедный, бедный Эммануил, что останется на нашу долю?
— Предоставьте мне действовать, — воскликнул молодой человек, просияв, мы друг друга любим, все пойдет хорошо!
Несколько месяцев протекло совершенно спокойно. Де Солис внушил Маргарите, что все равно состояния не скопишь, урезывая себя в мелочах, и советовал ей не экономить на хозяйстве, а для поддержания в доме достатка взять остальные деньги, которые были у него на хранении. В это время Маргариту не раз охватывала тревога, которая при подобных же обстоятельствах некогда волновала ее мать. Как ни мало было в ней веры, все же она стала возлагать надежды на гений отца. Хотя это необъяснимо, но многие надеются, не имея веры. Надежда — цвет желания, вера — плод убежденности. Маргарита думала: «Если отец добьется своей цели, мы будем счастливы». Только один Клаас да Лемюлькинье говорили: «Мы добьемся!» К несчастью, с каждым днем все более омрачалось лицо Клааса. Приходя обедать, он иногда не смел взглянуть на дочь, иногда же бросал на нее торжествующие взгляды. Ежедневно молодой де Солис весь вечер разъяснял Маргарите трудные места в законах; она забрасывала отца вопросами об их семейных связях. Так закончила она свое мужское образование, очевидно, готовясь выполнить план, задуманный ею на случай, если отец еще раз потерпит поражение в поединке с Неизвестным (X).
