Гюстав Флобер - Мемуары безумца
Я жадно ловил ее слова, стараясь увидеть жизнь, стоявшую за ними. Выросшая внезапно в моих глазах, она казалась мне иной женщиной, исполненной неведомых тайн, и, несмотря на мою с нею связь, влекла возбуждающим очарованием и новой прелестью. Действительно, от всех обладавших ею мужчин остался легкий аромат, след испарившихся страстей, придавший ей величие сладострастия, разврат украсил ее дьявольской прелестью. Не будь прошлых оргий, улыбалась бы она этой улыбкой самоубийцы, словно умершая и пробудившаяся для любви? Щеки ее стали бледнее, волосы мягче и душистей, тело податливей, нежнее и теплее. Она, как и я, прошла от радостей к печали, от надежды к разочарованию, от невыразимого уныния к безумным порывам. Незнакомые друг с другом, она — в разврате, я — в невинности, мы шли одной дорогой, к одной и той же бездне. Я искал любимую, она искала любимого, она искала в мире, я — в душе, но оба тщетно.
— Бедная, — сказал я, обнимая ее, — как ты страдала!
— Так ты пережил что-то похожее? — отвечала она. — Ты такой же, как я? И твоя подушка была часто мокрой от слез? И для тебя так же печально зимнее солнце? Когда туманным вечером я бреду одна, кажется, дождь стучит в мое сердце и разбивает его на осколки.
— Все же я не думаю, что ты когда-нибудь так же, как я, тосковала. У тебя были радостные дни, а я словно родился в тюрьме и еще не видел света…
— Но ты так молод! Хотя сейчас все стары, дети разочарованы, как старики, матери зачинали нас в тоске, когда-то было иначе, правда?
— Да, — отвечал я, — мы все живем в одинаковых домах, белых и угрюмых, как могилы на кладбищах. В черных старых хижинах, что разрушают сейчас, жизнь была теплей, там громко пели, били кувшины в застолье, ломали кровати, любя.
— Но почему ты так печален? Оттого что много любил?
— Я любил, Боже мой! Я любил ровно столько, чтобы завидовать тебе!
— Завидуешь мне!
— Да, ведь на твоем месте я мог бы быть счастлив. Если нет такого мужчины, о каком мечтаешь ты, то должна быть на свете желанная мне женщина, среди стольких сердец одно должно биться для меня.
— Ищи ее, ищи!
— Я любил! Так много любил, что пресытился тайными желаниями. Нет, тебе не знать всех тех женщин, что сводили меня с ума и кого в глубине души я окутывал небесной любовью. Я проводил день с женщиной и говорил себе: «Отчего я не встретил ее на десять лет раньше? Все ее прошлое принадлежало бы мне, ее первая улыбка была бы моей, самая первая мысль была бы обо мне. Приходят люди, говорят с нею, она отвечает им, думает о них. Я должен был прочитать ее любимые книги. Отчего не гулял я с нею по всем аллеям, в той тени, что укрывала ее от солнца! Сколько она износила платьев — я не видел их, она слушала прекраснейшие оперы — меня не было рядом, вдыхала аромат цветов — не я сорвал их. Мне ничего не остается, она забудет меня, я для нее, словно один из прохожих». А когда мы расставались, я спрашивал себя: «Где она? Что делает весь день без меня? Чем занята?» Пусть женщина любит мужчину, пусть даст знак — и он будет у ее ног. Но надо ждать, чтобы это случилось, и мало того!.. Надо быть богатым, иметь лошадей, дом, украшенный статуями, давать балы, сорить деньгами, привлекать внимание. Но жить среди толпы, не возвышаться над нею ни талантом, ни богатством, оставаться столь же неизвестным, как самый последний трус и глупец, и мечтать о неземной любви, быть готовым радостно отдать жизнь за взгляд любимой женщины — я испытал это мучение.
— Ты робок, да? Боишься их?
— Теперь нет. Когда-то я вздрагивал от одного только звука их шагов, я замирал перед лавкой цирюльника, глядя на восковых красавиц с цветами и бриллиантами в волосах, розовых, белых, декольтированных, иногда влюблялся в них. И витрина башмачника тоже приводила меня в восторг: в крошечных туфельках, которые раскупят к вечеру для бала, я представлял обнаженную ножку, прелестную, с изящными ногтями, белоснежную, словно ножка принцессы перед купанием. И корсеты, висящие перед модными магазинами, колышущиеся на ветру, тоже будили во мне странные желания. Я дарил цветы нелюбимым женщинам, надеясь, что любовь придет, так, говорят, бывает. Я писал любовные письма неведомо кому, чтобы растрогать себя самого и плакал. От мимолетной женской улыбки сердце мое сладко таяло, но и только! Счастье было невозможно, кто мог любить меня?
— Подожди! Подожди еще год, полгода! Может быть, завтра — надейся!
— Вряд ли, я надеялся слишком долго.
— Ты говоришь, как ребенок, — отвечала она.
— Нет, я не представляю такой любви, какой не пресытился бы за день. Я столько мечтал о страсти, что устал, как те, кого слишком нежно любили.
— Но в мире ведь нет ничего прекраснее.
— Кому ты это говоришь? Я все отдам за ночь с женщиной, любящей меня.
— Если бы вместо того, чтобы скрывать свое сердце, ты открыл его благородство и доброту, все женщины желали бы тебя, не осталось бы ни одной, кто не захотел бы стать твоей любовницей. Но ты еще глупее меня! Кому нужны зарытые сокровища? Только кокетки понимают таких, как ты, и мучают их, а другие и не замечают. Но ты достоин любви! Что ж, я буду любить тебя, я буду твоей любовницей.
— Ты?
— О, я прошу тебя об этом! Я пойду за тобой повсюду, покину этот дом, сниму комнату напротив твоего жилья, весь день буду видеть тебя. Как я буду любить тебя! Быть с тобой вечером и утром, ночью спать, обнявшись, есть за одним столом, сидеть напротив друг друга, одеваться в одной комнате, вместе выходить из дома и чувствовать тебя рядом! Разве мы не рождены друг для друга? Не связаны ли твои надежды с моими разочарованиями? Разве твоя жизнь и моя — не одно и то же? Ты будешь говорить мне о тоске одиночества, я вновь расскажу о пережитых мучениях. Надо жить так, словно быть вместе нам осталось только час, исчерпать все сладострастие и нежность, потом начать сначала, умереть вместе. Обними, обними меня еще! Положи голову мне на грудь, чтобы я чувствовала ее тяжесть, пусть твои волосы ласково касаются моей шеи, дай мне тебя обнять, у тебя такой нежный взгляд!
Край смятого одеяла скользнул на пол, открыв наши ноги. Привстав на колени, она подоткнула его под матрас. Я видел, как гибко склонилась ее белая спина. Бессонная ночь утомила меня, голова была тяжелой, веки горели. Она легко касалась их губами, и я чувствовал свежесть, словно от прохладной воды. Она тоже постепенно приходила в себя от короткого забытья; возбужденная усталостью, разгоряченная недавними ласками, она обнимала меня с отчаянной страстью, шепча: «Будем любить друг друга, раз никто нас не любит, ты мой!»
Она прерывисто дышала, приоткрыв рот, пылко целовала меня и вдруг, овладев собой и поправив волосы, сказала:
— Послушай, как прекрасно бы мы жили, если бы смогли уехать далеко, туда, где раскрываются под солнцем золотистые цветы и зреют апельсины, на берега, где песок, говорят, белоснежный, где мужчины, носят тюрбаны, а женщины прозрачные платья. Мы спали бы под огромным деревом с пышной кроной, слушали, как шумит залив, гуляли по кромке прибоя и собирали ракушки, я плела бы корзины из тростника, ты бы их продавал. Я бы сама наряжала тебя, причесывала, навивая волосы на мои пальцы, украсила бы грудь твою ожерельем. О, как бы я любила тебя, как люблю! Дай же мне насытиться тобой!
Она стремительно бросилась на меня, прижалась с неистовой страстью, бледная, дрожа, крепко стиснув зубы. Меня закружил смерч любви, громких рыданий, сменившихся резкими вскриками. Губы, влажные от ее слюны, распухли и горели, наши тела сплелись, проникая друг в друга, сладострастие стало исступлением, наслаждение мучением.
Внезапно, приоткрыв удивленные и испуганные глаза, она прошептала:
— А вдруг у меня будет ребенок?
И с ласковой мольбой продолжала:
— Да, да, ребенок! Ребенок от тебя!..………….
Уходишь? Мы больше не встретимся, ты никогда не вернешься. Ты будешь иногда вспоминать обо мне? Твои волосы всегда будут со мной, прощай!..
Подожди, еще не рассвело.
Отчего же я спешил бежать? Не потому ли, что уже любил ее?
Мари больше не разговаривала со мной, хотя я провел у нее еще полчаса. Быть может, она думала о далеком любовнике. Есть мгновения накануне разлуки, когда в предчувствии тоски нам кажется, что любимый уже далеко.
Мы не простились, я взял ее за руку, она ответила слабым пожатием, печаль отняла все ее силы.
Больше я не видел ее.
С тех пор я все время думаю о ней, не было ни дня без того, чтобы я не забывался в самых светлых мечтах, иногда я нарочно запираюсь в комнате один и пытаюсь вновь пережить это. Часто вечерами я напряженно думаю о ней, чтобы увидеть во сне, но это счастье так и не пришло.
Я всюду искал ее, на бульварах, в театре, на перекрестках. Я почему-то решил, что она напишет мне. Услышав, как у моего порога остановился экипаж, я думал, что сейчас из него выйдет она. С какой тревогой шел я иногда за женщинами, как билось сердце при мысли, не она ли это!
