Чарльз Диккенс - Тайна Эдвина Друда
— Ну вот еще!
— Да уж поверьте.
— Который час?
— Слушайте! Сейчас будут бить часы на башне.
Маленькие колокола отзванивают четыре четверти, потом начинает бить большой колокол.
— Два! — восклицает Дердлс, торопливо вставая. — Что ж вы меня не разбудили, мистер Джаспер?
— Я пробовал, да ведь легче мертвого разбудить. Хотя бы вон ту вашу «семейку» в углу.
— Вы меня трогали?
— Трогал?.. Да я вас тряс изо всей силы!
Вспомнив о загадочном прикосновении во сне, Дердлс смотрит на пол и видит, что ключ от подземелья лежит возле того места, где он спал.
— Я, стало быть, тебя обронил? — бормочет он, подбирая ключ, удовлетворенный тем, что и эта часть сна получила объяснение. Но когда он снова выпрямляется (насколько он сейчас вообще способен выпрямиться), он опять ощущает на себе пристальный, испытующий взгляд своего спутника.
— Ну? — улыбаясь, говорит Джаспер. — Вы уже совсем собрались? Не спешите, пожалуйста.
— Вот только узелок завяжу поаккуратней, и я к вашим услугам.
Завязывая узелок, он опять замечает, что за ним следят.
— Да вы в чем меня подозреваете, мистер Джаспер? — говорит он с пьяной сварливостью. — Ежели у кого есть насчет Дердлса подозрения, так пусть скажет какие.
— Насчет вас, милейший мой мистер Дердлс, у меня нет никаких подозрений. Но я подозреваю, что коньяк в моей фляжке был крепче, чем мы оба думали. И еще я подозреваю, — добавляет он, поднимая фляжку с пола и переворачивая ее вверх дном, — что она пуста.
Дердлс удостаивает рассмеяться в ответ на эту шутку. Все еще посмеиваясь, словно сам дивясь своим способностям по части поглощения крепких напитков, он, покачиваясь, бредет к двери и отпирает ее. Оба выходят. Дердлс запирает дверь и прячет ключ в карман.
— Тысячу благодарностей за интересную и приятную прогулку, — говорит Джаспер, подавая ему руку. — Вы доберетесь один домой?
— С чего ж бы мне не добраться? — оскорбленно отвечает Дердлс. — Вы не вздумайте меня провожать, это ж стыд для меня будет! Дердлс тогда и вовсе домой не пойдет.
Не пойдет он домой до утра,
А и утро придет, он домой не пойдет,
не пойдет и все! — Это он произносит крайне вызывающим тоном.
— В таком случае, спокойной ночи.
— Спокойной ночи, мистер Джаспер.
Каждый поворачивает в свою сторону, как вдруг тишину прорезает пронзительный свист, за которым следуют визгливые выкрики:
Кук-кареку! Кик-кирики! Не шляй-ся пос-ле де-ся-ти! А не то дураку Камнем проломлю башку! Кук-кареку-у! Будь на-чеку-у!
И тотчас камни градом летят в стену собора, а через дорогу виден безобразный мальчишка, пляшущий в лунном свете.
— Что?.. Этот дьяволенок опять за нами шпионил? — в ярости кричит Джаспер; он так мгновенно воспламенился и так пышет злобой, что сам в эту минуту похож на дьявола, только постарше. — Убью мерзавца! Изувечу!
Невзирая на беглый огонь, направленный в него и неоднократно попадающий в цель, он кидается на Депутата, хватает его за шиворот и тащит через дорогу. Но с Депутатом не так-то легко совладать. С истинно бесовской хитростью он тотчас улавливает выгоды своего положения, и едва его схватили за шиворот, как он подбирает ноги, и, повиснув в воздухе, хрипит как удавленник, и корчится и извивается всем телом словно в последних судорогах удушья. Противнику ничего не остается как бросить его. Он мгновенно вскакивает на ноги, отбегает к Дердлсу и, злобно ощерясь черной дырой, которая зияет у него во рту на месте передних зубов, кричит своему врагу:
— Ты у меня без глаз останешься, вот увидишь! Я тебе бельма-то повыбью, вот увидишь! Так хвачу камнем, что только держись! — При этом он прячется за спину Дердлса, выглядывая то справа, то слева и злобно рыча на Джаспера, готовый, если на него бросятся, пуститься наутек, делая скидки во все стороны как заяц, а если его все-таки настигнут, повалиться наземь и, пресмыкаясь в пыли, вопить: — Ну бей, бей лежачего! Бей!
— Не троньте ребенка, мистер Джаспер, — уговаривает Дердлс, заслоняя мальчишку. — Опомнитесь!
— Он увязался за нами, еще когда мы сюда шли!
— Врешь, и не думал, — огрызается Депутат, употребляя единственно известную ему форму вежливого возражения.
— Он и потом все время за нами подглядывал!
— Врешь, меня тут и не было, — возражает Депутат. — Я только сейчас пошел прогуляться, вдруг вижу, вы оба выходите из собора. А ведь есть же у нас уговор — Не шляй-ся пос-ле де-ся-ти! (это он выкрикивает как всегда нараспев и с обычным своим приплясыванием, хотя и прячась за спину Дердлса), — а он вот шляется, так я, что ли, в том виноват?
— Ну так и веди его домой! — все еще со злостью, но сдерживаясь, говорит Джаспер. — И чтоб я тебя больше не видел!
Депутат снова издает пронзительный свист, выражая этим свое облегчение, а также возвещая о начале более умеренной бомбардировки Дердлса, и гонит его камнями домой словно непослушного вола. Мистер Джаспер в мрачной задумчивости возвращается к себе, в домик над воротами. И так как все на свете имеет конец, то и эта странная экспедиция на том кончается — по крайней мере до поры до времени.
Глава XIII
Оба на высоте
В пансионе мисс Твинклтон скоро наступит затишье. Близятся рождественские каникулы. То, что ранее — и совсем недавно — все и даже сама эрудированная мисс Твинклтон называли полугодием и что теперь более изящно и более по-университетски именуется «семестром», кончается завтра. За последние несколько дней в Женской Обители заметно ослабела дисциплина. В спальнях устраивались общие ужины, на которых копченый язык резали ножницами и раздавали щипцами для завивки волос. Для вкушения джема был создан десертный сервиз из папильоток, а когда дело дошло до буквичного вина, то каждый по очереди осушал маленькую приземистую мензурку, из которой малютка Риккетс (юная особа слабого здоровья) ежедневно пила свои железистые капли. Горничные получали взятки в виде многочисленных отрезков лент и нескольких пар туфель с более или менее сбитыми каблуками за то, что соглашались обойти молчанием сдобные крошки, обнаруженные поутру в постелях; участницы появлялись на этих празднествах в самых легкомысленных костюмах, а неукротимая мисс Фердинанд однажды поразила присутствующих, исполнив бойкое соло на гребешке, обернутом бумагой для папильоток, в награду за что едва не была удушена под собственной периной двумя палачами с развевающимися локонами.
Есть и другие признаки близкого разъезда. В спальнях появились чемоданы (что в другое время рассматривалось как тяжкое преступление) и началась укладка с затратой такого количества энергии, которое вовсе не соответствовало количеству укладываемых вещей. Щедрые дары в виде шпилек и баночек с остатками кольдкрема и помады были розданы подсобляющим при укладке горничным. Под величайшим секретом каждая девица поверяла подружкам свои надежды на скорое свидание с некиим представителем английской золотой молодежи, который, конечно, не преминет при первой возможности зайти «к нам домой». Правда, мисс Гигглс (обладавшая на редкость черствым сердцем) заявила, что на подобные любезности она отвечает тем, что корчит рожи «этим мальчишкам», но такая точка зрения была осуждена подавляющим большинством.
Как всегда, договорились последнюю ночь не спать и всеми способами поощрять привидения явиться. И как всегда, этот договор был нарушен, и все молодые девицы очень скоро заснули и встали очень рано.
Заключительная церемония состоялась назавтра в двенадцать часов. Мисс Твинклтон всегда в этот день устраивала, при содействии миссис Тишер, маленький прием у себя в гостиной, где глобусы к этому времени уже были заключены в парусиновые чехлы, а на столе на подносах стояли стаканчики с белым вином и тарелочки с ломтиками фунтового кекса[13]. Мисс Твинклтон, как всегда, произнесла напутственную речь.
— Милостивые государыни, — сказала она, — новый кругооборот года вернул нас к тому праздничному времени, когда исконные чувства, присущие человеческой природе, с удвоенной силой волнуют, — мисс Твинклтон каждый год едва не произносила «нашу грудь», но каждый год удерживалась на самом краю этого рискованного выражения и подставляла вместо него «наши сердца». — Да, сердца. Наши сердца. Э-гм! Новый кругооборот года привел нас к перерыву в наших занятиях — надеюсь, наших весьма успешных занятиях, — и, как моряк в своей лодке, воин в своей палатке, пленник в своей темнице и путешественник в различных средствах передвижения, мы стремимся домой. Скажем ли мы начальными словами знаменитой трагедии мистера Аддисона:
Печален был рассвет и мрачно утро,
И среди черных туч рождался день,
Великий день, день роковой!..
Нет! Сегодня от горизонта до зенита все было couleur de rose[14], ибо все напоминало нам о наших друзьях и близких. Будем уповать, что мы найдем их преуспевающими, как мы того ожидаем; будем уповать, что они найдут нас преуспевающими, как они того ожидают! Милостивые государыни, теперь мы, исполненные взаимной любви, пожелаем друг другу счастья и простимся до следующей встречи. А когда придет время возобновить те труды, которые (тут на всех лицах изобразилось уныние) — те труды, которые, труды, которые; тогда мы вспомним, что сказал спартанский полководец — в выражениях столь общеизвестных, что их незачем повторять, — перед битвой время и место которой излишне уточнять.
