Оскар Лутс - Весна
И правда, Арно чувствует запах тушеной капусты, но сегодня он совсем не такой аппетитный, как всегда, он даже кажется Арно острым и противным, от него в конце концов и затошнить может. Все же Арно медленно поднимается, идет в первую комнату, садится к столу и проглатывает несколько кусков.
Сперва еда кажется совсем безвкусной, во рту оскомина, а капуста – точно опилки, но после второго и третьего глотка становится вкуснее. Арно свыкается с запахом кушанья, аппетит как будто появляется. Но вдруг что-то сжимает ему сердце, следующий кусок застревает во рту, и Арно стоит немалых усилий его проглотить. Он резко поднимается из-за стола и говорит бабушке:
– Не хочу!
Не помогают никакие бабушкины уговоры. Не помогает даже то, что старушка, выловив из капусты все куски мяса, раскладывет их в ряд и, усмехнувшись, поглядывает на Арно, словно говоря: «Да посмотри же, какие хорошие кусочки, неужели ты их не съешь?»
– Не хочу, не хочу! А если еще так пристают, то и злиться начинаешь, и такой вот тушеной в капусте кусочек мяса может показаться совсем отвратительным! Пусть бабушка хоть десять раз повторяет, что в хлеву появились два маленьких ягненка, такие черненькие, хорошенькие, – этим делу не поможешь: ясно, что она только старается его развеселить, думая, что тогда он и есть будет охотнее. Нет, бабушкины уловки ему давно известны. Если бы он их не знал, тогда, может, и прислушался бы к ее рассказам, но сейчас… Ягненок, ягненок… ну что такое, в самом деле, ягненок? Был бы это жеребенок, тогда стоило бы пойти посмотреть.
Арно чувствует вдруг, что его неудержимо тянет куда-то идти, что-то делать, но куда идти и зачем, он и сам не знает. Лишь бы уйти отсюда. Он задыхается от этого дыма, смешанного с угаром, и запаха капусты.
Вскоре мы видим Арно на дороге у межи; он стоит и задумчиво смотрит на сухие былинки, кое-где грустно выглядывающие из-под снежного покрова. Особенно стойко держатся полынь и тысячелистник: они долго еще торчат кверху, словно ждут, что в их пожелтевшие, безжизненные стебли снова вернется жизнь. Вдоль межи по полю тянутся следы полозьев. Должно быть, утром здесь проехали отец, Март и Либле, отправляясь на хутор Рая. Арно осторожно ставит ногу в след полозьев – так купальщик летом, входя в реку, пробует сначала ногой, холодная ли вода; потом Арно делает еще несколько шагов по следу, останавливается, шлифуя подошвой рыхлый снег, снова идет вперед, а когда оглядывается, видит, что он уже довольно далеко от дома. Он машинально шагает дальше.
VI
Всегда, сколько Арно себя помнит, у них в семье говорили о раяской Тээле. То у Тээле животик болит, то головка, то она порезала себе ножом пальчик, то свалилась в ручей, простудилась и кашляет – все это было известно и у них, на хуторе Сааре, и всегда очень пространно и обстоятельно обсуждалось, каким образом и по чьей вине случилась с Тээле та или иная беда. Но в ту пору Арно был еще совсем малышом, и рассказы о какой-то глупой девчонке, поранившей себе палец где-то далеко, на другом хуторе, совсем его не трогали. Когда Арно стал постарше, он увидел, что хутор этот совсем не так уж далеко; часто он вместе с пастушком Мату добирался и до раяской межи, а отсюда ясно было видно, как во дворе хутора прыгает белокурая Девочка в красном фартучке. Он, конечно, знал, кто она, но какое ему было дело до чужих девчонок, хотя бы и светловолосых, и в красных фартучках.
Вот перед мысленным взором Арно возникает и другая картинка; Тээле тогда была еще совсем маленькая, да и он – немногим старше.
Осеннее солнечное утро… Арно уже давно заметил, что над их овсяным полем кружит в воздухе, взмахивая могучими крыльями, какая-то большая птица. Он никогда раньше не видел такой птицы, поэтому зовет мать посмотреть на нее.
Это ястреб – кур, наверно, высматривает, – говррит ему мать, и тогда Арно хватает из кучи хвороста большую хвороствду, Сдерет ее на плечо и идет гнать прочь хищную птицу. Какой он был тогда глупый! Ястреб его ничуть не боится. Но кого он там выслеживает? Арно идет на край поля, над которым кружит ястреб, расхаживает со своей хворостиной и смотрит во все глаза, не видно ли где-нибудь в хлебах заблудившегося цыпленка. Но все тихо, только ветер шелестит колосьями. Вдруг около камня шевелится какой-то серенький зверек. Арно на цыпочках приближается к нему… это зайчонок! «А-а, думает Арно, – так это его ты, ястребок, подстерегаешь! А все-таки тебе его не видать. Я зайчонка сам поймаю и выкормлю». Раздвигая руками колосья, Арно подкрадывается к зайцу. Но зверек, хоть и мал, но проворен: прежде чем мальчик успевает к нему подкрасться, зайчонок бросается наутек через поле, делая забавные прыжки. Арно мчится за ним, оставляя среди колосьев дорожку, которую его хворостина еще больше расширяет. Время от времени заяц останавливается, прислушиваясь, затем вприпрыжку несется дальше, и необычайная охота на овсяном поле продолжается. А в небе по-прежнему кружит хищник; кажется, будто он выделывает свои круги на одном и том же месте, но в то же время он постоянно оказывается у Арно над головой. Зайчонок и не подозревает, что сверху ему угрожает куда более опасный враг, чем этот малыш, который вбил себе в голову нелепую мысль поймать его живьем и сейчас, пыхтя и размахивая хворостиной, гонится за ним.
Вдруг Арно слышит чьи-то голоса. Он выбирается из хлебов и с удивлением видит, что в пылу охоты добежал до раяского поля; по ту сторону межи хозяин и работники косят ячмень. Арно становится стыдно, он бросает свою хворостину и хочет удрать домой, но его уже заметили, его окликают. Ничего не поделаешь, приходится идти к косарям и отвечать на их расспросы; он рассказывает им про зайца, втайне надеясь, что они помогут поймать зверька. И в самом деле, раяский работник и батрачка бегут на саареское овсяное поле, но ничего там не находят. Возвратившись и указывая на ястреба в небе, они говорят Арно, словно в утешение:
– Ничего, уж он-то его поймает!
Потом хозяин хутора расспрашивает Арно, как он поживает, научился ли уже писать и читать; вот их Тээле, та уже многое наизусть заучивает и пишет русские буквы. Арно отвечает на его вопросы, а сам в это время настороженно следит, как отворяются ворота хуторского двора и оттуда вдоль межи к косарям катится какое-то крошечное существо. Его замечают и остальные, и хозяин говорит:
– Ага, уже пришли на обед звать.
Девочка останавливается среди репейника и полыни, сама похожая на кругленькую головку татарника, и кличет звонким голоском: «Идите обедать!» Потом подходит поближе и снова зовет – она не уверена, что ее слышали:
– Идите обедать! Идите обедать!
Косари смеются. Они прекрасно знают, что откуда бы она ни звала их, все равно в конце концов подойдет совсем близко. Так и есть! Девочка подбегает к косарям, с минуту стоит на месте, но, заметив чужого мальчика, стыдливо прячется за спину отца. А когда окружающие начинают ее подбадривать, она снова бросает на чужака недоверчивый взгляд и со всех ног пускается домой – ветер так и треплет ее светлые волосы.
И это была Тээле. И было это очень давно. И тогда ему почему-то казалось совсем безразличным, что Тээле делает, где бывает, куда ходит, да и вообще существует ли она на свете. Но как-то прошлой осенью, когда они вместе возвращались из школы… Тээле вдруг показалась ему такой большой, такой красивой, такой умной, такой нарядной… и такой бесконечно дорогой.
Как это произошло?..
Так иногда человек, о котором мы раньше почти не думали, волей судьбы начинает вдруг играть в нашей жизни настолько важную роль, что его запоминаешь навсегда. Арно останавливается и глядит по сторонам. Позади раскинулось голое снежное поле, впереди в нескольких сотнях шагов чернеет рощица, а за ней хутор Рая, точно оазис среди снежной пустыни. И над всем этим простирает свои крылья вечерний сумрак… Быть может, Арно сейчас стоит на том же месте, где когда-то давно, гоняясь за зайцем, он увидел Тээле. Быть может, ноги его ступают там, где тогда ступали ножки Тээле.
Но каким безотрадным кажется зимою поле, будто все вокруг вымерло. Прекраснее всего поле, когда цветет рожь.
Отец и Март, наверно, смеялись бы, если б им рассказать, о чем он только не передумал, бродя по полю. А Либле засмеялся бы? – Нет, Либле, может, и не стал бы смеяться, а сделал бы комично-серьезное лицо, прищурил бы глаз и сказал:
– Ну, чего ж тут еще? Нравится девочка, так женись – и никаких!
Арно подходит к хутору Рая. Во дворе полно лошадей, на которых вошли бревна; чуть поодаль, на краю поля чернеют штабеля бревен. В шпдухо пахнет смолой. Около хлева кто-то возится, сердито покрикивая: «Да стой же ты, краснушка, ну!» Комната хутора ярко освещена, оттуда доносится шум голосов, из щелей окон вырываются белые облачка пара, ледяным покровом оседая на сугробах, на рамах, на стене под окнами. Под стрехой что-то потрескивает, сверкающая сосулька падает на землю, разбивается, и осколки со звоном разлетаются во все стороны. А наверху, на обомшелом гребне крыши, из неуклюжей трубы с широким карнизом веселыми клубами валит дым, и кажется, будто трубе хочется сказать: «В этом доме люди, в этом доме тепло, в этом доме очень хорошо живется, если только все сыты и на душе спокойно». В сенях Арно ударяет в нос кислый запах льна, дыма, сала и капусты – этот неизменный спутник наших старых эстонских изб, перекочевавший и в новые, обшитые досками дома хуторян, горделиво вырастающие то тут, то там как свидетельство новых времен.
