Владимир Богомолов - Момент истины (В августе сорок четвёртого)
Всё чин чином, всё продумано и правдоподобно. Документы безупречные; на удостоверении у майора хорошо нам уже знакомая подпись – чёрной тушью – Наркома внутренних дел Белоруссии, а на удостоверении к нагрудному знаку, выданному ещё в 1930 году, личная роспись Менжинского. И у жены, вольнонаёмной сотрудницы органов НКВД, и у военного шофёра, и у сержанта – тоже абсолютно безупречные документы. Номер у «эмки» минский, паспорт и путевой лист подлинные, соответствующие; на висящем в машине маузере-раскладке серебряная пластинка с гравировкой: «Тов. Фомину (инициалы) от ОГПУ СССР».
Ни единой задоринки – ни в бумагах, ни в экипировке, ни в поведении. Имелись даже сходные признаки в словесных портретах ребёнка и родителей – белявый, с голубыми глазами, как и мама, и скуластый, с широким прямым лбом, как отец. Всё чин чином плюс отличное знание оперативной обстановки. Майор промежду прочим негромко, доверительно сказал:
– Вы от Бориса Ивановича? От Кондрашина?..
Капитан Кондрашин Борис Иванович третьи сутки исполнял обязанности командира нашего погранполка – даже это они знали.
И всё-таки мы их взяли.
Рассказывая Фомченко и Лужнову действительный случай, я для пользы дела по воспитательным соображениям кое-что приукрасил.
Взяли мы в основном трупы, а блондинку, тоже начавшую стрелять, тяжело ранили.
Как оказалось, мальчик был сынишка советского командира, подобранный немцами где-то у границы в первые сутки войны. Его натаскивали несколько дней, приучали называть «майора» папой, а блондинку – мамой, и приучили. Но так как он иногда сбивался и говорил ей «тётя» (или ему «дядя», уже не помню), ребёнка заставляли молчать, когда его держали за руку. С этой же целью – чтобы в нужные минуты он не говорил – ему засовывали в рот леденцы.
При проверке документов, сжимая маленькую ладошку, «мама» – она оказалась радисткой – от напряжения, видно, сделала ему больно, и он поморщился.
Кстати, потом, обхватив её, окровавленную, полуживую, обеими руками, он вцепился намертво и дико кричал; в этой страшной для него передряге она наверняка казалась ему самым близким человеком.
Был я тогда молодым и сопливым, хотя два года уже прослужил на границе. И заметил, что она сдавливает мальчику ладошку и он морщится и что рот у него занят леденцами, не я, а лейтенант Хрусталев, мой начальник заставы, проверявший документы.
Он и подал нам условный знак, а сам, взяв у бойца-пограничника винтовку, не говоря ни слова, с силой ткнул штыком несколько раз в засургученные пакеты – звук был металлический (там оказались рации в специальных дюралевых футлярах).
– Что вы делаете?! – возмущённо закричал майор.
Это был сигнал, потому что мгновенно все четверо выхватили пистолеты.
Я страховал с левой стороны машины, стоял у задней дверцы и по расчёту «держал» в первую очередь «сержанта» и шофёра. Как только они обнажили свои пушки, я без промедления вогнал «сержанту» две пули между глаз, а третью всадил в висок шофёру.
«Майора» заколол Хрусталев, он же обезвредил и блондинку, успевшую, однако, смертельно ранить бойца-пограничника.
Толковый мужик был Хрусталев, находчивый, умелый и решительный. Он не только что у майора, он и у комиссара госбезопасности или генерала в случае необходимости проверил бы штыком и любые секретные пакеты, и какой угодно багаж.
Толковый он был мужик, а спустя неделю в такой же примерно ситуации, как под Оршей, только ближе к Смоленску, помешкал секунды и заплатил за это жизнью. Тут всегда так – кто кого упредит…
Про трупы я, понятно, и слова не сказал. А лозунг тогда, промежду прочим, везде был, да и команда нам: «Уничтожай немецких шпионов и диверсантов!» Сколько мы их перестреляли… Пока не поумнели. А теперь вот попробуй хоть одного взять неживым, да с тебя три шкуры снимут и в личное дело подошьют.
Просвещая Фомченко и Лужнова, я, чтобы они не отвлекались, одновременно продолжал наблюдать. Я говорил, то и дело поглядывая в окно, а они смотрели мне в рот глазами девять на двенадцать.
Примечательно, что воевали оба, как и я, с первого лета. Фомченко до ранения был штурман эскадрильи, а Лужнов – командир звена. Не знаю, как они летали, судя по наградам, неплохо. Что же касается активного розыска и силового задержания, они не представляли себе азбучных истин, и я уверился, что проку от них будет в случае чего – шиш да кумыш!..
Выждав, пока сумерки сгустились, мы натаскали на чердак сена, полыни от блох и устроились с удобствами.
Как только совсем стемнело, я расположил офицеров в кустах за хатой Юлии, метрах в пятидесяти, а сам поместился с другой, фасадной стороны. Предварительно мы оговорили все возможные ситуации и обусловили сигналы взаимодействия; я разъяснил им всё дважды, втолковал, как первоклашкам.
– Если он будет один, – прямо сказал я, – то вы мне не понадобитесь. Если будет один, сидите и не вылезайте…
45. Алёхин и Поляков
Алёхин не слышал шума подъехавшей машины; он проснулся оттого, что его трясли за плечо. Открыл глаза и сразу поднялся: возле него, присвечивая фонариком поверх изголовья кровати, стоял подполковник Поляков.
Завесив окно плащ-палаткой, Алёхин зажёг лампу-молнию и поспешно оделся, взглянув при этом на часы: без пяти минут три – часа два ещё вполне можно было бы поспать…
– Ты извини, у вас перекусить чего-нибудь найдётся? – спросил Поляков.
Он уже снял пилотку, шинель, положил на стол набитый авиационный планшет и, невысокий, коренастый, потирая маленькие пухловатые руки, расхаживал по комнате.
Алёхин достал начатую баночку тушёнки, несколько варёных картофелин и хлеб. Пока Поляков ел, он, присев сбоку, рассказывал о том, что сделано за прошедшие сутки, о своих визитах к Гролинской и Окуличу, о поисках в городе и разговоре по «ВЧ» с генералом. Подполковник слушал, изредка задавая вопросы, его некрасивое, с небольшим прямым носом и выпуклым шишковатым лбом лицо ничего не выражало. Лишь когда Алёхин сообщил о целлофановых обёртках, он оживился и попросил показать. Посмотрел на свет и, потянув носом, произнёс:
– Июнь сорок четвёртого… И номер партии тот же… Занятно!
Поляков был тем самым человеком, чьё мнение и советы в ходе розыска, без сомнения, интересовали Алёхина, как и других чистильщиков, более всего. Подполковник обладал редкостным талантом делать правильные выводы из минимума данных. Осмысливая факты, он нередко по какой-нибудь частности приходил к весьма неожиданному умозаключению и, как правило, не ошибался. Поэтому Алёхин обстоятельно, до мелочей, изложил ему всё, в том числе и свои сомнения относительно версии с Николаевым и Сенцовым, и, закончив, обратился в слух.
Тем временем Поляков, доев последнюю картофелину, закурил; потом достал из планшета два конверта – почтовый и побольше размером, – вынул карту и разложил её на столе.
Наконец он заговорил тихо и, как всегда, неторопливо, но не о том, что ожидал Алёхин. Поляков принялся подробно рассказывать о случае угона «доджа» и о сержанте Гусеве. Алёхин слушал с напряжённым вниманием: имела эта история отношение к «Неману» – такая догадка мелькнула у него, когда была названа марка автомашины, – или не имела, а Поляков наверняка желал знать и его, Алёхина, соображения.
– …На контрольном пункте при выезде из города к нему в машину попросились двое: старший лейтенант и лейтенант. Были они в плащ-накидках; старший лейтенант в возрасте лет сорока, плотного телосложения, с небольшими усами… в фуражке полевого образца. Лейтенант значительно моложе, но внешность его он совершенно не помнит…
– Вещи у них были? – поинтересовался Алёхин.
– Да. Как он припоминает, небольшой потёртый чемодан и трофейный ранец с бурым верхом… Говорили они чисто, но по произношению не исключено, что старший – украинец. Они уселись в машине за его спиной, и он поехал. За Озёрами старший лейтенант попросил остановить, как он сказал, по малой нужде. Место там безлюдное, лес с обеих сторон вплотную подходит к шоссе. Гусев остановил машину и собирался закурить – они угостили его папиросой, – но был оглушён ударом по голове и что было дальше – не помнит… Сидел он в этот момент за рулём, а рана от удара над левым ухом.
– Левша…
– Да, удар был нанесён левшой или человеком с одинаково развитыми руками, что, впрочем, маловероятно. Очнулся в кустах, услышал – неподалёку проезжают машины, дополз с трудом до шоссе, где и был подобран. По-видимому, они, оглушив, оттащили его в кусты, стрелять не решились, чтобы не привлечь внимания, и, лежачего, дважды ударили ножом в спину. Целили в сердце, но не попали: машина стояла на шоссе, они торопились, и это, очевидно, его спасло… У него взяты красноармейская книжка, проездные документы и деньги. Примечательно, что взяли самодельный портсигар из дюраля, а хорошие наручные часы не тронули. Из диска автомата, находившегося в машине, вынуто около сорока патронов…
