Веркор - Квота, или «Сторонники изобилия»
Квота жестом остановил ее и принялся искать что-то в шкафу.
– Минуточку, – сказал он, – в таком случае у меня есть для вас… Власяница из стеклянной ваты для кающихся грешников, пластмассовые плети для самобичевания… Сейчас найду… Минуточку…
На мгновение Флоранс потеряла дар речи. «Если он шутит, то это уже чересчур, – подумала она, – а если он говорит серьезно, значит, он сумасшедший и мир обезумел. Или же обезумела я». Она резко повернулась к Квоте спиной и вышла из комнаты; не дожидаясь лифта, она бросилась бежать по запасной лестнице. «Шутник ли Квота, циник или больной, страдающий манией величия, – все равно он чудовище, – думала Флоранс, перескакивая через ступеньки. – Нельзя идти на поводу у него и ему подобных. Надо бороться с эпидемией глупости! Надо, пока не поздно, поднять всех людей, поднять Францию, Европу, весь земной шар. Даже у нас еще не все потеряно. Пусть зараза поразила дядю Самюэля, но все-таки не до такой же степени – я ведь его знаю! – не может он не понять наконец, что это сплошное безумие…»
Флоранс продолжала бежать. В коридорах царило оживление. Она наткнулась на группу служащих, которые весело смеялись, почесываясь скребницами, распыляющими порошок.
– Сеньорита Флоранс, видели эту новинку? – крикнул Эстебан, когда она приближалась к ним и впервые со дня приезда она заметила на благодушной физиономии швейцара прежнее веселое, даже счастливое выражение. – Поразительно, – хохотал он, – ай… ой, ой, ой… «В чем ангельское наслажденье? Где чешется – чесать, в том нет сомненья!»
Возмущенная Флоранс в ярости, горя желанием мести, толкнула дверь в кабинет. Там она увидела Бретта с Капистой, которые, восторженно гогоча, тоже предавались неслыханным радостям, которые им доставляли чесательный порошок и почесывающая десница.
Окаменев, Флоранс застыла на пороге. Вскоре за ее спиной появился Квота. По его лицу чувствовалось, что он торжествует, хотя и пытается скрыть это.
– Дядюшка! – крикнула наконец Флоранс, уже ничего не соображая от ярости. – Как вы можете?.. Как вы… Немедленно выбросьте вон эту гадость!
– Да ты что! – удивленно возразил Бретт. – Наоборот, это блестящая находка! – И, повернувшись к Квоте, добавил: – На сей раз ваши психоаналитики попали в точку, поздравляю! Ты не представляешь себе, – вновь обратился он к племяннице. – …Ой-о!.. А-ах… Хочешь попробовать? Вот увидишь сама, как… Ой!
Вместо ответа Флоранс схватила его за лацканы пиджака и с силой тряхнула.
– Дядя, опомнитесь! Прекратите немедленно, не то я зарычу.
Эта вспышка отрезвила Бретта и Каписту, и они перестали чесаться.
– Что? – пробормотал Бретт. – Что такое? Что случилось?
– А то, – дрожа от возмущения, сказала Флоранс, – что достаточно я здесь насмотрелась, хватит. Я вижу – бороться поздно, слишком поздно. И я уезжаю.
– Куда?
– В Европу. Первым же самолетом.
Дядя вздрогнул, словно его ударили.
– Да успокойся, успокойся ты, – уговаривал он ее. – Не горячись. Ты ведь только что приехала.
Флоранс попыталась взять себя в руки.
– Дядя, – сказала она твердым голосом, – выслушайте меня. Сейчас вам придется сделать выбор – и окончательный.
Бретт почувствовал, что близится катастрофа.
– Сделать выбор? Кому? Мне? – пролепетал он. – Но… между чем и чем?
Флоранс решительным жестом показала на Квоту, который стоял за ее спиной.
– Между этим человеком и мною.
После ультиматума Флоранс воцарилось глубокое молчание.
– Надеюсь… надеюсь… ты… ты пошутила, – заикаясь, пробормотал наконец Бретт, но по голосу его чувствовалось, что он сам не верит собственным словам.
Флоранс твердо повторила:
– Или он, или я. Еще никогда в жизни я не говорила так серьезно.
Квота настороженно наблюдал за этой сценой. Потом шагнул вперед.
– Я действительно опасаюсь, дорогой Бретт, – невозмутимо проговорил он, – что у нас с вашей племянницей точки зрения на жизнь несовместимы. Но я никогда не прощу себе, дорогой мой друг, если из-за меня в вашей семье произойдет разлад. Поэтому, если вы не возражаете, не будем обсуждать этот вопрос.
Его слова лишь усилили волнение Бретта.
– Не понимаю… что вы хотите этим сказать?
– Я буду в отчаянии, если стану причиной драмы в вашей семье. К тому же я и так часто укоряю себя, что слишком долго пренебрегал своими обязанностями педагога…
– Погодите, не торопитесь, черт побери, говорите яснее. Что вы собираетесь делать?
– Да просто вернуться в колледж, в Камлупи, вот и все.
Эти слова, произнесенные совсем спокойным тоном, поразили Бретта и Каписту словно удар молнии. Они даже на минуту потеряли дар речи, потом вдруг Бретт взорвался.
– Вы! – крикнул он, задыхаясь. – Из-за какой-то вздорной болтушки!
И, повернувшись всем корпусом к Флоранс, брызгая от волнения слюной, бросил:
– Противная девчонка, чего ты лезешь не в свои дела?
Каписта, побагровев от ярости, тоже подошел к Флоранс.
– Ах, значит, вот зачем вы вернулись? – крикнул он ей прямо в лицо. – Вас за этим прислали? Что на Квоту точат зубы, это я давно подозревал, но здесь никто, слышите вы, никто не позволит… – И вдруг он завопил: – Это же диверсия! Вас запросто выставят из нашей страны, и гораздо быстрее, чем вы сюда прибыли!
Но Флоранс не слушала его, она не спускала глаз с Бретта.
– Дядюшка, милый, дорогой, ну, прошу вас – пусть он уедет, раз он сам предлагает, – настойчиво твердила она.
Ее ласковый, но полный тревоги голос, ее упорство подействовали на Бретта.
– Ты совсем потеряла голову, – сказал он уже менее резким тоном. – Да отдаешь ли ты себе отчет в том, что… Пойди-ка лучше отдохни, а завтра, когда одумаешься, мы вернемся к нашему разговору.
– Зачем, пусть она все выскажет сейчас…
Бретт вздрогнул, увидев, как Квота ласково улыбается Флоранс.
– Я ее прекрасно понимаю, – продолжал Квота, – и не могу на нее сердиться. Неудивительно, что мои слишком реалистические взгляды на жизнь привели в смятение столь чувствительную натуру.
Флоранс по-прежнему не обращала на него внимания. Она обняла дядю Самюэля.
– Дядя… Любимый мой дядюшка, послушайтесь меня. Сейчас вы богаты, и, вот видите, я, – Флоранс повернулась к Квоте, – благодарю его за это: спасибо, Квота, большое, большое вам спасибо. А теперь, дядюшка, милый, умоляю вас, пусть он уедет! Чего вам еще надо? Стать еще богаче? А зачем? Что вы сможете приобрести такого, чего у вас еще нет? Третий типофон? Четвертое пианино? Шестой автомобиль? Или вы собираетесь коллекционировать ваши дивиденды, как филателист марки? Или на манер Эстебана коллекционировать часы и умывальники? Неужели вы не видите сами, какое будущее ждет нас всех, если этот человек не прекратит свою деятельность?
– А ты знаешь, что нас ждет, если он прекратит? – В голосе Бретта снова зазвучал гнев, и Флоранс опешила. – Всего два года пробыла в Европе – и уже забыла азы нашего ремесла? Коммерция беспощадна – «Кто не движется вперед, тот отступает назад». Либо иди вперед, либо подыхай! Замолчи! Мне осточертели твои интеллигентские разговорчики!
– Но я же молчу…
– Слава богу! Еще бы посмела спорить со мной! Знаем мы вас, идеалистов, софистов и иже с ними! Экономику на одних добреньких чувствах не создашь! Скажи, хоть когда-нибудь, еще со времени египетских пирамид, кто-нибудь из вас, из таких вот благородных, как ты, из вас, кичащихся своим добросердечием и чистой совестью, кто-нибудь из вас спас народы от голодной смерти? Вот уже сорок веков такие, как ты, торгуют воздухом, красивыми словами, а я тем временем продаю вполне конкретный, реальный товар – комфорт, счастье, здоровье детей, радость жизни. Знаешь, что будет, если наша торговля замрет? – продолжал греметь Бретт. – Я сразу же прогорю, это уж бесспорно. А если уедет Квота, моя торговля замрет! Значит, снова начнется безработица, нищета. Ты этого хочешь?
– Дядя, родненький, не сердитесь, – мягко проговорила Флоранс, когда Бретт остановился, чтобы перевести дух. – Но умоляю вас, взгляните трезво в лицо действительности: что вы называете комфортом? Квартиры, забитые всякими немыслимыми вещами доверху, так что они чуть из окон не вываливаются? Вы называете счастьем жизнь автоматов, в ужасе мечущихся по магазинам, лишь бы выполнить обязательную норму покупок? Вы называете радостью жизни смертельную скуку, которой охвачены эти превращенные вами в идиотов люди, да им уже ничего не хочется, они набрасываются – как и вы сами только что – на чесательный порошок, чтобы всласть почесаться, словно обезьяны, взгрустнувшие в неволе. Возьмите хотя бы беднягу Эстебана…
– Эстебана?
На сей раз Флоранс перебил Каписта. Он слишком долго сдерживал себя, и наконец терпение его лопнуло.
– Эстебана! Вот именно – Эстебана! – восклицал он. – Ну-ка, позовите его сюда, и мы посмотрим. Нет, да вы соображаете, что говорите!
